Собрание сочинений в десяти томах. Том 2 - Юзеф Игнаций Крашевский

руку.

— Марина, — сказал он голосом, которому она была послушна как ребенок, — я вижу, что тебе, может быть, немного и жаль меня?

— Немного! — шепнула девушка с досадой. — Ты говоришь — немного? Зачем шутить? Зачем лгать? Я бы хотела умереть сейчас же, мне тяжело жить без тебя.

— Свет велик, людей много, тебе так кажется сегодня, завтра ты забудешь, — сказал не без волнения Бондарчук.

— Женщина не забывает.

— Пока любит, — грустно отвечал Остап.

Но Марина не слыхала его слов, она была вне себя.

— Разве немного потоскуешь обо мне? — спросил он снова.

Девушка молчала.

— Но через месяц, через два, через четыре, придут сваты из соседней деревни от Вуйта, от Тимона, от старосты из богатой хаты, от имени пригожего парня, и Марина выйдет замуж.

— Нет! — коротко, но решительно отвечала она, поднимая глаза.

— А родители прикажут?

— Не прикажут, а если бы и стали настаивать, то упаду к ногам их и упрошу их.

— А пан прикажет?

— Убегу, а замуж не пойду.

— Почему?

— К чему лгать? К чему далее лукавить? — воскликнула она с жаром. — Не пойду ни за кого, потому что не пойду за Остапа.

— Но Остапа не будет?

— Буду ждать, когда воротится.

— А если не воротится?

— А разве жизнь долга? Длинны дни, а жизнь коротка, — проговорила она тихо.

— А если бы, — сказал нерешительно и медленно Остап, — если бы Остап перед отъездом пошел к твоему отцу и матери и попросил бы у них руки твоей и повел бы тебя в церковь?

У девушки занялся дух, она кинулась к нему на шею, и крик, дивный, дикий, вырвался из ее груди.

— Послушай, — холодно и с грустью сказал Остап, — ты будешь моею женою, но надолго должна будешь остаться одна, потому что я обязан отлучиться отсюда. Взять тебя с собой не могу, да и сам не знаю, ворочусь ли.

— Но к чему же, — печально спросила Марина, — взглянуть на солнышко и потом навеки ослепнуть?

— Кто же знает? Может, и вернусь, и будем вместе жить на хуторе…

Он не договорил, потому что жизнь, которая для Марины была светлым солнцем, казалась ему черной тучей.

Марина была почти как помешанная: в ее голове мешались черные и ясные мысли, надежда и страх, она не понимала, что с нею делалось, не могла объяснить себе слов возлюбленного, ни обещаний его, ни угроз, которые в них звучали. Остап в это время рассчитывал, страдал и терпел, мысль его была в другом месте. Он говорил сам себе:

— Ни в ее, ни в моем сердце не погасло еще то чувство, которое в обыкновенных случаях разжигается только молодостью, а с годами медленно угасает. Для нас исчезла уже надежда взаимного забвения, оба мы не так равнодушны еще, чтобы могли сблизиться без трепета и безопасно… Альфред ясно повторял мне это сто раз. Он отправился отсюда полный веры в меня, я не хочу запятнать его доверия. С чего же начну? Явлюсь перед нею злодеем таким, чтобы она не могла любить меня, покажусь ей одичалым, поглупевшим в уединении, равнодушным, не помнящим прошедшего, как будто его никогда и не было, явлюсь к ней счастливым, приеду к ней мужем красивой Марины. Она отвернется от меня, пожалеет обо мне, и сердце ее склонится — к отчужденному Альфреду.

Остап, Остап, опомнись, не принимай одного греха на душу, желая избежать другого! Ведь и под сарафаном бьется такое же сердце женщины, которое не о хлебе едином мыслью живет, а жаждет полной, вечной любви — этого святейшего таинства, полнейшего блаженства на земле.

После некоторого молчания Остап обратился к Марине, которая, сама не зная отчего, плакала.

— Пока я не возвращусь, ты останешься здесь, на моем хуторе, будешь хозяйничать и ждать меня.

— Здесь? — спросила она с немного повеселевшим лицом. — Но к чему же вам ехать?

— Нужно, непременно нужно, об этом не спрашивай.

Девушка пожала плечами.

— Завтра, — прибавил Остап, — приду просить твоей руки у отца твоего и матери.

— Пойдем и к пану? — тихо сказала крестьянка. — Потому что без пана ничего не будет, ведь я одна у отца.

— Правда, тут даже может быть затруднение.

— И я так думаю! Сколько раз уже меня сватали из другой деревни, давно еще, когда я вас не знала. Родители выдали бы меня, потому что они этого желали, но пан не позволил.

— Почему?

— Потому что лишился бы работника в деревне, — отвечала Марина, — а наш пан большой хозяин.

Приближалась ночь, и девушка, простясь с Остапом, побежала домой, не доверяя еще тому, что слышала и что должна была передать своим.

На другой день Остап поспешил в деревню к родителям Марины.

Он застал их обоих у ворот хаты, потому что старый Кузьма собирался в поле, жена подавала ему суму с хлебом и солониной и фляжку с водой, дочь стояла в дверях хаты.

Кузьма был уже пожилой человек, лет около пятидесяти, широкоплечий, высокого роста, с загорелым лицом и с черными подбритыми волосами, длинный ус придавал ему важный вид. Видно было, что жизнь его прошла в труде, но он доволен был ею, ему надо было только хороший урожай хлеба, здоровье скотины и хороший сбыт ее на ярмарке.

Жена его была также добрая женщина, но беспокойная и слишком хлопотливая, за что ей часто доставалось от мужа.

Увидав Остапа, они окружили его, приветствуя каждый по-своему. Кузьма радостно улыбнулся, восклицая:

— Награди вас Бог, что о нас вспомнили!

Акулина, ударяя себя в голову, прибавила:

— Право, не имеем чем и угостить вас, как бы следовало и как бы хотелось. Такое несчастье!

— Батька, — сказал важно, снимая шапку, Бондарчук, — я служил вам, как мог, а теперь пришел к вам с просьбой, не откажите же мне!

— Что прикажете, то и сделаем, разве мы такие люди, что нас нужно просить? — сказал Кузьма.

— Сейчас вы все узнаете. Я уже забыл старые наши обычаи и не имею никого, кроме Бога, кто бы мог приказывать мне. Он внушил мне мысль просить у вас руки вашей дочери Марины, потому что я люблю ее.

Кузьма от удивления выронил из рук шапку, а старуха, всплеснув руками, обратилась к дочери:

— Эй, полно, правда ли?

Девушка спряталась за избой.

— С такою вещью шутить не годится, — важно сказал Остап. — Сообразите, посоветуйтесь с людьми, и что вам Бог внушит, то и отвечайте. Скажу вам откровенно, что мне надо уехать отсюда на полгода, может быть, на целый год, хорошенько не знаю: перед отъездом хочу жениться, отдам вам мой хутор, и вы