Из Тени (Dragon Age) - Krilena

и иных церемониальных обрядов, — закончил тем временем Безумец свою мысль.

— Почему же в таком случае хроники говорят только о семи магистрах?

Архонту всё ещё сложно было окончательно поверить, насколько же древнее существо перед ним (именно существо — не человек, ведь всем известно, что все древние магистры стали порождениями тьмы), но он держался достойно и никак не выдавал свои сомнения.

— Вам известны живые свидетели того, что произошло в «тот день»? — Безумец на этот раз спросил серьёзно, испытывая благоразумие собеседника.

Радонису хоть и не понравился такой тон, но он понял мысль и без препирательств согласился. Кому, как не ему, знать, что история пишется победителями, а древняя история — фантазёрами. Сколь бы древние тевинтерские магистры ни были сильны, едва ли они бы сами в одиночку смогли провести тот самый судьбоносный ритуал. И помимо тысяч рабов они притащили в свой последний день ещё и прочих магов, мастеров, возможно, даже более талантливых и способных, чем они сами. И если во время ритуала что-то пошло не по плану (по швам разошлась Завеса — конечно же, что-то да пойдёт не по плану!), то в Тень могли войти не только жрецы, но и их ассистенты.

— Подозреваю: это зато известно вам.

Отчётливо было видно любопытство архонта, из-за которого он, наверное, и решил сначала встретиться с древним магистром лично, а уж потом заковывать его в кандалы да отправлять куда-нибудь в темницу для сохранности. И Безумцу это не нравилось. Это не любопытство какого-нибудь учёного, который увидел бы в хромом маге, в первую очередь, колоссальный источник ныне утраченных древних знаний и не успокоился, пока не выпросил рассказать обо всём. Это бестактное любопытство принадлежало человеку, который спрашивал исключительно, чтобы потешить свой пытливый ум. Для него Древняя Империя — это просто всего лишь история, ушедшая навсегда и безвозмездно эпоха, и ему абсолютно безразлично, что для его собеседника та самая «история» — родной знакомый мир, навсегда потерянный всего-то год назад. Поэтому Безумец не горел желанием снова вгонять себя в тоску, вспоминать, лишь бы потешить любопытство правителя.

— Увы, из-за пережитого у меня наблюдаются провалы в памяти. Ход событий «того дня» и последующее моё местопребывание вплоть до недавнего пробуждения остаются неизвестны даже для меня самого, — однозначно отмахнулся мужчина от ответа.

Хотя Безумец едва ли соврал. Пока все его воспоминания о жизни в родном мире благополучно возвращаются, о ритуале у него и поныне остаются лишь какие-то нечёткие образы и чувства. Память о последних минутах жизни в том мире и о произошедшем уже в Тени, будто бы по чьей-то воле, категорически отказывалась возвращаться. А стоит носителю метки самому сконцентрироваться в поисках этих воспоминаний, то в результате он получал лишь острую головную боль.

Радониса такой ответ не устроил, но он пока воздержался от прямых требований, позволил собеседнику недоговаривать. Вместе с этим архонт подумал, что, возможно, и была в словах хромого доля правды. Магистров выкинуло из Тени уже отравленных скверной, из-за чего они преобразились в таких же монстров, как порождения тьмы, а за века хождения по подземному миру некогда великие люди Империи обезумили. Корифей этому соответствовал сполна, никто при виде него не сомневался, что это нечто древнее, могущественное и изуродованное. Но того же самого невозможно сказать про Безумца: он даже сохранил самый хрупкий ресурс, что есть в любом человеке, — разум. С разумом и умом у него — как писал в отчёте Первый Чародей — проблем не было. Этот маг выглядел и вёл себя так, будто для него и не было этих столетий. Радонис, не будь перед ним всех этих бумаг, которые в совокупности вырисовываются в интересную картину, сам никогда бы не сделал столь безумные предположения, что перед ним сидит «тот самый» магистр.

В конце концов архонт предположил, что магистра или что-то отправило в сон, в нечто похожее на эльфийскую утенеру, или перенесло в будущее на тринадцать веков, или он остался в Тени и каким-то образом там выжил. Два последних было правителем признанно как невозможное, но он не отбросил эти варианты, правильно посчитав, что когда рвалась Завеса, а вместе с ней — весь мир, могло произойти много чего невозможного.

— Сколько прошло времени с вашего пробуждения? — спросил Радонис, кажется, желая выяснить, кто начал свою террористическую деятельность раньше: он или Корифей — и кто из них большее зло.

— Год.

— Значит, это произошло незадолго до событий на Конклаве?

— Точнее будет сказать — после Конклава. Проснулся в кандалах, окружённый недружественными сопорати, — ответил Безумец, намекая, что проснулся уже в руках тех, кто и отправил письмо в Тевинтер с требованием разобраться со странной личностью.

Такой ответ архонта удивил.

— Вы не являетесь организатором столь масштабного акта терроризма? — озвучил причину своего удивления Радонис.

Кажется, он считал, что Венатори были созданы двумя ненормальными магистрами, которые возомнили себя богами. И пока один сладко и громко разглагольствовал, второй, сохранивший ум, курировал всей деятельностью организации.

Безумца и самого удивил такой вопрос. Мужчина никогда бы и подумать не мог помогать ходячему куску красного лириума с претензиями на божественность, поскольку ещё в Убежище убедился окончательно, что в этом существе от человека, которым он когда-то был, остались лишь огрызки воспоминаний. Но, оказывается, архонт считал иначе. И причина, по которой его так настойчиво приволокли под конвоем, заключается в том, что его посчитали главой Венатори.

— Есть ли у вас доказательства, неопровержимо подтверждающие моё сотрудничество с Корифеем? То, что оба мы являемся уроженцами одной эпохи, не значит, что я безоговорочно разделяю его амбиции. Точнее будет сказать: не разделяю совершенно. Каким бы Жрец Думата ни был раньше, ныне от его былой личности практически ничего не осталось. Зато черты порождений тьмы, которые ненавидят саму жизнь и стремятся её искоренить, в нём преобладают. Не заметит это только глупец, — практически даже оскорблённо произнёс Безумец.

— Но вы бы могли направить его чрезмерные амбиции себе на пользу, — подметил Радонис. Он не спорил, не выказывал сомнений — лишь слушал.

— К счастью, во мне достаточно благоразумия, чтобы этого не делать. Я всегда сторонился мнения, что людям, которые не посвятили свою жизнь политике и науке управления государством, не место на посту революционеров. Править великой полностью сформированной Империей, не одно и то же, что возрождать государство, пришедшее в упадок. Сохрани Сетий былое сознание, и, вероятно, он бы со мной согласился и понял, что его действия, в случае успеха, приведут к полному разрушению Империи, за которую он якобы радеет.

— Себя вы