Последний император - Пу И

До появления соучеников я был ужасным озорником. Во время занятий мог неожиданно снять ботинки и чулки и бросить их на стол. А учитель обязан был снова надеть их на меня. Однажды мне показались забавными густые брови учителя Сюй Фана. Я захотел их потрогать и велел ему подойти. Повинуясь, он подошел ко мне и наклонил голову, а я внезапно выдернул у него один волосок. Когда он впоследствии умер, евнухи говорили, что причиной тому был "волос долголетия", который выдернул "владыка десяти тысяч лет". В другой раз я так извел учителя Лу Жуньсяна, что последний даже забыл разницу между правителем и слугой. Помню, в тот раз я никак не хотел заниматься, меня все тянуло во дворик навестить моих муравьев. Учитель Лу сначала пытался уговорить меня, цитируя классические изречения вроде: "Настоящим цзюньцзы [36] можно стать только тогда, когда обладаешь и внутренней сущностью, и изысканными манерами". Я ничего не понимал, вертелся и глазел по сторонам. Видя, что я еще не успокоился, он продолжал: "Если цзюньцзы несерьезен, у него нет авторитета и знания его будут непрочны". Но мне наскучили его наставления, и я встал, собираясь уйти. У Лу Жуньсяна лопнуло терпение, и он заорал на меня: "Не смей двигаться!" Я испугался и на короткое время притих. Однако вскоре мне снова вспомнились муравьи, и я опять заерзал на месте. Только с появлением соучеников я стал вести себя лучше и мог усидеть в классе. Соверши я какой-нибудь проступок, учителя находили способ усовестить меня. Помню, однажды я с разбегу влетел в класс, а учитель Чэнь сказал скромно сидевшему Юй Чуну: "Какой же ты все-таки шалопай!"

Я занимался ежедневно с восьми до одиннадцати утра. Позднее, с часу до трех, были добавлены уроки английского языка. Каждый день утром, около восьми часов, я прибывал во дворец Юйцингун в желтом паланкине с золотым верхом. После моего приказа: "Позвать!" — евнухи, следуя повелению, созывали учителей и соучеников, ожидавших в боковом помещении. В зал они входили в определенном порядке: впереди шел евнух с книгами, за ним — учитель, который вел первый урок, после него — соученики. Учитель, войдя в дверь, останавливался и некоторое время стоял по стойке "смирно", выполняя церемонию приветствия. По ритуалу я не обязан был отвечать на его приветствие, так как "хотя и учитель, но подданный; хотя и ученик, но повелитель". После этого Пу Цзе и Юй Чун становились на колени и приветствовали меня. Затем все садились. С северной стороны стола, лицом к югу, сидел я один; учитель сидел слева от меня. Лицом на запад, около него, мои соученики. Евнухи клали их шапки на специальные подставки и гуськом уходили. Так начинался наш урок.

Наставник Лу Жуньсян, в прошлом член императорской канцелярии, умер, не проучив меня и года. Учитель маньчжурского языка И Кэтан был маньчжуром белого знамени, выходцем из семьи цзиньши — переводчика с маньчжурского языка. Чэнь Баошэнь, пришедший вместе с учителями Лу и И, был родом из провинции Фуцзянь. Во времена Цы Си он служил заместителем члена императорской канцелярии и заместителем главы приказа церемоний. После смерти Лу ко мне приставили трех преподавателей китайского языка: Сюй Фана, бывшего в прошлом заместителем президента императорской Академии наук, члена Академии наук Чжу Ифаня и Лян Динфэня, прославившегося посадкой сосен на могиле Гуансюя. Наибольшее влияние оказали на меня Чэнь Баошэнь и Реджинальд Джонстон, преподававший мне впоследствии английский язык. Чэнь Баошэнь в своей провинции имел репутацию талантливого человека. Во времена правления императора Тунчжи он уже имел ученое звание цзиньши, а в двадцать лет был зачислен в Академию наук. Поступив на службу в императорскую канцелярию, он прославился тем, что осмеливался возражать императрице Цы Си. Однако позднее он не научился менять политический курс в зависимости от направления ветра. В семнадцатом году правления Гуансюя (1891 год) под предлогом недостаточной компетентности в делах Чэнь Баошэня понизили в должности на пять ступеней. Он вернулся домой, прожил в отставке целых двадцать лет и лишь в канун Синьхайской революции был восстановлен в прежних правах и назначен губернатором провинции Шаньси. Но не успел он приступить к новой должности, как был приглашен во дворец и стал моим учителем. С тех пор мы не расставались, пока я не уехал на Северо-Восток. Среди близких мне приверженцев монархии он был наиболее стойким и в то же время предельно осторожным. В те времена я считал его самым верным и преданным мне и монархии человеком и признавал его своим единственным авторитетом до тех пор, пока не почувствовал, что его осторожность мне мешает. Не было ни одного дела, большого или малого, по которому я не советовался бы с ним.

— Хотя князь и молод, он достойный Сын Неба! — эту фразу, улыбаясь, часто произносил наставник Чэнь, когда хотел похвалить меня. Глаза его за стеклами очков превращались в узкие щелки, а рука медленно гладила седую редкую бороду.

Больше всего мне нравилось слушать, как он рассказывает. Став постарше, я почти каждый день по утрам узнавал от него новости о республике. Потом мы непременно (уже в ином духе, с другим настроением) вспоминали "реставрацию Тунчжи и Гуансюя" и "золотой век императоров Канси и Цяньлуна". Разумеется, наставник Чэнь особенно любил вспоминать, как в свое время он осмеливался возражать самой Цы Си. Каждый раз, когда речь заходила о старых чиновниках, служивших теперь республике, он сердился. По его словам, революция, народное государство, республика были главной причиной всех невзгод. Всех, кто имел хоть какое-либо отношение к ним, он относил к бандитам. "Те, кто презирает мудрость, не имеют закона, тот, кто не признает почтительность, не имеет родителей. Вот отчего происходят крупные беспорядки" — таковым являлось его общее заключение по поводу всего, что было ему не по душе. Чэнь Баошэнь рассказал мне историю о побежденном князе государства Юэ, который спал на хворосте и ел желчь, чтобы постоянно напоминать себе о перенесенных его страной унижениях и оскорблениях; он объяснял мне, в чем смысл ухода от государственных дел и выжидания удобного случая. Касаясь сложившейся ситуации, он часто произносил одну и ту же фразу: "Республике всего несколько лет, а Небо и люди давно уже недовольны ею. Щедрость и великодушие династии за двести с лишним лет заставляют людей думать о Цинах. И в конце концов Небо и люди вернутся к Цинам".

Наставник Чжу Ифань во время занятий не очень любил говорить о вещах посторонних, зато наставник Лян Динфэнь не прочь был поболтать. В отличие от Чэнь Баошэня он предпочитал рассказывать о себе. Я видел фотографию Лян Динфэня: в одежде, которую принято носить на аудиенциях, он стоит около саженца сосны у могилы императора.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});