Смерть лорда Эджвера - Агата Кристи

Пуаро буквально дрожал от возбуждения. Его глаза светились зеленым кошачьим блеском, палец, которым он указывал мне на что-то, трясся.

– Видите, Гастингс? Скорее... посмотрите сюда!

Я подбежал к нему. На столе были разложены листки письма, но я по-прежнему не увидел в них ничего необычного.

– Смотрите же! Все листки имеют ровные края – они одинарные. Но у этого один край немного поврежден – он был оторван. Понимаете, что я имею в виду? Это был двойной лист, а значит, одна страница письма отсутствует.

Вид у меня был, я полагаю, преглупый.

– Но как это может быть? Письмо в таком случае должно было потерять смысл.

– Нет-нет! Оно приобрело новый смысл, вот в чем была идея. Прочтите и вы поймете.

Я склонился к письму.

– Видите? – говорил Пуаро. – Листок кончается на том месте, где она говорит о капитане Марше. Она жалеет его, и дальше: «Ему понравилось мое представление, и он...» – тут листок кончается, и на следующем мы читаем: «говорит: «Сам бы лорд Эджвер ничего не заметил...» Но между ними был еще один лист! И «он» следующей страницы – не обязательно «он» предыдущей. В действительности – это совсем другой человек. Он-то и предложил ей пари. Заметьте, имени здесь нет. Ах, с'est epatant![57] Каким-то образом убийца завладевает письмом и видит, что оно с головой его выдает. Первая мысль – избавиться от письма, но затем он читает его вновь и видит, что оно может сослужить ему хорошую службу. Он вырывает одну страницу, и письмо превращается в обвинение против другого человека – человека, который был заинтересован в смерти лорда Эджвера. Это был просто подарок, бесценный сюрприз!

Признаюсь, я смотрел на Пуаро с восхищением, хотя нельзя сказать, что он убедил меня в своей правоте. Разве не могла Карлотта писать на листке, половина которого была оторвана раньше? Но Пуаро был так счастлив, что у меня не хватило духа подсказать ему столь прозаическое объяснение. И, в конце концов, он мог быть прав.

Тем не менее я не мог не обратить его внимания на вопрос, который естественно возникал из этой теории.

– Но каким образом этот человек, кто бы он ни был, завладел письмом? Мисс Адамс сама вынула его из сумочки и отдала горничной. Так, по крайней мере, утверждает горничная.

– Значит, мы должны предположить две возможности. Либо горничная лжет, либо в течение вечера Карлотта Адамс виделась с убийцей.

Я согласно кивнул.

– Мне кажется, что вероятнее второе. Нам до сих пор неизвестно, где находилась Карлотта Адамс после того, как она ушла из дома, и перед тем, как сдала портфель на Юстонском вокзале. Я думаю, что в это время она встретилась с убийцей в заранее условленном месте – возможно, они вместе поужинали. Он дал ей последние наставления. Может быть, она несла письмо в руке, собираясь опустить его. Может быть, она положила его возле своей тарелки в ресторане. Он видит адрес и настораживается. Затем незаметно кладет письмо в карман, находит повод выйти из зала, открывает его, читает, отрывает страницу и либо вновь потихоньку кладет его на стол, либо отдает ей со словами, что она обронила его. Как это произошло, не так важно, но два вывода для меня очевидны. Карлотта Адамс виделась с убийцей до или после убийства (у нее было время и после «Корнер-хаус»), а кроме того, я полагаю – возможно, ошибочно, – что тогда же убийца подарил ей золотую шкатулку. Если я прав, то убийца – Д.

– Не понимаю, при чем здесь золотая шкатулка.

– Послушайте, Гастингс. Карлотта Адамс не принимала веронал. Так утверждает Люси Адамс, да и я полагаю, что это правда. Она была спокойной, здоровой девушкой, не расположенной к подобного рода пристрастиям. Ни друзья, ни горничная не видели у нее прежде этой шкатулки. Почему же тогда она оказалась у нее в сумочке? Потому что кто-то хотел создать видимость, что она принимала веронал, причем достаточно долго, по крайней мере полгода. Представим себе, что она встретилась с убийцей после убийства. Он наливает ей вина, предлагает отпраздновать выигрыш пари, и она не знает, что в ее вине столько веронала, что она уже никогда не проснется.

– Ужасно, – сказал я, вздрогнув.

– Да уж чего хорошего, – сухо отозвался Пуаро.

– Вы собираетесь рассказать об этом Джеппу? – спросил я через минуту-другую.

– Не сейчас. Что я ему скажу? И что мне ответит наш милый Джепп? «Очередной миф! Она просто взяла лист, половина которого уже была оторвана». C'est tout[58].

Я виновато опустил глаза.

– Мне нечего будет возразить ему, потому что это действительно могло быть так. Но я знаю, что это не так, потому что не должно быть так.

