До конечной (СИ) - Николаева Елена

Это была она. Моя маленькая, напуганная до чертиков, Мышка…

— Платье… — стону, выныривая из какого-то всепоглощающего тумана.

— Что? — Герман пытается понять мой посыл.

— Платье Яны, — повторяю, сглатывая болезненный ком. Во рту неприятно сушит. — Это напоминалка о прошлом. Она пыталась мне напомнить нашу первую встречу.

Открываю глаза и, не смотря на то, что передо мной нависает фигура безопасника, заслоняя собой от посторонних, чётко вижу остальные события.

…Скорая, её слёзы, похороны Виктории, взрыв преследовавшей нас тачки на железнодорожных путях, горячий секс в душевой, воспоминания о котором даже сейчас заставляют кожу реагировать, полыхать огнём...

Всё. Дальше снова тупик.

— Выпейте воды, — пластиковый стаканчик втискивается в мою дрожащую ладонь.

Пью, опрокидывая всю жидкость в себя.

Перевожу дыхание, улавливая голос Зиминой где-то рядом.

— На сегодня интервью закончено. Прошу покинуть палату Стеллы Маратовны. Давайте, ей нужен отдых. Потерпят фанаты. Ничего с ними не станется!

— Данила, — подзываю второго охранника и взглядом даю понять, чтобы оградил меня от фотокамер.  Этим слово скажи, и они его исковеркают во благо шоу-бизнеса, как посчитают нужным.

Герман заходит первым, я за ним.

— О, Боже, сам Захаров пожаловал! — обернувшись в нашу сторону, журналистка привлекает внимание остальных. Подбегает, чтобы вытащить из меня дополнительную информацию, но сразу же натыкается на грудь Терентьева. — Расскажите, как произошла авария? — выглядывает из-за его плеча, протягивая в мою сторону микрофон. — Вы же первоклассный гонщик! Как такое могло случится?

— Без комментариев, — отвечаю, врезаясь взглядом в Борисовского, который с не меньшим презрением рассматривает меня. Безмолвный обмен происходит недолго. Палату Стеллы он покидает первым, оставив на тумбочке для неё цветы.

— Вышли все! — голос Германа громом опускается на головы журналюг.

— Евгений, вы вели машину в нетрезвом состоянии? — пиарщица Стеллы продолжает жужжать, как назойливая муха. Так и хочется прихлопнуть репортёршу, чтобы заткнулась. На таких наглых, как она, в последнее время у меня острая аллергия. — Что стало причиной аварии? Потеря беременности супруги сплотит ваш союз? Как насчёт вашей недавней размолвки?

Включив полный игнор, забираю из рук охранника пакеты с продуктами и лекарствами для жены.

— Герман, Данила, уберите их поскорее и проследите, чтобы эти люди покинули территорию больницы. Немедленно.

— Почему вы не оправдываете себя? Вы считаете себя виновным?

— Пошли вон! Все! — охране приходится в буквальном смысле вытолкать наглую троицу за дверь.

Когда стихает в палате шум, перевожу взгляд на молчаливую супругу.

Внутри всё бурлит. В каждой клетке накапливается недовольство и негатив, буквально разрушая меня. Какого черта творит? Не успела очнуться после комы, как начала жалеть себя на публику? Господи… Кажется, здесь ничего не меняется. Всё по-прежнему дерьмово.

— Привет, — спокойно произношу, подходя к изголовью кровати. Ставлю бумажные пакеты на тумбочку. — Я тебе принёс витамины. Ты же любишь свежие фрукты… — не знаю, с чего начать этот сложный разговор. Впервые так сильно растерян.

Пытаюсь вдохнуть поглубже, но воздух внутри встаёт колом. Больно добирать нужную порцию кислорода. Стелле тоже нечего мне сказать. Она зажмуривает плотно веки, позволяя скатиться слезам.

* * *

— Стелла… — ещё раз зову её.

В ответ раздаётся тихий всхлип. Ещё один. Затем ещё. Пока не перерастает в негромкий отчаянный плач.

Не люблю женские слёзы. Учитывая в данный момент их природу — слишком давят на грудь. От этого сердце начинает колотиться, как заведённое, пробивая сквозную дыру.

Виноват. Тысячу раз виноват перед ней. Не отрицаю. Бывают такие моменты, что волосы охота рвать на голове, когда думаю о случившемся. О том, что испортил ей жизнь.

Но не могу я ничего изменить!

Не могу!

