Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Спустя годы Малькольм Маггеридж, бывший сотрудник МИ-6, редактор журнала Punch, который часто и порой резко критиковал Черчилля, встал на сторону Старика относительно эгейской/венской стратегии. «Если бы он [Черчилль] заручился поддержкой Рузвельта, то смог бы изменить ход войны». После падения Италии «ничто не могло остановить их [наступление союзников на север], абсолютно ничто… все эти народы [в Австрии, Румынии, Венгрии и Болгарии] хотели, чтобы кто-нибудь успел прийти раньше русских. Им было плевать, кто именно, лишь бы не русские». Но к ним направлялись именно русские[2076].

15 августа Черчилль наблюдал за высадкой «Драгуна» с британского эсминца «Кимберли». Три американские дивизии высадились в заливе Сен-Тропе, неподалеку от Марселя, а вскоре вслед за ними семь французских дивизий. Несколькими днями ранее, во время короткой прогулки по Неаполитанскому заливу, Черчилль приветствовал американских солдат, которые грузились на десантные суда и отправлялись во Францию. Позже он написал: «Они не знали, что если бы я добился своего, они бы поплыли в другом направлении». Австрия, желанная добыча, ускользнула из рук. Однако Черчилль сказал Александеру, что, даже если война подходит к концу, он должен «готовиться к стремительному рывку на бронированных машинах» к Вене[2077].

Этап прорыва во Франции завершился, и начался этап преследования. 17 августа 3-я армия Паттона заняла Орлеан. 23 августа бойцы французского Сопротивления подняли восстание в Париже. 25 августа, после двухдневных уличных боев, немцы отступили, и Париж был спасен. В этот день 2-я бронетанковая дивизия Леклерка освободила «город огней», а де Голль, удачно подгадав момент, явился днем в военное министерство. Осмотрев помещения, он пришел к выводу, что за четыре года оккупации ничего не пропало, «кроме государства. Моей обязанностью было восстановить его: я сразу собрал штаб и взялся за работу»[2078].

29 августа, ко времени возвращения Черчилля в Лондон, Монтгомери отбросил немцев за бельгийскую границу и захватил почти все стартовые площадки «Фау-1». 31 августа передовые части Паттона форсировали реку Мез в Вердене. Спустя три дня части американской 1-й армии в сотне миль к северу взяли Намюр. В последнюю неделю августа Гитлер приказал, чтобы 20 тысяч подневольных рабочих восстановили и укрепили западную стену, известную союзникам как линия Зигфрида, систему фортификационных укреплений протяженностью 400 миль, состоявшую из бункеров и противотанковых рвов, которая тянулась вдоль бельгийской и голландской границ до Рейна.

В начале сентября американская 1-я армия вышла к линии Зигфрида в районе Айфеля, невысокого нагорья, простирающегося от восточной части Бельгии до западной части Германии. К тому времени Паттон продвинулся еще на 35 миль к Мозелю и оказался всего в 30 милях от немецкой границы и индустриального района Саар и в 100 милях от Рейна. Рывок был настолько стремительным, что у основных сил Паттона закончился бензин. Шести его мощным дивизиям противостояло пять слабых немецких, но он не мог принять бой. Тем временем британцы 3 сентября освободили Брюссель, а на следующий день Антверпен (за исключением эстуария Шельды, выхода в порт). Теперь британцы тоже были на расстоянии менее ста миль от Рейна и Рура, промышленного центра Германии. На этом фланге перед британцами была брешь в немецких рядах шириной почти 100 миль. «Такая удача на войне выпадает очень редко», – написал Лиддел Гарт. Черчилль отправил телеграмму Монтгомери, который 1 сентября был произведен в фельдмаршалы: «Как радостно видеть, что наши люди наконец смогли поднять голову после всех трудностей». В тот день Эйзенхауэр принял командование сражением от Монти. Решение Эйзенхауэра взять на себя еще и командование всеми сухопутными операциями на Западном фронте, написал Брук, «скорее всего, добавит войне от 3 до 6 месяцев!»[2079].

