Больно берег крут - Константин Лагунов

— Эту истину своими боками усвоили, — подал голос Бакутин.

— Возражающего за баранку и круг почета…

— Чего время тратим? — недовольно проворчал Гизятуллов.

А со всех сторон неслось:

— С бетонки надо было и начинать…

— Полсрока машина не выдерживает…

— Тягачи в распутицу не проходят…

— Завидное единомыслие, — улыбнулся Черкасов. — Потому бюро горкома решило — мобилизовать коммунистов, поднять комсомольцев и методом народной стройки до осенней распутицы проложить здесь кольцевую бетонку. Пять с половиной километров…

— Ого!

— Это ж не тротуарчики подмести…

— Бюро решило, а выполнять…

— Выполнять будем мы! — поднялся над толпой бакутинский голос. — Дорожникам это колечко и на шею велико. Пусть хоть лежневки гонят на промысел. Плиты и гравий завезли, песок — рядом…

— Давай, Гурий Константинович, — перебил Черкасов, — от слов к делу. Бей первый колышек. Тебе, как закоперщику, самый большой отрезок — триста метров.

И вот в руках Бакутина толстый полутораметровый кол с затесом наверху. Кхакнув, всадил с размаху острие в податливую землю. Тремя ударами обуха вогнал кол чуть не до затеса. На нем Черкасов написал: «НПУ» и пошел широкими шажищами вдоль дороги, отмеряя обещанные триста метров. Следом двинулись примолкшие хозяйственники. Верили и не верили в реальность происходящего, но уже обеспокоились: взвалить на плечи даже полсотню метров бетонки — не пустяшная нагрузочка. Однако первым возразить, воспротивиться никто не хотел. Мог бы Бакутин заартачиться, так он сам плечи подставил. Надеялись, что взбрыкнет Гизятуллов. Но и тот даже взглядом не поперечил. Улыбаясь полногубым ртом, легонько и бесшумно забил кол. Черкасов вывел на затесе «УБР», и шествие по кругу продолжалось.

Оставалась последняя надежда на вышкарей. Главный турмаганский вышкарь Петр Угаров, не дожидаясь команды, забил свой кол, и сам же написал на нем — «ВМК», что означает «вышкомонтажная контора». И еще полтораста метров прирастил Черкасов к пройденному кольцу будущей бетонки.

Теперь противникам этой затеи не на кого было больше надеяться. Если б кто и высказался против — себе хуже сделал.

Никто не высказался.

Каждый получил кусочек по зубам: кто пятьдесят, а кто только двадцать метров.

Возле первого колышка с буквами «НПУ», кольцо замкнулось. Снова все сгуртовались подле Черкасова, и тот буднично, оттого впечатляюще сказал:

— Агитировать никого не будем. Ни устно, ни письменно. С завтрашнего дня начнет выходить специальное приложение к газете. Как вы его нарекли, товарищ Иванов?

— «Бетонка», — сразу откликнулся Ивась.

— Предупреждаю, — голос Черкасова затвердел, — ни-ка-ких уважительных причин не принимается. Несогласные с объемом работ и сроками — высказывайтесь сейчас. Есть такие? — Выждал, не откликнется ли кто. — Ну, что ж. Как говорят — в добрый путь!

Расходились не спеша. Откалывались группами и, покуривая, уходили неторопливо от дороги, которая нежданно-негаданно повязала их в один узел.

Одни восприняли случившееся как неизбежное, хоть и малоприятное, другие — как насилие, вероломный наскок, которому можно бы и противостоять, если бы да кабы… третьи — как блажь Черкасова и, едва отойдя от дороги, выбросили все происшедшее из головы.

3

Начальник Турмаганского УБР Гизятуллов, вбивая свой колышек, думал: «Детский сад, не бюро горкома. Солидные руководители играют в кошки-мышки. Могу столб вкопать, чтоб их потешить. Сочинял бы бумаги, выступал с речами, распекал, озадачивал, — живых дел захотелось. И должность, и очки, и лысина, а ума…»

УБР не имело еще и половины нужных работников, не приноровилось к условиям, только-только подымалось на ноги. Своими силами, без смет и проектов, строили административное здание и ремонтные мастерские, бараки и дома для рабочих. Строили все: бухгалтера, диспетчеры, шофера, инженеры, буфетчицы. Все и ежедневно. Тут Гизятуллов не признавал никаких «но». И сам с заместителями и главными специалистами почти каждый вечер бывал на стройке, нянькался с носилками, с лопатой иль с топором.

