Зазеркальные близнецы - Андрей Ерпылев

Графиня Бежецкая повисает на шее Александра, смеясь и целуя его в губы. Не ответить невозможно. Летящие золотистые волосы щекочут лицо, лезут в глаза, настойчивые, как комары. Вдруг краем глаза ротмистр видит, что покойник уже не сидит безучастно: он поднимает голову, с трудом разлепляет слипшиеся от крови набрякшие веки и кривит в ухмылке тонкогубый рот. А в окровавленной руке — уже перезаряженный автомат.

Медленно, как во сне, Александр пытается прикрыть своим телом жену, одновременно шаря за пазухой в поисках наплечной кобуры с револьвером, который, как он отлично помнит, лежит в кабинете, в столе — ношение при себе огнестрельного оружия во дворце категорически запрещено. Но Лена, кажется, не замечает опасности и, хохоча, скользкой рыбкой выворачивается из его рук.

— Не-э-эт! — беззвучно кричит Александр.

Воздух плотен, как круто сваренный кисель, и упруго сопротивляется движениям. Револьвер, которого здесь никак не должно быть, никак не вытаскивается из кобуры. Все кругом становится зыбким и расплывчатым. Отчетливо видна только беззаботно кружащаяся по комнате Лена и развевающийся за ней в платном воздухе белоснежный кружевной шарфик. И, вопреки законам физики, так же ясно виден черный зрачок автомата: мертвец, держащий его, безнадежно смазан. Через мгновение автомат начинает медленно подпрыгивать в мертвой руке, а на белоснежной Лениной блузке расцветают зловещие пурпурные цветы…

— Не-э-э-эт!!!…

* * *

Бекбулатов, выслушав новый кошмар Александра, долго молча крутил баранку.

— Да, батенька, — тоном старого семейного доктора протянул он наконец. — Лечиться вам надо, господин Бежецкий, лечиться всенепременнейше.

После недолгого молчания Бежецкий с надеждой спросил:

— Слушай, Володька, а как там твой азиат поживает? Жив еще?

— Какой азиат? — машинально переспросил Бекбулатов, думая о чем-то своем.

— Ну тот, помнишь: не то хивинец, не то афганец, ты еще говорил, до отъезда…

Владимир пристально поглядел в глаза другу и протянул:

— А-а. Склероз, батенька. Тоже пора в желтый дом. Да, есть в наличии такой лекарь.

— Слушай, Володь, свози меня к нему, а?

— Когда?

— Чем скорее, тем лучше. А то, понимаешь, Ленка приедет, а у меня дела все хуже и хуже. Так и на самом деле до психушки недалеко, до желтого дома. И безо всякого склероза.

Бекбулатов что-то недолго прикидывал в уме:

— Сегодня не смогу и завтра тоже, а вот во вторник, к вечеру, скажем, часиков в шесть… Тебя это устроит?

Странное дело, столько в его словах сквозило деловитости, граничащей с равнодушием, что Александра больно царапнуло по сердцу. Он тоже принял деловитый вид и сухо ответил:

— Вполне.

Всю дорогу до дома Александра они молчали. Разок Бекбулатов, видимо запоздало поняв неприглядность своего поведения, попытался загладить неловкость свежим анекдотом, но, как говорится, не встретил понимания у аудитории и быстро заткнулся. Выходя из машины у подъезда, Бежецкий бросил, обернувшись:

— Как-то изменился ты, Владимир, в последнее время. Перестаю я что-то тебя узнавать…

Ответом ему был только деланно беспечный взгляд штаб-ротмистра и какая-то вымученная улыбочка…

* * *

Александр поймал себя на мысли, что уже третий раз подряд перечитывает страницу документа, вынутого из папки. Мысли опять витали где-то далеко. В чем же все-таки дело? Откуда взялись эти кошмары, каждый раз разные, но, как на подбор, один жутче другого. Бежецкий, как давным-давно в детстве начитавшись на сон грядущий братьев Гримм или Гоголя, уже боялся засыпать в одиночестве. Обманывая самого себя вновь обострившимся чувством, зачастил к Маргарите, но пугать эту чудесную женщину постоянными воплями спросонья быстро надоело, и число ночевок в уютном особняке было сведено до минимума.

Заходил Александр и к своему духовнику отцу Алексею в церковь Святого Николая в Новой Голландии. Старик попенял ротмистру на то, что за земными заботами тот совсем позабыл о Боге, но внимательно выслушал и дал несколько дельных советов. Однако ни молитвы, ни чтение на ночь Священного Писания не оказали особенного влияния на чудовищ и упырей из кошмарных сновидений. Они, правда, стали чуть менее реальными, как бы плоскими, но теперь до смерти тоскливыми… Просто невыносимо было нескончаемыми часами брести, проваливаясь по колено в скользкий, как льняное семя, песок, за медленно, не оборачиваясь уходящей за горизонт Леной, никак не реагировавшей на оклики, чтобы, вскочив в холодном поту, убедиться, что на часах нет и двух ночи, и снова проваливаться в сон, возвращаясь к безысходной и бесконечной погоне…