Он замолчал и мечтательно улыбнулся.

– Подумайте, Гастингс, если бы это был аккуратный человек, человек порядка и метода, он бы отрезал страницу, а не оторвал ее. И мы ничего бы не заметили. Ничего!

– Значит, мы можем предположить, что он – человек безалаберный, – сказал я, улыбаясь.

– Нет-нет. Он скорее всего спешил. Видите, как неаккуратно оторвано? Да, у него наверняка было мало времени.

И, помолчав, Пуаро добавил:

– Я думаю, вам ясно, что у этого Д. – прекрасное алиби.

– Не понимаю, какое у него вообще может быть алиби, если сначала он убивал лорда Эджвера на Риджентгейт, а потом встречался с Карлоттой Адамс?

– В том-то все и дело, – ответил Пуаро. – Ему нужно неопровержимое алиби, и он, без сомнения, о нем позаботился. И еще одно: действительно ли его имя начинается с «Д», или это первая буква прозвища, которое было ей известно?

И добавил после паузы:

– Человек, имя или прозвище которого начинается с «Д». Мы должны найти его, Гастингс, мы должны найти его.

Глава 24

НОВОСТИ ИЗ ПАРИЖА

Следующий день начался с неожиданного посещения.

Мне стало жаль Аделу Марш, как только я ее увидел. Ее большие темные глаза казались еще темнее и больше, чем прежде. Под ними залегли черные круги, как будто она провела бессонную ночь. Тяжело было видеть столь измученное, несчастное лицо у совсем молоденькой девушки, почти ребенка. Пуаро усадил ее в кресло.

– Я пришла к вам, мсье Пуаро, потому что не знаю, как быть дальше. Если бы вы знали, как мне тяжело!

– Да, мадемуазель, – серьезно, с сочувствием произнес Пуаро.

– Я знаю, что вы сказали Рональду в тот день. Я имею в виду, когда его арестовали. – Она поежилась. – Он говорил, что вы вдруг подошли к нему, как раз когда он сказал, что ему наверняка никто не верит, и сказали: «Я вам верю». Это правда, мсье Пуаро?

– Правда, мадемуазель, именно так я и поступил.

– Понимаю, но я хотела спросить, правда ли, что вы действительно так думаете? То есть вы верите ему?

От волнения она вся подалась вперед, крепко сжав руки.

– Да, мадемуазель, – спокойно ответил Пуаро. – Я верю, что ваш кузен не убивал лорда Эджвера.

– О! – Ее щеки порозовели, а глаза раскрылись еще шире. – Значит... значит, вы считаете, что это сделал кто-то другой?

– Естественно, у меня есть кое-какие идеи... или, лучше сказать, соображения.

– А вы не скажете мне? Ну пожалуйста, пожалуйста!

Пуаро покачал головой.

– Боюсь, что это было бы... нечестно.

– Значит, вы подозреваете кого-то определенного?

Но Пуаро снова всего лишь покачал головой.

– Если бы я только знала немного больше! – умоляла девушка. – Мне сразу стало бы легче. И, возможно, я смогла бы вам помочь. Да, я в самом деле могла бы вам помочь.

Против ее молящих глаз трудно было устоять, но Пуаро продолжал качать головой.

– Герцогиня Мертонская по-прежнему убеждена, что это была моя мачеха, – задумчиво произнесла Адела и исподтишка посмотрела на Пуаро.

Он невозмутимо молчал.

– Но я не могу этого себе представить.

– Какого вы о ней мнения? О вашей мачехе?

– Я ее почти не знаю. Когда отец женился на ней, я училась в школе, в Париже. Когда я вернулась домой, она отнеслась ко мне, можно сказать, хорошо – то есть она почти не замечала меня. Мне она показалась очень глупой и... корыстной.

Пуаро кивнул.

– Вы упомянули о герцогине Мертонской. Вы часто видитесь с ней?

– Да. Она очень добра ко мне. Последние две недели я много бывала у нее. Все это так ужасно – сплетни, репортеры, Рональд в тюрьме. – Она вздрогнула. – Мне казалось, что у меня нет друзей. Но герцогиня отнеслась ко мне как к родной, и он тоже славный – я имею в виду ее сына.

– Он вам нравится?

– По-моему, он застенчив, суховат, с ним трудно найти общий язык. Но его мать так много рассказывает о нем, что мне кажется, будто я его хорошо знаю.

– Понятно. Скажите, мадемуазель, вы очень привязаны к своему кузену?

– К Рональду? Конечно! Он... мы мало виделись последние два года, но раньше он жил с нами, и я... я его просто обожала. Он все время шутил, дурачился. Он был единственной отдушиной в нашем мрачном доме.

Пуаро сочувственно кивал, и тем сильнее шокировал меня его следующий вопрос: