Вернувшиеся - Джейсон Мотт

Полковник знал, что ситуация с «вернувшимися» не могла закончиться мирно. Поэтому он выполнял приказы, поступавшие сверху. Только так можно было сохранять законный порядок и доверие к правительству. Выполняя приказы, он выполнял свой долг и помогал гражданским людям.

В отличие от многих обывателей полковник не боялся «вернувшихся». Однако он не доверял живым: их ответным действиям на возвращение умерших родственников. Во что бы они верили, люди начинали реагировать, когда кто-то находился рядом с ними, дышал одним воздухом и вызывал далекие воспоминания.

Ему повезло. Его отец тоже оказался одним из «вернувшихся». Когда полковника информировали об этом и дали ему шанс увидеться с родителем, он отказался от встречи, потому что так было лучше для каждого. Благодаря этому он не стал предубежденным человеком — не дрогнул под грузом воспоминаний и никчемных мыслей о жизни с отцом, чье будущее закончилось годами ранее.

Повсеместное появление «вернувшихся» нарушило знакомый миропорядок, и человечество поняло это достаточно быстро. Потребовались люди, которые могли бы сохранять контроль над ситуацией. Поэтому полковник сообщил Бюро, что не желает контактировать с отцом. Но он сделал все, чтобы его родителя перевели в один из лучших лагерей. Он пошел на этот шаг из-за того, что в вернувшейся копии могла быть часть его отца. Несмотря на свои поступки и убеждения, полковник не мог пустить дело на самотек. Ведь существо действительно могло оказаться его отцом.

На всех экранах компьютерной стойки маячил один и тот же образ: старая темнокожая женщина сидела за столом напротив мужчины с квадратной головой. Бобби тут же узнал агента Дженкинса. Однажды тот вызывал его к себе на беседу. Но агент не шел ни в какое сравнение с полковником Уиллисом.

Бобби дышал медленно и равномерно. Перемещая вес с одной половины тела на другую, он пытался создавать как можно меньше звуков. Стенки воздухопровода были тонкими и покрытыми слоем пыли.

Полковник, посасывая кофе из кружки, наблюдал за разговором Дженкинса и темнокожей старухи. Громкость звука была минимальной, поэтому Бобби почти не слышал, о чем они говорили. До него несколько раз донеслось имя «Чарльз». Когда женщина произносила это имя, Дженкинс почему-то раздраженно хмурился.

Наверное, рассказывает ему о своем муже, подумал Бобби.

Полковник продолжал наблюдать за мониторами. Иногда он щелкал переключателем, и на одном из них появлялся образ темнокожего мужчины в дорогом костюме. Тот сидел за столом и работал. Понаблюдав за ним, полковник возвращал на экран изображение старой женщины.

Вскоре агент Дженкинс встал и пинком ноги открыл дверь своего кабинета. В комнату вбежал солдат, который помог старой женщине выйти из помещения. Агент посмотрел в объектив камеры, словно знал, что полковник наблюдал за ним. Он покачал головой и развел руками в стороны. Бобби услышал, как он произнес: «Ничего нового».

Полковник не удостоил его ответом. Он нажал на какую-то кнопку, и внезапно все экраны заполнились изображением агента в хорошо скроенном костюме. Лицо полковника стало злым и серьезным. Он наблюдал за своим подчиненным так долго, что Бобби, от скуки и усталости, на миг закрыл глаза и тут же погрузился в сон.

Он проснулся, когда солдаты начали вытаскивать его из короба воздухопровода. Они задавали ему сердитые вопросы и грубо обращались с ним. Полковник, подозвав к себе одного из солдат, велел запереть мальчишку в «комнате без окон».

— Шагай, непоседа, — сказал конвоир, подталкивая Бобби в спину.

— Простите меня, — захныкал мальчик. — Я больше не буду так делать.

— Иди за мной, — произнес молодой белокурый солдат.

У него было прыщавое лицо, и, несмотря на гнев полковника, он весело усмехался, выводя Бобби из кабинета.

— Ты похож на моего младшего брата, — прошептал солдат, когда они вышли в коридор.

— Как его звали? — спросил мальчик.

Любопытство всегда было его отличительной чертой.

— Рэнди, — ответил молодой солдат.

Затем он добавил:

— Не беспокойся. Я позабочусь о тебе.

И Бобби поверил ему. Он уже не боялся так сильно, как мог бы.

