Последний император - Пу И

Однако я сознавал, что и Чжан Цзяньхэ, и Юань Цзиньшоу в этом намного уступают Сяо Дэчжану. Когда я находился в Тяньцзине, там же жил Сяо Дэчжан. На английской концессии У него был превосходный особняк, несколько наложниц и куча слуг. Замашки его не уступали замашкам вождей милитаристов. Как-то одна из его жен-наложниц, не выдержав жестокого обращения, сбежала от него в английскую полицию, надеясь найти там защиту. Деньги Сяо Дэчжана всегда оказывали настолько магическое действие, что в полиции не только не защитили женщину, а, наоборот, вернули ее в этот ад. В конце концов Сяо Дэчжан забил ее до смерти. После этого никто больше не осмеливался его тронуть.

Моя кормилица

В дневнике, который вел для меня Лян Динфэнь, есть несколько строк, датированных 16-м числом первого месяца пятого года правления Сюаньтуна (21 февраля 1913 года):

"Его величество часто бьет евнухов. Недавно за мелкие проступки было избито семнадцать человек. Чэнь Баошэнь и другие уговаривали его, однако он не послушал".

Эта фраза говорит лишь о том, что в семь лет избиение евнухов стало для меня обычным делом. У меня сформировался властный характер, и исправить его было уже трудно.

Если я бывал не в духе или чем-либо недоволен, евнухам всегда крепко доставалось. Когда же появлялось хорошее настроение и возникало желание позабавиться, им также было несдобровать. В детстве у меня было немало странных причуд. Я любил играть с верблюдами, кормить муравьев, разводить дождевых червей, наблюдать за тем, как собака лает на корову, но еще большей забавой было сыграть с кем-нибудь злую шутку. Немало евнухов пострадало от такой забавы еще задолго до того, как я научился избивать людей. Однажды, лет восьми-девяти, мне в голову вдруг пришла бредовая идея проверить, действительно ли евнухи во всем повинуются "светлому Сыну Неба". Я выбрал одного из них и, указав на комок грязи на земле, сказал: "Ну-ка, съешь это!" И он в самом деле лег на землю и съел грязь.

Как-то я забавлялся пожарной помпой. В самый разгар игры мимо проходил старый евнух. Я решил созорничать и направил струю воды прямо на него. Евнух присел на корточки, не смея двинуться с места. От ледяной воды он потерял сознание, и лишь с большим трудом его удалось вернуть к жизни. Жестокость и издевательство над людьми воспитывались во мне в условиях постоянного восхваления и повиновения. Мои наставники увещевали меня, говорили мне о "гуманности и снисходительности", однако признавали мою власть. Именно они и привили мне это чувство власти. Сколько бы они ни рассказывали мне истории о древних героях и мудрых рыцарях, я все же был императором и "отличался от простолюдинов". Поэтому их советы и наставления не имели особого эффекта.

Единственным человеком во дворце, кто мог удержать меня от этих жестоких забав, была моя кормилица Ван Чжэ. Это была та самая няня, которую я звал к себе, впервые оказавшись перед императрицей Цы Си. Она была неграмотна, не умела говорить о "гуманности и снисходительности", не знала историй о древних героях и мудрецах. Но когда она увещевала меня, было стыдно ослушаться ее слов.

Однажды один евнух показал мне целое кукольное представление. Оно мне очень понравилось, и я решил наградить евнуха куском бисквита. Но вдруг мне снова захотелось созорничать. Я разорвал мешочек с дробью, которым обычно пользовался как гантелями, вынул несколько дробинок и запихал в бисквит. Моя кормилица, увидев мои проделки, спросила:

— Император, как же можно есть бисквит, если туда положена дробь?

— Я хочу посмотреть, какой у него будет вид, когда он начнет есть, — ответил я.

— Он же сломает себе зубы. А если он сломает себе зубы, он ничего не сможет есть. Человек ведь не может не есть!

Мне показались справедливыми ее слова, но не хотелось упустить случай посмеяться.

— Я хочу посмотреть, как он сломает себе зубы, только один раз!

— Тогда замени их горохом. Это тоже очень смешно, — сказала кормилица.

Только благодаря ей евнух, показывавший кукол, избежал беды.

В другой раз я играл с духовым ружьем, стреляя свинцовыми пульками по окнам евнухов. Не знаю, кто позвал на помощь "спасательную армию": пришла кормилица.

— Император, ведь в комнате люди! Вы раните кого-нибудь, если будете стрелять в комнату.

Лишь тогда до меня дошло, что в комнате люди и они могут пострадать.

Только кормилица говорила мне, что я такой же человек, как и все: не только у меня есть зубы — у других тоже есть зубы, не только мои зубы не могут грызть дробь — другие тоже этого не могут, не только я хочу есть — другие также будут голодны, если не поедят, другие люди также чувствуют, и им тоже будет больно, если пульки пробьют их кожу. Не то чтобы я не мог понять эти прописные истины, просто в той среде, в которой я рос, мне все это не приходило в голову, так как я вообще никогда о других не думал и тем более не рассматривал себя в какой-либо связи с ними. Люди в моем представлении были всего лишь "рабами" и "простолюдинами". В течение моего пребывания во дворце лишь при жизни кормилицы и под влиянием ее бесхитростных речей я иногда задумывался над тем, что и другие — такие же люди, как я.

Я вырос под крылышком у кормилицы. Она кормила меня молоком вплоть до девятилетнего возраста. За все эти годы я не отходил от нее, как ребенок от матери. Когда мне исполнилось девять, императорские наложницы втайне от меня выгнали ее. Я ни за что не хотел этих четырех "матерей", которые были во дворце, и все время звал свою няню. Но как я ни плакал, наложницы так мне ее и не вернули. И, глядя на все это сейчас, я вижу, что после ухода кормилицы возле меня не стало ни одного "человечного человека". Если до девяти лет я еще мог понять что-то в "человечности" благодаря кормилице, то теперь эта "человечность" постепенно исчезла.

После моей женитьбы я нашел ее и иногда приглашал пожить некоторое время во дворце. В последний период Маньчжоу-Го она приехала в Чанчунь и жила у меня до тех пор, пока я не покинул Северо-Восток. Она никогда не использовала свое особое положение и не просила ничего. Характер у нее был мягкий, она никогда ни с кем не ссорилась. На открытом лице всегда была улыбка. Говорила она мало и очень тихо. Если с ней не заговаривали первыми, она только тихо улыбалась. В детстве мне казалась странной такая улыбка. Ее глаза как будто всматривались во что-то далеко-далеко. Я часто подозревал, не увидела ли она что-нибудь интересное на небе за окном, на надписях и картинах, на стенах. Она никогда не рассказывала о своем происхождении и семье. Лишь после своей амнистии я навестил ее приемного сына и узнал, сколько горя и унижений натерпелась от Цинской династии эта женщина, вскормившая грудью меня — "великого цинского императора".

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});