Цусимский синдром - Станислав Смакотин

Неожиданно корабль начинает крениться на левый борт, поворачивая, и я хватаюсь за леер. Впрочем, напрасно – крен невелик. Противоторпедный маневр? По пене за кормой заметно, что шпарим мы сейчас на самых полных парах. Узлов четырнадцать, никак не меньше. Может, и все пятнадцать. Выстрелы «Суворова» затихают, колонна кораблей остается правее. Когда броненосец выпрямляется, стрельба возобновляется с новой силой.

Ощущаю себя ненужным и лишним: мимо, торопясь, пробегают матросы… Пожарный расчет лихо вытравливает шланг по палубе, мастерски матерясь. Быстро мигает семафор на мачте… Вокруг кипит жизнь и бурная деятельность. Похоже, один я на всем броненосце не знаю, куда себя приложить…

– Курите?

Резко оборачиваюсь. Рядом незабвенный Борис Арсеньевич. Бывший конвоир и нынешний недруг. В руках заманчиво блестит открытый портсигар.

Ну уж нет… Если я в кают-компании не закурил, когда там топор можно было вешать… То сейчас, из твоих рук, дорогой Данчич…

– Нет… – гордо смерив его взглядом, холодно отвечаю я.

– Вот что, Вячеслав Викторович… – Офицер почему-то опускает глаза. – Не хотел бы, чтобы непонимание между нами переросло во враждебность. Пару дней назад я… – он протягивает мне руку, – несколько погорячился и вел себя не лучшим образом. Прошу простить!

Рука висит в воздухе. Ну что тебе сказать, Данчич… Я незлопамятен и конечно же прощаю! Пожимаю.

– Красиво стреляют… – Лейтенант кивает назад и закуривает, чиркая зажигалкой, отдаленно напоминающей легендарную «Zippo». – Лучшие в мире снаряды, один из сильнейших флотов… – Борис Арсеньевич продолжает что-то говорить, но я уже не слушаю.

Лучшие в мире снаряды… В голове услужливо всплывает картинка из интернета: целехонький японский флагман – ни следа от пожаров, не видно даже пробоин. А ведь нахватался больше всех от нас… Толку от такой мощи?.. Я вновь смотрю на «Ослябю». Сделав последовательный поворот, тот пристроился за нами, продолжая выбрасывать вспышки. Сколько там двенадцатидюймовых не разорвалось, попав в «Микасу»? Треть? А почему? Влажность или что-то другое? Где-то читал про конструктивные особенности, было там также про взрыватели…

– …Будет настоящим самоубийством со стороны японцев! Согласны, господин поручик? – Данчич победоносно смотрит на меня.

Впопыхах кивнув в ответ: конечно, мол, и все такое, я спешно откланиваюсь, оставив недоуменного лейтенанта в одиночестве.

Балда, дубина… Я костерю себя последними словами, торопливо спускаясь в лазарет. Рожественский как пить дать попрется через Цусиму, посчитав, что все исправил. Ну, избавится от транспортов, ну трубы-козырьки-дерево-уголь выбросит… Телеграф-маневры-стрельбу начнет поправлять… Уже поправляет вон… А снаряды?!

На подходе к здравпункту встречаю двоих матросов с парусиновыми носилками. Сделаны на первый взгляд добротно – имеется даже карман для ног. У одного через плечо перекинута связка бумажных пакетов, на каждом красный крест. Неплохо поставлена медслужба, я представлял, что дело обстоит куда хуже…

Открываю знакомую дверь – в лазарете торжественно-стерильная обстановка: ярко светят лампы из операционной, в предбаннике чаевничают четверо санитаров. Матавкин с Надеиным, одетые в белые халаты, что-то оживленно обсуждают в углу.

– А-а-а, господин поручик с амнезией… – с укором качает головой Надеин, заметив меня. – Слышал, слышал ваше утрешнее выступление… Что же вы, могли бы и признаться, голубчик, а не играть в болезни! – В голосе врача сквозит неприкрытая обида. – Коллеге-то рассказали сразу небось?

Что мне надо сделать? Покраснеть? Прости, эскулап морей, мне сейчас не до тебя. После отчитаешь враля, будет еще время:

– Аполлоний Михайлович, можно вас на минутку? – торопливо поздоровавшись, киваю на дверь.

Младший врач вопросительно смотрит на Надеина, тот машет на нас рукой.

– Секретничайте, чего там! Тревога учебная, раненых нет… Недолго, господин Матавкин! – летит вдогонку.

Утаскиваю друга подальше от людей, в самый дальний угол. Останавливаемся напротив двери с табличкой «Машинный складъ». Вроде рядом никого:

– Аполлоний Михайлович, скажите… – Я оглядываюсь по сторонам. – А сколько снарядов попало в «Аврору» во время Гулльского инцидента, не помните? Пять?