Мы давно с ней попали в этот гребаный круговорот недосказанности и вранья из которого остался только один выход — разойтись.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Но как? Как ей сказать об этом? Если только окончательно добить…

— Он погиб… — она шепчет приглушённо, едва шевеля губами. — Наш малыш погиб… Юдж, я его потеряла. У нас больше нет ребёнка. Нет… — сиплый шелест её голоса вынуждает задохнуться. Эти слова оставляют на душе царапины, которые ещё долго будут ныть.

Подняв лицо к потолку, закрываю глаза. Из-за непрошеной реакции на горькую правду приходится зажать пальцами переносицу и какое-то время тупо помолчать. Молчать, черт бы меня побрал!

— Тебе нечего сказать? Юджин? — дрожащие кончики пальцев касаются меня, барабанят по напряжённому предплечью. Загоняют под кожу раскалённые иголки, отрезвляя.

Очнувшись от дум, накрываю ладонью её руку, которой она пробует достучаться до меня.

Знаю, детка, я мудак, но я больше ничего не чувствую к тебе, прости…

— Прости… — шумно выдыхаю, сожалея о случившемся.

— И всё? — ошарашено протягивает. — Ты же его не хотел. Ты не хотел ребёнка, как только узнал о его существовании, сразу дал это понять. Тебе было плевать на меня и на нашего малыша! Ты жил в свое удовольствие! Всегда! Отдавал всё свободное время ей!

Охрипший крик жены врезается в виски тупой болью, сжимая их до потемнения в глазах. Писк кардиомонитора мгновенно ускоряется, усиливая ещё не отпустившие меня страхи. Давлю на кнопку вызова персонала.

— Успокойся, прошу тебя, — прислонив ладонь к её влажному виску, стираю пальцем дорожки слёз. В душе происходит адский переворот. Словно тёмные и светлые силы во мне взбунтовались. До победного ведут сражение.

— Убирайся, — рычит супруга, отрывая руку от своего лица. — Уходи прочь! Не хочу тебя видеть… Не хочу…

— Стелла, — в порыве хватаю её за плечи, стискивая в пальцах плотную ткань больничной рубашки. Хочу обнять её, хоть как-то успокоить, но супруга тот час же ставит между нами ладонь с растопыренными пальцами, упирается ею в моё лицо.

— Убирайся вон, Юджин! Я тебя ненавижу! Зачем я влюбилась в тебя? Зачем..? Почему нельзя было жить, как раньше? Зачем ты просил ребёнка? Зачем?!!!

— Евгений Дмитриевич, вам лучше покинуть палату, — где-то над головой раздаётся знакомый голос. — Приходите завтра. Ей нужно время. Мы позаботимся о ней. Ей понадобится психолог. Уходите! Стелла, всё хорошо. Всё будет хорошо, дорогая. Дыши медленно. Давай. Ты сможешь, девочка. Ты сможешь…

Глава 30. Принятие или непринятие

Евгений

Выхожу из палаты и прислоняюсь к прохладной стене спиной, затылком прикладываюсь. В глазах от удара брызжут искры. Голова, отяжелев, начинает невыносимо гудеть. Кажется, что кровь не просто летит по венам, она рвёт их на части, охватывая всё тело огнём. Так дурно становится, едва держусь на ногах. Не было бы здесь посторонних, осел бы на пол и закурил. От острого желания наглотаться никотина сводит всё тело судорогой.

Нельзя. Здесь курить нельзя. Нужно выбираться на свежий воздух...

«…Ты же его не хотел. Ты не хотел ребёнка, как только узнал о его существовании, сразу дал это понять. Тебе было плевать на меня и на нашего малыша! Ты жил в свое удовольствие! Всегда! Отдавал всё свободное время ей!…» — всё ещё звучит в моей голове её надрывный голос, сдавливает виски. Закрываю глаза, чтобы хоть как-то пересилить болезненное давление.

— Что-то случилось? — прозвучавшая над ухом речь Германа вытаскивает меня из глубины сгустившихся воспоминаний.

Распахиваю веки, упираясь взглядом в хмурое лицо безопасника.

— Я требовал сделать аборт? Когда узнал о беременности жены, что между нами произошло?

— Что за бред? — Герман поправляет соломинку микрофона, плотнее прижимает к уху гарнитуру и нажимает на тангенту. — Терентьев на связи. Соединяй, — несколько секунд внимательного молчания и он снова возвращается к нашему разговору. — У вашей супруги была угроза выкидыша, вы заботились о её здоровье больше, чем она этого заслуживала. Жили по разным домам. Злились, что Стелла Маратовна употребляла крепкие напитки и не посещала в последнее время гинеколога.