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

На востоке Красная армия продолжала стоять у Варшавы, но вторглась в Финляндию. Маршал Маннергейм, сменивший Ристо Рюти на посту президента в середине августа, вел с Москвой переговоры о мире; мирный договор был подписан 19 сентября. На юге Красная армия ворвалась в Румынию, которая, после переворота 23 августа, организованного королем Михаем против Антонеску, вышла из оси. Одним ударом Гитлер лишился – а Сталин приобрел – двадцати румынских дивизий на Восточном фронте и тридцати в Румынии. Открылся путь в Болгарию и Югославию и дальше в Венгрию.

На очереди была Болгария. Ее экономика была разрушена: цены на продукты с 1939 года возросли в семь раз. Болгария не производила товары народного потребления. Берлин заставил Болгарию, которая с самого начала не горела желанием сотрудничать, переориентировать промышленность на производство вооружения. Но болгары верно служили Гитлеру в оккупированных Греции и Югославии, где были известны своей жестокостью. Ходили слухи о страшных пытках, которым подвергали пленных партизан. Выступая в палате общин, Черчилль осудил болгар за «злодеяния, которые они совершали в Греции и Югославии. Сами они не пострадали. Ничья нога не ступила на их землю… Поведение их солдат в измученных, удерживаемых в подчинении по приказу Гитлера соседних странах, Греции и Югославии, позорная страница, за которую они должны расплатиться сполна». С апреля Москва пыталась заставить болгар выйти из оси, но они не могли этого сделать, пока гитлеровские армии были ближе, чем Красная армия. 8 сентября, когда Красная армия была почти у границ, новый премьер-министр Болгарии Константин Муравиев объявил о переходе Болгарии на сторону союзников. На следующий день Красная армия пересекла границу и за неделю, прокатившись по стране, оказалась всего в 200 милях от Адриатики. К концу сентября начала приобретать очертания стена, которой Сталин хотел отгородиться от будущей угрозы с запада. Черчилль тоже пытался возвести защитный вал от русских на северном побережье Средиземного моря. А Гитлер, не считая фанатичных австрийских нацистов, остался фактически в одиночестве[2080].

Во время полета из Неаполя в Британию у Черчилля поднялась температура до 39,5 °C. В аэропорту в Нортхолте его встречала большая компания, включая Клементину, Джока Колвилла и начальников штабов. Но после приземления Моран укутал своего подопечного и поспешно вывел его из аэропорта к ожидающему их автомобилю, и они поехали в Лондон. Рентген выявил пятно в легких, пневмония дала знать о себе в третий раз. Моран опять прописал M&B, и Черчилль оказался в постели, на этот раз в «пристройке». Он быстро шел на поправку, и 1 сентября температура была нормальная. Колвилл отметил, что Черчилль разбирал бумаги и был «в отличной форме».

4 сентября Черчилль, возмущенный сталинским отношением к варшавским партизанам, отправил Рузвельту копию телеграммы, направленной Сталину, в которой сообщил о бойне в Варшаве (в тот момент немцы убивали врачей, медсестер и пациентов городской больницы), добавив, что если «поляки в Варшаве теперь будут разгромлены немцами, как это, по нашим сведениям, и должно произойти через два-три дня, то потрясение общественного мнения здесь будет невероятно большим». Не дождавшись ответа от Сталина, Черчилль предложил отозвать конвои в Россию, но Иден отговорил его, убедив, что эта мера еще больше навредит полякам. Сталинские армии нуждались в оружии и продовольствии; отмена конвоев могла остановить их успешное наступление. Несколькими днями ранее Моран написал в дневнике: «В последнее время Уинстон совсем не говорит о Гитлере и только твердит о коммунистической угрозе. Ему видится, что Красная армия, как раковая опухоль, охватывает одну страну за другой. Это стало его навязчивой идеей, и, похоже, он только об этом и думает». Черчилль хотел обсудить с Рузвельтом эти тревожные мысли, и не только их, на приближающейся конференции в Квебеке[2081].