– Пять… – удивленно смотрит тот.

– А разорвалось?

– Полноценно – ни единого… У одного, кажется, отлетело днище… – Матавкин морщит лоб. – Сработал взрыватель, но заряд не сдетонировал. Я слышал, что они просто не встретили достаточного сопротивления, поскольку были бронебойными… А что случилось?

– Да так… – Я прислушиваюсь к канонаде наверху. Кажется, пошла на убыль. – Ничего существенного. – К адмиралу сегодня попасть – нереально?

– Вряд ли, сейчас идут стрельбы. Завтра разве что, – задумывается он. – Но вновь планируются учения, да еще с маневрами… – Матавкин подозрительно смотрит на меня. – Еще что-то припомнили? Признавайтесь!

Не врать же тебе, брат Матавкин… Раз сложилось так, что спим с тобой на одной кровати!

Вкратце излагаю ему то, что знаю. О количестве попаданий и проблемах с детонацией. После перехожу к причинам: завышенной заводской влажности с конструкцией взрывателей. В конце добавляю про тропики, которые сухости явно не прибавили…

– Во время стоянки в Нуси-Бе я несколько раз общался с Петром Евгеньевичем Завалишиным, старшим артиллерийским офицером с «Бородина»… – перебивает меня Матавкин. – Мы водим знакомство еще по Петербургу. Он-то и сетовал на высокую влажность в тропиках… – Матавкин от волнения теребит пуговицу халата. – И ненадежность деревянных пробок, коими затыкают отверстия взрывателей… – Пуговица оставлена в покое, настал черед терзаний лацкана. – Так вот, Петр Евгеньевич, по его словам, распорядился дополнительно герметизировать дыры!

Уже лучше. Хоть кто-то о чем-то заботился в этом походе, проявляя инициативу!

– Господин доктор, вас приглашают!.. – Из-за угла появляется санитар. – Господин старший врач просили быть!

– Передай, что бегу! – машет рукой Аполлоний. – Завтра попробуем придумать с визитом к адмиралу, – шепчет он мне. И, уже громче добавляя: «Вячеслав Викторович, прошу простить – служба!» – исчезает в сторону лазарета.

Так… Значит, хоть на «Бородине» снаряды не отсырели! Хотя… Гулльский инцидент случился у берегов Англии, а оттуда до тропиков – как до Луны пешком. Но снаряды тем не менее об «Аврору» не разрывались…

Неожиданно для себя обнаруживаю, что пушки броненосца стихли. Все, учения закончились? Похоже, что так. Коридор наполняется голосами – мимо проходят уставшие матросы, за ними тот самый юный мичман, что не боялся пожаров в кают-компании:

– Молодцы, братцы, хорошо потрудились! Лишь Зуеву выношу замечание: незачем тянуть шланг через всю палубу, если краны поблизости. Цепляться необходимо от ближайшего к пожару!.. – грозит тот пальцем. – Всем лишнюю чарку за обедом, я распоряжусь! Кроме Зуева…

– Ва-а-а-аше благородие, а ежели там огонь горит, как же я стану цепляться? Погорю ведь!.. – возмущается, разводя руками, Зуев. – Всем чарку, а я как же?..

– Трюмно-пожарный дивизион, Зуев, несет самую ответственную службу в бою… – Заметив меня, мичман подмигивает. – Господин поручик, ведь так?

– Истину говорите! – улыбаюсь я, провожая глазами процессию.

Кажется, его фамилия Шишкин. Улыбка медленно сползает с лица. В Цусимском сражении этому почти еще мальчишке вместе с недотепой Зуевым достанется страшная роль: отчаянные, безнадежные попытки потушить гигантский костер, которым будет полыхать избитый флагман… Пылать спустя полчаса после первого выстрела. И цеплять порванные, перебитые осколками шланги можно будет отовсюду, с любой уцелевшей водной магистрали броненосца. Все равно без толку…

Бредя в полумраке лабиринтов к каюте Матавкина, я вдруг останавливаюсь в замешательстве. Стоп! Что это было? По сердцу будто ножом чиркнули… Прислушиваюсь к звуку: точно! Она самая – русская, задушевная… Та, что в двух мировых, да и в наши дни, продолжает рвать души на части… До меня отчетливо доносятся переливы русской гармони.

Сворачиваю на магнит в незнакомый переход, преодолеваю еще один… Поют за углом. Стараясь оставаться незамеченным, останавливаюсь, разбирая слова. Мать моя, неужели и здесь она популярна?..

Что ж ты когти распускаешьНад моею головой?Иль добычу себе чаешь?Черный ворон, я не твой…

Наконец не выдержав, я выхожу из укрытия. Несколько матросов, сгрудившись, сидят прямо на полу, подтягивая гармонисту. При моем появлении гармонь издает плачущий звук, смолкая, сидящие начинают подниматься:

– Здравия желаем, ваше…