Третья причина - Николай Дмитриев

К своему удивлению, полковник отметил среди столпившихся там внизу не только огромное количество простых рабочих кепок, но и меховые безрукавки жителей Австрийской Галиции, и даже такие знакомые малороссийские свитки.

Выходит, что, пока он проводил время с Ревеккой, там, глубоко внизу, где-то в третьем классе, где наверняка нет никаких отдельных кают, музыкальных салонов и шикарных столовых терпеливо ждали прибытия в Америку его земляки…

А вообще-то день оказался весьма суматошным, и полковник был очень благодарен привычной к такому ритму Ревекке, взявшей все хлопоты, связанные с прибытием на себя, так что самому Иртеньеву осталось только послушно следовать за своей энергичной подругой.

Благодаря стараниям Ревекки полковник, относительно быстро закончив формальности, выбрался из порта, и они вдвоём на обычном наёмном кебе въехали в подавивший Иртеньева своими размерами гигантский город.

Из-за необычно высоких зданий улицы казались чрезмерно узкими, а городской шум, создаваемый густой толпой, надземкой и громадным числом новеньких автомобилей вперемешку с обычными экипажами, казалось, только усиливался, многократно отражаясь от стен.

Стремительная смена обстановки угнетающе подействовала на полковника, и он без возражения согласился остановиться в выбранной Ревеккой мрачноватой гостинице.

Правда, сначала у него мелькнуло желание воспротивиться и подобрать что-либо посолиднее, но когда Иртеньев узнал, что за снятый ими двухкомнатный номер на втором этаже придётся платить чуть ли не сто долларов в неделю, он только крякнул и промолчал.

Бросив нераспакованные вещи, Ревекка немедленно умчалась, однако Иртеньев был ей даже благодарен за такую стремительность. И хотя подруга извинялась, что пока бросает его одного, полковник, наоборот, оставшись в номере, почувствовал некоторое облегчение.

Признаться, на самом деле впервые оказавшись в Америке, да ещё сразу в Нью-Йорке, Иртеньев всё ещё ошарашенно смотрел на этот заокеанский гармидер. И только сейчас, когда, стоя у гостиничного окна, он разглядел в окне противоположного здания самый обыкновенный фикус, полковник явственно осознал, что и здесь тоже живут люди.

Мысли Иртеньева причудливым образом вернулись назад, к доставившему его сюда «Кайзеру», и он почему-то подумал о том, как сейчас обустраиваются здесь его земляки, те самые, в безрукавках и свитках, если даже на него, казалось привыкшему ко всему, Новый Свет подействовал таким удручающим образом.

Впрочем, сейчас Иртеньеву надо было подумать совсем о другом, и, мало-помалу обретая обычное спокойствие, он принялся напряжённо собирать вместе все те мелочи, которые накопились за последние полторы недели.

Теперь, по прошествии какого-то времени, полковник мог оценивать случившееся более или менее трезво, и его прежде всего насторожила та стремительность, с которой произошло их сближение с Ревеккой.

Конечно, по крайней мере с его стороны вспышка страсти имела место, и, пожалуй, первое время он считал, что с его дорожной подругой происходит что-то подобное, но два небольших момента заставили полковника предположить нечто иное.

Как ни странно, но толчком к возникновению недоверия послужила фраза Ревекки про «не кажи гоп». Конечно, всё в достаточной степени объяснимо, иначе и быть не может, но, с другой стороны, можно предположить и глубоко скрываемое отличное знание языка.

И вот этой мелочи полковнику было достаточно, чтобы всё происходящее он начал рассматривать в совершенно ином свете, а предложение Ревекки посетить вместе с ней Японию и вовсе выбило Иртеньева из колеи.

Сейчас ему предстояло решить, или это всё — простое стечение обстоятельств, и он может продолжать действовать по намеченному плану, или где-то произошёл сбой, и к нему приставлен обаятельный и потому втрое опасный соглядатай.

Итак, стоя у окна, полковник настолько глубоко задумался, что перестал замечать и противоположное здание, и забитую экипажами стрит, видел только как точку сосредоточения маячивший за чужим окном фикус.

Полковнику Иртеньеву надо было решать. Если верно первое предположение, он может попытаться через Ревекку кое-что разузнать, а вот если второе… Да, тогда остаётся только один выход: немедленно подхватить свой чемодан и без следа раствориться в уличной толпе…

Ход мыслей внезапно оборвала Ревекка, вернувшаяся гораздо раньше, чем предполагал Иртеньев. Радостная, раскрасневшаяся, явно чем-то обрадованная, она влетела в номер и прямо с порога, ещё не раздевшись, а лишь подняв вуалетку и расстегнув плащ, громко объявила:

— Джек, можешь меня поздравить!