Глава 12

В своей другой жизни Люсиль могла бы работать на конвейере пищевого комбината. Она с улыбкой ходила бы каждый день на смену и каждый вечер возвращалась домой, пропахшая жиром, приправами и специями. У нее болели бы пятки. Ноги ныли бы от усталости. Но ей понравилась бы такая работа. Ей понравилась бы подобная жизнь.

Она стояла в загроможденной буфетами, но чистой кухне и готовила вторую порцию жареных цыплят, шипевших на противне, как океанский прибой на рифовых скалах. Из гостиной доносился смех. Там семейство Уилсонов расправлялось с ланчем. Они могли бы включить телевизор и разместиться за обеденным столом, но вместо этого, к недоумению Люсиль, уселись кругом на полу, держа тарелки на коленях. Взрослые и дети жадно поедали салаты, рис, подливку, кукурузу, зеленые бобы, жареную курятину и бисквиты. Время от времени кто-то из них шутливо жестикулировал, после чего раздавался новый шквал смеха. Затем снова следовало долгое молчание, наполненное смачным чавканьем.

Когда семейство наконец наелось, на блюде у плиты осталось только несколько кусочков курицы. Люсиль поместила их в духовку на тот случай, если кто-то позже проголодается. Осмотрев свою кухню, старуха блаженно улыбнулась. Продуктов стало значительно меньше.

— Я могу чем-то помочь? — выходя из гостиной, спросил Джим Уилсон.

В спальне наверху его жена со смехом гонялась за детьми.

— Нет, спасибо, — ответила Люсиль, проверяя полки кухонного шкафа. — Я сама со всем управлюсь.

Она составляла список необходимых покупок. Джим подошел к раковине, взглянул на кучу тарелок и закатал рукава.

— Что ты собираешься делать? — высунув голову из шкафа, спросила его хозяйка дома.

— Хочу помочь.

— Оставь тарелки в покое. Для этого дела имеются дети.

Она мягко ударила его по руке.

— Но они сейчас играют, — возразил ей Джим.

— Не будут же они играть весь день. Ты должен научить их домашним обязанностям.

— Да, мэм, вы правы.

Люсиль носилась по кухне, каждый раз обходя мужчину, который по-прежнему стоял около раковины. Несмотря на свое согласие с правильным воспитанием детей, он мыл, полоскал и расставлял тарелки на сушилке — причем делал все это попеременно. То есть он брал одну тарелку, мыл ее, ополаскивал и ставил на полку. Затем принимался за другую, и так далее.

— Милый, почему бы тебе не вымыть все тарелки сразу? — предложила Люсиль. — Никогда не видела, чтобы кто-то мыл их по отдельности.

Джим молча продолжал свою работу — брал одну тарелку, мыл ее, ополаскивал и ставил в сушилку. Затем принимался за другую.

— Ладно, поступай как знаешь, — сказала старуха.

Что-то привело его назад из могилы, поэтому Люсиль не хотела укорять Джима за странное поведение. Хотя они считались родственниками, она проводила мало времени с его семьей, и этот факт печалил ее. В основном она помнила Джима как работящего парня, и таковым его знало большинство людей в Аркадии. А потом всю их семью расстреляли.

То убийство было жуткой вещью. Иногда Люсиль забывала о том, как это произошло. Почти забывала. В другие времена все вспомнилось с жуткой ясностью — особенно теперь, когда она смотрела на каждого из Уилсонов. Вот, почему, наверное, город реагировал на них так неадекватно. Людям не нравится, когда им напоминают о прежних неудачах, ошибках и упущенных возможностях. А убийство Уилсонов было позором Аркадии.

Это произошло зимой 1963 года, если ей не изменяла память. Она зафиксировала те события одним законченным сюжетом. Говорят, что именно так многие люди запоминают трагические новости.

Люсиль мыла на кухне тарелки. День выдался ужасно холодным. Посмотрев в окно, она увидела, как под порывами ветра сотрясался дуб — голый и беззащитный, словно новорожденный ребенок.

— Господи, — сказала она.

Харольд был где-то в этих холодных сумерках. Он уехал в город за продуктами. Зачем так поздно, думала Люсиль. В этом не было никакой необходимости. И тогда, будто услышав ее мысли, он показался на подъездной дороге, ведущей к их дому. Люсиль увидела, как фары его грузовика начали подпрыгивать на рытвинах и грязных кочках.

— Тебе лучше сесть, — сказал он, войдя в дом.

— Что случилось? — спросила она, почувствовав, как ее сердце забилось от тревоги.

Голос Харольда был полон беды.