Цусимский синдром - Станислав Смакотин

Фига себе… Это я так на адмирала подействовал, что ли? Когда огурец его прожевывал на закуску?..

Что тебе сказать, Аполлоний, в ответ… Новость, казалось бы, ничего, но хреновая, если смотреть глубже. Подозреваю одно: через Лаперуза твой… наш уже адмирал не пойдет, похоже. Коль так засуетился… А попрется, как и было, через Цусимский пролив… Ничего я не поменял, как ни старался!

– Ясно, Аполлоний… Михайлович.

Видя мою понурость, тот удивляется:

– Все делается так, как вы и советовали!

– Советовать-то советовал, да только… Не кажется вам, что Зиновий Петрович не собирается идти проливом Лаперуза?

– Кто знает… – пожимает плечами Аполлоний. – Все эти меры могут быть предприняты им как дополнительные! Судя по услышанному сегодня, я не могу сделать такого вывода. До принятия решения у адмирала остается несколько дней! И мне кажется… – он на мгновение задумывается, – насколько я его знаю, он и сам для себя этого выбора еще не сделал!

Слова Матавкина – как бальзам на душу. Немного расслабляюсь, продолжая вытираться:

– Меня пригласили в кают-компанию вечером… После розыгрыша, о котором вы были в курсе, ведь так, Аполлоний? – прищуриваюсь.

Матавкин отчаянно краснеет, как ребенок:

– Я догадался, хоть и не был уверен до конца… – виновато подает он мне новое полотенце. То, что в моих руках, нуждается в стирке с отбеливателем. – Поверьте, эта шутка – одна из самых безобидных, что я встречал на корабле! Анатолий Анатольевич вообще на подобные вещи мастак… Вот вам щетка для кителя… – впихивает мне деревянного ощетинившегося монстра.

– Пойдете со мной? – скептически разглядываю доисторическое чудовище. Отчистить им пыль будет совсем непросто!

– Забегу ненадолго, сегодня мое дежурство! Кочегар ошпаренный совсем плох… Без сознания. Необходимо переводить в госпиталь, я уже ходатайствовал! – сокрушается врач.

– Ладно, Аполлоний Михайлович… Консервы у вас есть в наличии? – Чувство голода, обманутое адмиральским обедом и углем, просыпается вновь.

– Будьте здесь, сейчас принесу…

Остаток дня провожу в приведении себя в порядок: чищу вверенной мне щеткой мундир, стараясь отскрести въевшуюся пыль. Углядев в углу подозрительную банку с черным содержимым, нагло пользуюсь им для чистки туфель, справедливо предположив в липкой массе гуталин. В процессе действа начиная понимать смысл выражения «дело пахнет гуталином». Воняет он действительно дай боже.

Впрочем, сам я пахну наверняка немногим лучше. Не считаю себя притязательным в вопросах гигиены, но три дня без душа… Многовато!

В последний раз взглянув в мутное зеркальце, поднимаюсь на палубу. Солнце недавно село, и темнота над морем быстро сгущается. С момента угольной погрузки броненосец так и не давал хода, лишь несколько раз запуская машины на короткое время. Эскадра по-прежнему дрейфует, хотя «Бородина» с «Ослябей» с моего борта уже не видно. Их дневное место занимает привычный мне «Орел». На нем, как и на других кораблях, зажжены ночные огни, яркий прожектор скользит лучом по воде…

Мое внимание привлекают громкие голоса из-за кормовой башни. Как кажется, совсем неподалеку. Заинтересовавшись причиной, обхожу орудие:

– …Скотина!.. Встать смирно!.. – Молоденький офицер небольшого роста гневно расхаживает по палубе. Два шага вправо – разворот – два влево. И вновь обратно. Перед ним вытянулся здоровенный детина, с растерянным видом мнущий в руке бескозырку. – Это боевое орудие, сволочь, не спальня… – Офицер резко останавливается. – Где был во время погрузки, гад?.. Дрых?!

Матрос молча теребит головной убор, все сильней задирая голову. Лицо почти смотрит в темнеющее небо, большой кадык, кажется, вот-вот порвет кожу. Неожиданно офицер подпрыгивает, делая резкий выпад. По губам провинившегося начинают быстро прокладывать путь две багровые полоски.

– Три часа под ружьем, трое суток карцера… – заметив наконец меня, с недовольством резюмирует каратель. – Пшел!.. – с силой толкает он здоровяка движением, больше похожим на удар по почкам.

Не говоря ни слова, матрос покорно семенит вперед, неуклюже напяливая бескозырку. На палубе остаются редкие следы темных капель.