— С чем? — улыбнулся Иртеньев и, так и не придя к окончательному решению, прекратил бесцельное созерцание фикуса и посмотрел на подругу.

Она как раз поправляла застёжку на туго шнурованном высоком ботинке, как нельзя лучше подчёркивающем её сухие щиколотки, один вид которых заставил Иртеньева немедленно отложить решение всех клятых вопросов на потом.

Полковник отошёл от окна, привлёк Ревекку к себе и, заглянув ей в глаза, спросил:

— С чем я тебя должен поздравить?

— Представь, — Ревекка мягко высвободилась, — моя поездка в Японию решена окончательно! Мне заказан ряд репортажей о жизни японцев, и ещё я обязана сообщать обо всём, что там может произойти.

— Вот как… — Иртеньев отстранился и, сообразив, о каких событиях речь, протянул: — Понимаю…

— Что ты понимаешь?

Теперь Ревекка сама повисла на шее у Иртеньева

— Как что? — пожал плечами полковник. — Ты едешь…

— А ты?

— Ещё не решил, — совершенно искренне ответил Иртеньев.

— Но хотя бы до Окленда ты меня проводишь?

— Конечно, конечно, — поспешил её заверить Иртеньев, с готовностью помогая Ревекке снять плащ…

* * *

Под звон колокола поезд плавно отошёл от перрона и покатил по туннелям, насыпям, а то и прямо по улицам. Какое-то время за окнами вагона ещё проплывали городские дома, потом поезд пошёл по самому берегу, и только после этого появились горы с дачами среди деревьев, отчего развернувшийся ландшафт стал для Иртеньева каким-то близким и успокаивающим.

Видимо, обстановка необычного города подспудно всё время давила на полковника, и от этого он ощущал странное беспокойство, проявлявшееся то в недоверии к Ревекке, то в глухом раздражении, возникавшем неизвестно откуда, а то и просто в ожидании каких-то неприятностей.

Зато теперь, когда вдоль железнодорожного полотна то и дело появлялся лес, подёрнутый багрянцем «индейской осени», полковник как-то сразу успокоился и, сам того не заметив, стал смотреть на окружающее совсем другими глазами.

К удивлению Иртеньева, собиравшегося ехать чуть ли не в пульмановском «люксе», Ревекка взяла билеты в самый обычный поезд. К тому же и вагон был не спальный, а простой, где пассажиры сидели на жёстких деревянных диванчиках.

Сначала такой способ передвижения насторожил полковника, но, присмотревшись к соседям, Иртеньев пришёл к выводу, что, похоже, здесь так принято и ничего необычного в этом нет, а когда их визави — полный мужчина в широкополом дорожном плаще и шляпе с засунутым прямо за ленту дорожным билетом — откровенно захрапел, полковник даже развеселился.

Да и сам Иртеньев, одетый, по настоянию Ревекки, уже на американский манер — в осеннюю куртку и клетчатое кепи, ничем не отличался от окружающих. Уже в вагоне по примеру других полковник сначала распустил галстук, потом расстегнул верхнюю пуговку слегка жавшего ему шею ворота новой рубашки и, забросив за спину шарф, подмигнул Ревекке.

Подруга, молча сидевшая рядом, с полуулыбкой наблюдала за его поведением и, наконец весело тряхнув этаким восточным тюрбаном, украшенным павлиньим пером, явно предназначенным держать причёсанные по-дорожному волосы, негромко спросила:

— Ну, как, похоже, освоился?

— Вроде, — усмехнулся Иртеньев и заключил: — Признаться мне самому надоела эта чопорная Европа.

— Вот видишь, — обрадовалась Ревекка, — ты всё-таки американец. Достаточно глотнуть нашего воздуха свободы, и человек становится другим.

— Вот-вот, — пошутил Иртеньев, — я этим воздухом надышался в Нью-Йорке вдоволь…

— И ничего удивительного! — Ревекка восприняла его слова на удивление серьёзно. — Нью-Йорк — город будущего и ты просто не привык к таким масштабам.

— Можно подумать, что вы все здесь к такому попривыкали…

В голосе Иртеньева появилась нотка сарказма, но тут Ревекка, как ни странно, согласилась с ним и со смехом добавила:

— Ну, ты ещё ничего, а вот как теряются в Нью-Йорке наши бравые парни с Запада…

Замечание подруги чем-то задело Иртеньева, и он пренебрежительно фыркнул:

— Вот-вот, ты ещё негров сюда приплети… Вон их сколько по твоему Нью-Йорку бегает…