Эвтаназия? Эвтелия! Счастливая жизнь — благая смерть - Ласло Бито

Попытаемся разобраться, что понимать под Божественным откровением в свете наших теперешних знаний. Прошла ли пора подобных откровений? И если да, то почему? Допустимо ли предположение, что мысли и представления двухтрехтысячелетней давности более значимы и авторитетны, чем зарождающиеся сегодня? И ближе ли подходили к пониманию трансцендентного наши предки в библейскую эпоху, чем мы в период господства научных знаний?

Ответить на последний вопрос нетрудно: если понимать под трансцендентным нечто недоступное нашему разумению, великую загадку, повергающую ниц, то наши прародители, можно сказать, воистину жили в мире трансцендентного, в царстве тайн и загадок. Все, что происходило с ними и вокруг них, от вспышек молнии до грохота грома, от управляемых незримой рукой небесных тел до грозного затмения Солнца, от тайны зарождения жизни до таинства неотвратимой смерти, — все казалось непонятным и непостижимым. И в чудеса верилось с легкостью, ведь людям казалось естественным, что в дарованном им Саду обретался Творец и Создатель всего сущего, воплощение трансцендентного — Господь Бог, ходящий «в раю во время прохлады дня» (Быт. 3:8). До того как человек осознал непреложный факт вращения Земли, легко было верить, что «остановилось солнце, и луна стояла, доколе народ мстил врагам своим» (Иис. Нав. 10:13).

Поскольку процесс зарождения мысли и оформления ее в слова недостаточно изучен и поныне (а в давние времена и вовсе был недоступен разумению), то вполне понятно, что пращуры наши, задумываясь над устройством мира, над смыслом жизни, осеняющие их открытия и идеи воспринимали как Божественное откровение.

Когда меня спрашивают, откуда берутся в моих сочинениях те или иные непривычные, а то и «еретические» мысли или порожденные воображением герои романов, я, как правило, отвечаю, что откуда-то из глубин подсознания. Однако я пока еще никогда не писал о том, каким я представляю себе отношение между подсознанием, то есть трансцендентной частью нашего сознательного мышления и абсолютно трансцендентным. Рискну лишь высказать предположение, что это, пожалуй, одно и то же. Во всяком случае, одно неотторжимо от другого.

Поэтому я отнюдь не считаю недопустимым, что Моисей (для тех, кто полагает именно его автором Пятикнижия) или любой другой, кто внес свой вклад в написание легенд о сотворении мира и прочих мифов, точно так же исходили из наблюдений над природой, животным миром и жизнью людей, как несколько тысячелетий спустя современные ученые, пытающиеся постичь истоки и историю происхождения рода человеческого. И не исключаю — более того, уверен, — что в процессе осмысления наблюдений важную роль играли и функции подсознания, «интуиция». Тот же механизм действует и поныне в любой творческой работе, включая анализ научных наблюдений, закономерно разрушающих прежние представления, чтобы построить новые теории, миры, убеждения.

* * *

Я написал эту книгу с целью заставить читателя задуматься над проблемами жизни и смерти, эвтаназии и эвтелии и выработать собственное суждение. Мне совершенно не хотелось подвергать сомнению трактовку исконных учений, принятую широким кругом людей. Просто, на мой взгляд, стоило бы более объективно и «беспристрастно» относиться к аргументации иных воззрений.

Если бы нам предстояло выбирать одну из двух новых, свободно обсуждаемых точек зрения, подобный подход был бы вполне уместен. Однако применительно к эвтаназии и прочим вопросам, связанным со смертью, ситуация иная. Весь круг этих тем связан с прочно укоренившимися в нашем сознании первобытными страхами, суевериями, предрассудками, мистической аурой, религиозными учениями, догмами, иррациональными запретами и ожиданием вечной кары или благодати. Стало быть, сформировать собственные взгляды и в дальнейшем твердо отстаивать их возможно, лишь освободясь от предрассудков, от привычных суждений, которые принимались нами на веру, но, пожалуй, так и не были продуманы до конца.

Я убежден, что нельзя создать новое, не разрушив старое. В своем романе-эссе «Исаак из Назарета» я выразил эту мысль словами Иисуса, предающегося раздумьям в гробнице: «Впустую прожит день, если человек не отринул нечто такое, во что верил вчера, и не обрел новое, во что способен верить ныне».