Ошеломленно провожая взглядом процессию, я делаю несколько шагов обратно, скрываясь за орудием. Да уж… А Новиков не так уж и преувеличивал. Мордобой здесь, похоже, действительно распространенное явление… Одно дело, когда об этом читаешь в художественной литературе, и совсем другое – наблюдать подобное воочию. Нравы…

Настроение быстро портится, словно наказан не лентяй, а лично я.

Прохожу немного по палубе и едва не падаю, спотыкаясь о доски.

– Осторожней, ваше благородие… – доносится из темноты. – Давай, выносим! – чернота люка рождает спину в бушлате. – Поберегись!.. – Рядом со мной, пружиня, падает несколько деревяшек. – Куда их после?..

– За борт приказано… – появляется следом напарник. – Не сейчас, опосля совещания!

С воды раздается знакомое пыхтение. Почти свешиваюсь за борт: чадя, подходит паровой катерок. Названия не разглядеть, однако различаю фигуры в офицерской форме. Слышен крик:

– Принимай швартовы!..

– Чьих будете?..

– «Апраксин»… Живей шевелись!

«Что-то случилось? Ах да… Вечернее совещание флагманов!..»

Оглядываю море: неподалеку виден еще катер, следом мигает несколько огней. «Значит, скоро восемь? А я имею приглашение в кают-компанию… Нехорошо отлынивать! Вопрос только – где находится эта самая компания?..» – вновь выхожу на корму и отлавливаю первого встречного:

– Постой, браток…

– Да, ваше благородие?

– Кают-компания у вас где?

– Да прямо под ногами, ваше благородие… На ней почти и стоите! – улыбается матрос, указывая на палубный настил. – Палубой ниже будет. Вон по тому трапу спуститесь, дальше отыщете… – кивает на дверь за орудием.

Хм… Не знал!

Надо бы, конечно, сходить за Матавкиным… Однако любопытство берет верх: загляну ненадолго, разведаю, как и что… До лазарета недалеко в крайнем случае! Спускаясь, успеваю удивиться своему безрассудству. Без году три дня на броненосце, и какой стал самостоятельный?.. Не быстро себя офицером почувствовал?.. Может, не надо? Невесть откуда взявшаяся смелость не дает опомниться, таща за собой на приключения.

Определить, где находится офицерское собрание, не составляет особого труда: раскаты смеха и гитарные переливы – ошибиться достаточно трудно. Робко открыв дверь, я попадаю в просторное помещение наподобие маленького зала с низким потолком. Сквозь облака табачного дыма проступает длинный стол и десяток лиц, сидящих вокруг. В основном молодежь. Узнаю хорошего знакомого: родной почти Борис Арсеньич, конвоир пленного японского шпиона в подштанниках! Фомин, с которым виделся на «Корее»… Остальных тоже встречал, большинство присутствовало в рубке, утром. Пригласивший Редькин вроде бы отсутствует… Во всяком случае, не видать.

На столе пара бутылок, общество увлечено шахматами.

– Защита Стейница!.. – Чей-то авторитетный баритон эмоционально срывается на высокие нотки. – Говорю вам, классическая испанская партия!

– А получите вот так! – Громкий стук фигуры о доску.

– Браво!.. – хлопает кто-то в ладоши.

Особняком от всех, на диване, лениво перебирает струны лейтенант в лихих усах и распахнутом кителе:

Не для меня луна, блестя,Родную рощу осребряет…И соловей, что май встречает,Там будет петь – не для меня…

Раз Редькина нет, может, и я не к месту?.. Непонятно откуда взявшаяся робость предательски тянет обратно. Уйти, пока не заметили?.. Ищу рукой дверную ручку…

Резкий удар по струнам.

– Господа, а у нас гость!..

Лица мгновенно поворачиваются ко мне.

– Господин пору-у-у-учик… – протягивает кто-то. – Не ждали-с, не ждали-с… Что же вы стоите в дверях, голубчик? Проходите, всегда рады!

Тон, которым сделано приглашение, мне совсем не нравится. Напоминает издевку… Зря я, наверное, один… Без Матавкина…

Стараясь держаться как можно уверенней, подхожу к столу. На меня смотрят без выраженной враждебности, но и дружелюбными назвать их взгляды можно с большой натяжкой. Скорее, изучают нового человека. Выделяется лишь Борис Арсеньич – косится крайне неприязненно.

Наверное, мне до́лжно представиться? Преодолеваю внутреннюю неуверенность:

– Смирнов! Вячеслав Викторович… – протягиваю руку ближайшему сидящему.

– Белый, Николай Александрович!.. – Тот поднимается.

Обойдя всех по очереди, жму протянутые руки. Последним нехотя встает бывший конвоир, рукопожатие весьма вялое:

– Данчич… Борис Арсеньевич… – без особого энтузиазма представляется он.