Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

где сказано недвусмысленно: «Сознательно лишив себя того, что делает человека человеком — труда, он слоняется возле жизни, брюзжит, изливая желчь в своих плохо срифмованных упражнениях».

А время между тем ползло. В публичные интеллектуалы Х. так и не вышел, прямой антисоветчины сторонился и воспринимался скорее как колоритная фигура андеграундной жизни, появляясь — артистичный же от природы! — в салонах и подвалах то в кирзовых сапогах и ватничке, то, — вспоминает художник В. Воробьев, — «английским лордом»: «модный реглан „шоко“, клетчатая шляпа, роговые очки и дождевой зонт с резной ручкой»[3042].

Что же до стихов, то они в семидесятые годы писались все реже. Х. переключился на громоздкие поэмы, а затем и на прозу. У нее есть свои поклонники, поэтому после перестройки прозаические коллажи Х. появлялись в России в журналах «Соло» (1993. № 10), «Знамя» (1995. № 10), «Новое литературное обозрение» (1998. № 6; 1999. № 2) и даже выходили отдельными книгами. Однако, — констатирует В. Воробьев, — «великий поэт, отлично звучавший в поэзии, в беллетристике оказался беден на выдумку и ограничен в стиле»[3043].

Так что проза Х., будем говорить честно, для гурманов и узких специалистов, а стихи, в особенности ранние, для всех, и мало что из андеграундной кладовой так повлияло на позднейшее развитие русской поэзии, как его преднамеренно бедные, лишенные всяких архитектурных излишеств и эмоционально будто бы обескровленные строки.

Которые, — как часто говорят, — «кажутся написанными не на бумаге, а, допустим, на заборе. Или на плакате типа „Не проходите мимо“. Или на обшарпанной стене барачного коридора».

Соч.: Избранное: Стихи, поэмы. М.: Новое лит. обозрение, 1999; Избранная проза. М.: Новое лит. обозрение, 2000; Поэмы. М.: РИК Русанова, 2005; Кошки мышки: Роман. Вологда, 2015; С минусом единица. Вологда, 2020.

Лит.: Кулаков В. Поэзия как факт. М.: Новое лит. обозрение, 1999; Гробман М. Левиафан: Дневники 1963–1971 годов. М.: Новое лит. обозрение, 2002; Конаков А. Песня о Холине // Colta, 17 июня 2014 года.

Храпченко (Храпченков)[3044] Михаил Борисович (1904–1986)

«Когда, — напоминает О. Проскурин[3045], — в 1993 году под грифом Академии наук была переиздана монография „Николай Гоголь: литературный путь, величие писателя“, только что созданный журнал „Новое литературное обозрение“ на этот монументальный труд покойного к тому времени Х. откликнулся вместо рецензии всего одной фразой: „Нет слов!“»

Интеллектуальное хулиганство, конечно. Но и вызов, на который можно попытаться ответить рассказом о судьбе этого ныне полузабытого, а некогда самого титулованного, самого чиновного из всех советских литературоведов.

Начиналась она романтически: уже в 14-летнем возрасте Х., испытывая, — как сказано в его автобиографии, — «чуть ли не гонения со стороны крестьян», организовал в родной деревне ячейку коммунистического союза молодежи, а став первокурсником Смоленского университета, даже выходил из комсомола в знак протеста против нэпа, сочтя его «изменой делу рабочего класса»[3046].

Мог бы, наверное, пострадать, но обошлось, так что Х. закончил и университет (1924), и аспирантуру Института литературы РАНИОН (1929), еще аспирантом дебютировал в журнале «На литературном посту» теоретическими статьями «К проблеме стиля», «О смене стилей» (1927), а главное — в 1928 году вступил в ВКП(б).

Коммунисты-филологи были тогда еще наперечет, поэтому карьера пошла ровно, в конечном счете выведя Х. к должности заместителя директора, а чуть позже и. о. директора ИКПЛ, то есть Института красной профессуры литературы (1936–1938). И хотя в бурных баталиях тех лет Х. предусмотрительно почти не участвовал, о текущем художественном процессе не высказывался, членом Союза писателей он однако же стал (1934), присматривал за академической серией «Литературное наследство» в качестве заместителя главного редактора (1934–1939), выпустил книгу «Н. В. Гоголь» (1936), написал вступительную статью к гоголевскому же 6-томнику (1937).

Историками литературы эти бесцветные труды замечены не были, зато и начальством не осуждены, так что по избранной стезе, в меру сил приноравливая классику к нормативным требованиям сталинской идеологии, ему и дальше бы двигаться. Но партии виднее, и в мае 1938-го Х. был назначен заместителем председателя, а спустя полтора года председателем Комитета по делам искусств при Совнаркоме СССР, на без малого десять (да еще каких!) лет оказавшись для себя неожиданно первым в нашей истории министром культуры.

А здесь, конечно, и ответственность иная, и задачи совсем другие: либо все живое, не рассуждая, давить и не пущать, либо — и Х. выбрал именно эту стратегию — пытаться так подчинять интересы деятелей культуры интересам власти, чтобы и волки чувствовали себя сытыми, и овцы оставались целыми, — по крайней мере, относительно. Не запачкаться в то время и в той роли было, разумеется, все равно невозможно, но и то, однако же, помнится, что Х., человек по своей натуре миролюбивый и склонный к компромиссам, сам с особо злобными инициативами не высовывался, помогал, случалось, и Б. Пастернаку, и Д. Шостаковичу, и С. Коненкову, иным многим, хотя, понятное дело, служил верно, стремясь угадывать не только смену правительственного курса, но и капризы прихотливого сталинского вкуса.

Получалось по-всякому. Ну кто, в самом деле, мог ожидать, что в 1940 году вождю не понравится невинная «Метель» Л. Леонова, а патетическая опера В. Мурадели «Великая дружба» в 1948 году приведет его в бешенство? Но ведь случилось же, и Х., которого Сталин, по легенде, запросто называл «свинопасом», а то и вовсе «говном», в первый раз отделался предупреждением, что «при повторении подобных ошибок он будет смещен с должности»[3047], а на второй раз должность все-таки потерял — «как не обеспечивший правильного руководства»[3048].

Тут-то давние занятия Гоголем его и выручили. Отсидев несколько месяцев без работы, когда в семье, — как рассказывают, — не расставались с приготовленным «на всякий случай» чемоданчиком, Х. мягко спланировал в Институт мировой литературы, воспринимаясь и новыми коллегами, и кураторами из ЦК как сановник — пусть отставной, но все же сановник, чей ресурс отнюдь не исчерпан. Поэтому и карьера опять пошла — сначала с оглядкою, без спешки, а после смерти Сталина все ускоряясь и ускоряясь: защитил докторскую диссертацию в 1953 году, был на всю оставшуюся жизнь избран членом правления Союза писателей СССР (1954), побывал — по совместительству — даже на оказавшемся вдруг вакантным посту главного редактора журнала «Октябрь» (1954–1957), стал членом-корреспондентом (1958), академиком (1966), заместителем академика-секретаря (1957–1963), исполняющим обязанности (1963–1967) и наконец с 1967 года полноправным академиком-секретарем Академии наук по Отделению литературы и языка.

Роль главноначальствующего в советской филологии пришлась Х, что называется, впору: он, как и в 1930–1940-е, по-прежнему «политических колебаний и уклонов от генеральной линии партии не имел»[3049], в излишней самостоятельности замечен не был, хотя и борозды, сколько