Необходимо разрушить прежний обветшалый дом, за тысячелетия превратившийся в узилище для нашего разума и духа, и из составляющих его материалов выбрать то, что пригодно для возведения нового здания.

Волей-неволей я вынужден заниматься здесь библейскими легендами, метафорами, ведь именно они — в особенности Первая книга Моисея, считающаяся основой основ Библии в целом, — определяют отношение иудеохристианской культуры к Богу, к человеку, к жизни и смерти. Это важно не только для людей религиозных, знающих Закон Божий. Западная культура и цивилизация развивались под воздействием легенд и притч еврейской и христианской Библии и ее принципов. Ими пронизано все — от юридической практики до искусства, почти все аспекты живописи и литературы, но прежде всего моральный фундамент жизни.

Трудности начинаются лишь в тот момент, когда к пониманию наших проблем, к исцелению общих бед мы подходим не с точки зрения основных правил общественного бытия, с вечных и действенных на все времена десяти заповедей, а с позиции буквального толкования притч, основывающихся на давно устаревших, тысячелетней давности знаниях, на беспочвенных страхах.

Десять заповедей, по преданию, высеченных на скрижалях, а в действительности выработанных всем историческим опытом нашего социального бытия, сейчас актуальны точно так же, как тысячи лет назад, еще до Моисея или Хаммурапи, вавилонского царя, составившего аналогичный свод законов, формирующих общество. Однако более шестисот прочих законов, правил и предписаний Моисея вряд ли имеют практическое значение и способны служить общественным интересам в условиях нынешней западной цивилизации. Взять, к примеру, хотя бы такое: «Кто злословит отца своего или свою мать, того должно предать смерти»(Исх. 21:17). И как, спрашивается, в эпоху конституционно гарантированной свободы вероисповедания можно карать смертью того, кто «пойдет и будет служить богам иным» (Втор. 13:13)?

Но здесь речь идет о большем, нежели несовместимость библейских законов с современными демократическими конституциями, с нынешними общественными и психологическими воззрениями. Составленные воспитанным при дворе фараона Моисеем (или приписываемые ему) свитки верно отражают принятые в те времена общественные взаимоотношения между властителем и подданными, между господином и слугою или рабом. С тех пор человечество переросло рамки подобных отношений. Для большинства людей неприемлемы рабство, прислужничество и другие формы подчинения. И если в давние времена короли распоряжались жизнью и смертью своих подданных, то сейчас в сохранивших монархии странах за их потомками закреплены лишь протокольно-церемониальные символические функции. Для граждан — особенно молодых, — воспитанных в духе развитой демократии, вряд ли приемлема система Царства Небесного с ее иерархиями, отражающая устройство земных царств, королевств и империй. Людям будущих поколений, хочется надеяться, знакомым с тиранией лишь по книгам, скорее всего, будет попросту непонятен образ Бога, властителя жизни и смерти, и страх перед ним. Уже за последние пять-шесть десятилетий практика христианских конфессий (скажем, понятие кары за грех перед Богом) претерпела более существенные изменения, чем за предыдущее тысячелетие. Все это неизбежно ведет к дальнейшему изменению наших представлений о Боге. Ведет — смею надеяться — к формированию образа Бога, непостижимого разумом, далеко выходящего за рамки будничных понятий, — к трансцендентному, приблизиться к которому можно лишь чувствами.

Может ли вера в потустороннее существование смягчить страх смерти?

Хотя в наше время люди боятся прежде всего умирания, бесконечно длящихся бессмысленных мук, унизительно медленного угасания, полагаю, были времена, когда предков наших гораздо больше угнетала сама смерть: им страшно было переступить через порог в мир иной, в ужасы преисподней. Речь идет не о тех, кто жил и умирал несколько сотен и даже тысяч лет назад: я имею в виду наших прародителей, осознавших бренность бытия. Для них каждая встреча со смертью была поистине кошмаром. Увидеть, как кто-то — допустим, глава большой семьи или вождь племени — вдруг падает, судорожно ловя ртом воздух, дергается в конвульсиях и застывает, не реагируя ни на слова, ни на прикосновения… Понять, что тело невозможно защитить от разложения. И в результате обнаружить, что от человека остается ужасающий скелет, скрюченные пальцы которого кажутся длиннее, чем были при жизни. Как знать, на что способно это страшилище под покровом ночи…