Дел Гизятуллову хватало, как говорят, под завязку. Вместо пяти в управлении работало только три буровых бригады. И тем постоянно не хватало то долот, то цемента, то бурильных труб. Машины и люди работали без передыху, на износ, но план проходки выполнялся… Скрипело, кряхтело, кренилось наспех сколоченное гизятулловское УБР, но бурило, бурило, бурило…

Чтобы подготовить те самые шестьдесят четыре скважины первоочередного участка, буровикам надо было за полтора года насверлить сто семьдесят километров. Передвигать стотонный буровой станок по турмаганским болотам и лютой зимой не везде можно. Как же быть летом? Кто? как и из чего поспеет строить лежневки и насыпные островки для вышек? И хоть буровые мастера Ефим Фомин и Зот Шорин, слава богу, в поводырях и погонялах не нуждались — все равно глаз с обоих нельзя было спускать: задиристы и своевольны не в меру. Ефим не раз уже заговаривал о кустовом бурении. Согласись, поддержи — новые хлопоты и тревоги. А встань-ка поперек!.. Вот и крутись. Спеши, но не забегай. Не торопись, но не отставай. Гляди вперед, а замечай вокруг… Потому-то, забивая свой колышек, Гизятуллов и в мыслях не допускал, что станет строить бетонку: без нее голова кругом. Едва Черкасов договорил напутствие, как Гизятуллов поспешил к строящейся конторе, досадуя на то, что потерял столько дорогого времени.

Шел быстро, пыхтел, давил комаров, раздраженно думал: «Суется Бакутин во все щели. Ефима Фомина подуськивает. Черкасовым туда-сюда вертит. И это — его затея. Голосил как ишак. Мог бы и себя вместо колышка в землю вбить. Ничего. Этот первоочередной участок икнется ему не раз. А на попутном газе наверняка в трубу вылетит. Румарчук поможет…»

Как же взбеленился Гизятуллов, когда через пару дней после того смехотворного бюро на открытом воздухе ему позвонил Черкасов и, не здороваясь, сразу строго спросил:

— В чем дело, Рафкат Шакирьянович? Почему не выполняем решение бюро?

— Какое решение? — невинно поинтересовался Гизятуллов. — Сейчас о Турмагане все решают: и ЦК, и Совет Министров, и обком. Министерство бомбит приказами. Главк распекает. Жми метры. Давай скважины. Гони тонны… — Говоря это, представил растерянную физиономию Черкасова, злорадно ухмыльнулся и с ходу повернул на сто восемьдесят градусов. — Правильно делают, что жмут! Нам поблажку — мы из упряжки. Ха-ха! Назвался буровиком — бури. Наше дело, Владим Владимыч, бурить, не дороги строить…

— Буровые по воздуху не летают.

— Наш гензаказчик, дорогой товарищ Бакутин, похоже, думает иначе…

— Почему на вашем участке бетонки ни людей, ни машин?

— У меня квартальный план по всем швам… — в голосе Гизятуллова зажурчало раздражение. — Почти все буровики — в балках…

— Знаю, — нетерпеливо перебил Черкасов. — Почему все-таки коммунист Гизятуллов не выполняет…

«Вот баран. Обязательно надо промеж рогов трахнуть». Сказал, ровно ножом полоснул:

— Ваше решение — незаконно! Горком не имеет права перемещать силы и средства предприятия…

— Права горкома мне известны, — снова перебил Черкасов. — Намерены вы…

— Нет! — крикнул Гизятуллов в трубку и хватил кулаком по столу. — Не намерен! Не буду! Сегодня же обжалую в областной комитет партии…

— Прошу в семь вечера ко мне. По пути загляните на строительство бетонки.

«Я занят!» — чуть было не рявкнул Гизятуллов, да вовремя прикусил язык и после длинной паузы пробурчал:

— Если станем через каждый день заседать — работать кто будет?

Вместо секретарского баритона в трубке послышалось равномерное «пи-пи-пи-пи».

— Так-распротак твою! — злобно выкрикнул Гизятуллов, кинув пищащую трубку на аппарат.

Придвинул чистый лист бумаги, махонькими буковками убористо вывел на нем: «Первому секретарю Туровского обкома КПСС товарищу Бокову Г. П.». Наморщил широкий приплюснутый нос, оттопырил полные красные губы: задумался. «Надо остыть. Горячее не бывает острым. Вечером напишу. Есть же наверняка и другие, кто считает затею с бетонкой самоуправством и беззаконием. Пристегнуть их, сочинить коллективный протест».

Остаток дня прополз юзом — ни дела, ни работы, и чем ближе к назначенному часу, тем неспокойней становилось на душе.

Знал, что ничего особенного не произойдет, верил в собственную правоту и неуязвимость, а все равно подсасывало дурное предчувствие. Отгонял его, отмахивался, а оно не отлипало. С того и накричал на председателя профкома, испортил два банковских чека, обругал бухгалтера и, все более негодуя, в половине седьмого ринулся в горком.

Нарочно сторонясь кольцевой дороги, раз все-таки глянул на нее. Приметил разноцветные кучи гравия, грунта, песку, домиком составленные бетонные плиты, несколько самосвалов подле экскаватора, «Лихо раскрутили. Мастера чужой головой свои дыры затыкать… Поскользнешься, товарищ Черкасов», — мысленно пригрозил Гизятуллов. Отворотился от бетонки и больше ни разу не глянул.