Пробовал ротмистр по русскому обычаю глушить кошмары водкой, однако, словно бы получив дополнительную силу от алкогольных паров, те становились еще невероятнее, чем прежде. Александр в них боролся с какими-то совершенно фантастическими монстрами, тонул то в ледяной, то в огненной трясине, участвовал в шабаше запрудивших Дворцовую площадь мало чем отличавшихся от чертей совершенно маргинальных типов под предводительством какого-то пожилого, невысокого, лысоватого и картавого субъекта, почему-то посреди огромной толпы отплясывавшего канкан на крыше старомодного бронеавтомобиля начала прошлого века, оттягивая большими пальцами рук подтяжки мешковатых брюк…

Пару дней ротмистру никак не давал прийти в себя вообще странный и непонятный сон.

Начала он не помнил или помнил очень смутно, но оставалось какое-то тягостное чувство: то ли случившейся неприятности, то ли какой-то неудачи. Потом появилась девочка. Лица ее Александр не видел, но твердо знал, что это девочка, маленькая девочка, лет пяти-шести. Определенно незнакомая и никогда ранее не виденная. Смутно помнилось, как Бежецкий с ней где-то ходил, как будто гулял, а потом она попросила взять ее на руки, надела ему на палец кольцо (причем Александр точно знал, что оно серебряное, но почему-то мягкое, будто из пластилина или воска, и он боялся его сжать, чтобы не помять ненароком). Он спросил девочку, куда ее нести, но она буднично так сказала (это он помнил дословно): “На небеса”. Александр удивился и ответил ей, что не умеет летать, но она спокойно пояснила, что это очень просто. Нужно всего-навсего поднять вверх руки, и полетишь. Он послушался, и вот они вместе медленно поднимаются в воздух…

— Сначала мы летим невысоко, и под нами проплывают какие-то дома, улицы. Я вижу внизу Лену, кого-то еще, вспоминаю, что она должна вскоре приехать, и стремлюсь к ней, но девочка удерживает меня: “Не надо, Инка ей расскажет”, и мы продолжаем медленно лететь.

Когда Александр рассказывал все это духовнику, у него мороз бежал по коже. Отец Алексей внимательно слушал, кивая.

— Мы поднялись уже очень высоко. Я чувствую, что все-таки, не заметив этого, смял кольцо и продолжаю комкать его, словно комочек глины. Я пугаюсь, что упаду — ведь для меня это основа моего полета, волшебство, — но девочка говорит, что кольцо больше не нужно, забирает его и почему-то прячет в небольшой полиэтиленовый мешочек с застежкой, вроде тех, в которых хранятся лекарства. И верно — мы продолжаем лететь как ни в чем не бывало.

Вдруг, я даже не замечаю как, наш полет заканчивается. Мы в каком-то парке с тропическими деревьями. Кругом пышные пальмы, еще какие-то деревья, множество бассейнов, по-моему, фонтаны, песчаные дорожки. Все это удивительно ярко, красиво, напоминает виденную когда-то давно черно-белую фотографию не то Сочинского, не то Батумского дендрария. Одним словом, субтропики пятидесятых-шестидесятых годов. Но тут все реально и в цвете. Пока мы летели, было светло, а теперь потемнело, деревья выделяются на фоне совершенно темного грозового неба, но грома не слышно и молний не видно. Мы опускаемся, и я, чтобы девочка не ушиблась, как-то неловко приземляюсь на локоть.

Девочка указывает мне на руку и говорит: “Ты выпачкался”. Я — в белой рубашке с длинными рукавами, типа свадебной. Смотрю на рукав и вижу, что он запачкан черной грязью, хотя в парке кругом золотистый песок. Я плюю на ладонь и пытаюсь оттереть грязь, но никак не получается. Я зачерпываю пригоршню воды из плещущегося рядом у ног бассейна. Вода желтоватая, как в летнем пруду, теплая. В ней плавают водные растения. Какое-то сладкое чувство, ощущение счастья.

Я никогда не видел в реальности водяных лилий, но знаю, что это они, хотя вижу их только краем глаза. Бассейн мелкий, хорошо видно песчаное дно. Я продолжаю очищать рукав. Девочка (я ее уже не вижу, слышен только голос) говорит мне, чтобы я целиком залез в воду и искупался, но я боюсь, так как знаю, что не умею плавать. Девочка настаивает, и голос ее разительно меняется, становясь резким, сварливым, неприятным. Я замечаю, что мои босые ноги увязают по щиколотку в грязи, которая откуда ни возьмись появилась на месте дорожки. Она противного желто-бурого цвета, в ней попадаются какие-то корни. Я вспоминаю, что в детстве читал о тропических лесах, о том, сколько в такой грязи может быть всяких червей, пиявок и прочих паразитов. Я брезгливо поджимаю пальцы и вижу, что грязь действительно кишит червями, а один впивается мне в ступню. Девочка настаивает, чтобы я залез в воду, но я в ужасе отказываюсь, потому что если в грязи такое, то что может быть в воде?