Прах и пепел - Татьяна Николаевна Зубачева

дружили или не показывали дружбу?

Гэб молча опустил голову.

Вошёл Эд, поставил на тумбочку стакан кефира и блюдце с булочкой и вышел. Гэб словно не заметил этого, продолжая сидеть неподвижно. Жариков встал и пошёл к двери.

– Сэр, – догнал его у двери хриплый голос, – вы не сказали… что я наказан… Я могу это съесть, сэр?

– Как хочешь, – бросил, не оборачиваясь, Жариков и закрыл за собой дверь.

Оставшись один, Гэб обречённо посмотрел на стоящую на тумбочке еду и вздохнул. «Как хочешь». Есть, конечно, всегда хочется, и по сути если, то это его пайка, и особого приказа не нужно, но дёрнуло же за язык, а теперь… приказа не было, а еда, вон она, рядом. Гэб взял булочку. Мягкая и будто как тёплая изнутри. Ну, была, не была. С одного раза он не загорится. А руки уже как сами по себе запихнули булочку в рот и цепко ухватили стакан…

Он вытряс последние густые капли себе в рот, поставил пустой стакан на тумбочку и лёг. Ну, ладно. Обошлось – так обошлось. Он не врал этому беляку, ведь и вправду ничего такого Чаку не хотел. Чак сделал то, о чём все они затаённо мечтали, отомстил за них, за всех, и вот… Чаку тоже мстят, не дают умереть. Нет, он не боится боли, вынес её достаточно, что и говорить, но нет, не боится. Боится беспомощности, зависимости от этих чёртовых спальников. Ишь, корчат, что такие они, понимаешь ли, все из себя… Метис этот на дежурство с книжкой припёрся, подсмотрел, когда в уборную ходил. Сидит себе, погань рабская, в дежурке и пальцем по строчке водит, губами шлёпает, грамотей… На хрена спальнику грамота?! Для выпендрёжа только. Увидит кто из беляков, вспорют парню задницу до костей… для начала. И чтоб сказал, кто ему буквы показал. И тогда за того возьмутся, а если всё же выживет, то в лагерь. Это уж как положено. А этот дурак на виду сидит и не слушает ни хрена, фасон давит, будто не боится, а что он того, научившего, подставляет, ему по хрену…

Гэб покосился на пришедшего забрать посуду Эда.

– Ну как, накормил, ублажил и одеяльцем укрыл?

– Завидно? – усмехнулся Эд, забирая стакан и блюдечко.

– Было бы на что, – фыркнул Гэб. – Слушай, а баб, чернушек спальных, у вас тут что, совсем нет? Вас, значит, используют. На всех и по-всякому.

Эд невидяще скользнул по нему взглядом и вышел, плотно без стука прикрыв за собой дверь.

В коридоре Эд беззвучно выругался и покатил столик по коридору к служебному лифту. Ну, как скажи, неймётся скотине, так и нарывается сволочь. Отметелить – не проблема, после сегодняшнего, когда он Чака бить полез, и доктор Иван, как это по-русски сказать, сквозь пальцы посмотрел бы, так нет, сам себя держишь. Раз решил, так нечего назад.

Гэб прислушался к удаляющимся по коридору шагам и с размаху ударил кулаком по подушке, срывая злобу. Лёг ничком, обхватив подушку руками. Чёрт, ведь загонят они его на горячку, сволочи белые с прихвостнями своими, и умереть не дадут. Ну, Чака понятно, а его-то за что? Сходить, что ли, к Чаку? Поговорить, душу отвести… Так ведь опять сцепимся. И почему так? И не хотим, а сцепляемся. И всегда так. Слово за слово, и уже кулаки в ходу. Чёрт…

Чак лежал, облизывая губы, словно хотел ещё раз ощутить вкус странного молока, и вспоминал. Когда этот негр – вроде его Эдом зовут – принёс еду, заставил себя молчать вмёртвую, чтобы и словом случайно не задеть. Знал это за собой: начнёт говорить, чего-нибудь не того ляпнет. Вот и молчал. Съел всё, выпил.

– Тебе руки под одеяло убрать?

– Нет, так оставь, – и натужно вытолкнул: – Спасибо, что прикрыл.

– Не за что.

Эд уже повернулся уходить, и он заторопился.

– Постой. Гэба… сильно за драку…?

– Да нет, быстро оклемался, – пожал плечами Эд.

– Я о беляке. Гэбу он… чего сделал?

– Ничего, – Эд усмехнулся. – Это меня бы за драку отсюда в момент выкинули, а он что? Он больной, какой с него спрос?

Эд говорил спокойно, с незлой насмешкой, и он решил пойти дальше.

– Скажи, а… массаж только этот метис… как его, Крис знает?

– Да нет, мы все умеем. А что? Сделать тебе?

Он молча кивнул.

– Понимаешь, – Эд заговорил как-то смущённо, – мы, когда раненым там, больным, то раз в день делаем, а то и не каждый день. Я не знаю, можно ли тебе… как бы хуже не сделать. Я спрошу.

– У беляка?! – вырвалось у него. – Да им наша боль всегда в радость. Он тебе и прикажет… как хуже. Сам по себе ты не можешь разве?! Вот и цена всей вашей свободе! Цепь на поводок заменили, вы и рады!!

Эд улыбнулся.

– Зачастил. Сам себя-то не заводи, не стоит. Спи пока. Мне сейчас ещё убирать и с посудой возиться. Я к тебе ещё зайду.

И ушёл. А он остался лежать и беспомощно гадать, как Эд спросит, что беляк скажет и сделает Эд по слову беляка или по своей воле. Так-то парни и впрямь делали всё пока для него как лучше. И не заводились с ним. Но… все массаж умеют, а сделал только Крис. Нет, не будет Эд массаж делать, побоится беляка. Сильный парень – Гэба скрутил – а характер мягкий. Крис крепче, Крис и поперёк беляка пойдёт.

Чак прерывисто вздохнул, удерживая наворачивающиеся на глаза слёзы. Ладно, пусть немного – от смерти Ротбуса до Хэллоуина – но он пожил свободным, как хотел. У Гэба и этого не было, а про остальных и говорить нечего. Из всей их десятки они двое остались. Тим ещё… Нет, про Тима им наврали, был бы Тим жив, так их бы уже на очных ставках свели. Нет, и что Тим перегорел и выжил, и руки восстановил, и что мальчишку усыновил – всё враньё. Слишком много и хорошо, чтобы быть правдой. Тима, пожалуй, даже жалко, безобидный был, во все свары самым последним ввязывался, дать волю – Чак усмехнулся нелепости этих обычных, в общем-то, слов – так из гаража бы не вылезал. Он и пистолеты, да и остальное оружие любил разбирать, чистить, пристреливать, чинить… а не использовать. Да, Тима жаль. И остальных. Даже этого чёрта Гэба. Заставят ведь Гэба гореть, никуда тот не денется. У Гэба гонору много, а кишка тонка поперёк белякам встать до конца. Да у нас у всех так. Все