Русские хроники 10 века - Александр Коломийцев

Нет на Руси каменщиков. Свои каменотесцы только и умеют капи тесать, про которые бывалые люди говорят, что смотреть срам. Каменников на Руси вдосталь, да что с того, ежели мастеров нет. И велика, и могуча Русь, а кун своих не имеет. Давно пора свои чеканить. И на тех кунах, как на византийских серебряных милисариях или золотых солидах, на коих лики басилевсов тиснены, его, Владимира, лик делать.

Мысль о ромеях не давала Владимиру покоя. Хитрая Византия плетёт которы против Руси, его, великого киевского князя считает князьком, вроде торкских или печенежских ханов. Киевским князьям льстят, когда те приходят на византийские рубежи с великой ратью.

Сравняться с византийскими басилевсами было затаённой мечтой Владимира. Но знал: сколько ни пыжься, равным себе басилевсы признают его, лишь видя перед собой могучую непобедимую Русь.

Обрадованные коням, полученной дани, торки умчались в свои степи. За ними, нагрузив лодии, отплыли и новгородцы. Владимир с киевской дружиной пировал ещё седмицу. Угощали булгары, хорошо угощали, грызть жилистую конину не приходилось. Свадьбу справили в Булгаре по магометанскому обычаю, по русскому обычаю наметили сыграть в Киеве. Булгарыня Владимиру понравилась: черноброва, черноглаза, с яркими чувственными губами, высокой налитой грудью, полными бёдрами, но не толста, стан гибкий, тонкий.

* * *

Русская дружина вернулась домой. Не голосили вдовицы, не плакали сироты, с Булгаром урядились миром. За то славили киевляне своего великого князя.

Радмила, жена боярина Брячислава, пеняла мужу:

– Путята да Позвизд – чуть не вдвое молодше тебя, а уж в ближних ходят. А ты брюхо своё растрясти боишься.

Брячислав и сам досадовал на себя. Поход мирным вышел, а он немощным сказался. Великий князь такое долго помнит, и не прощает.

Глава 17

1

Перед Купалой, на русальную седмицу постигло Борея несчастье. Невестка на сносях, а семейство коровы лишилось. Да не одной коровы, а вместе с ней и обеих телушек, прошлогодней и нынешней. Отродясь такого не бывало, старики не припомнят, чтоб летом волки в хлев забирались да пакостили. Да вот же забрались, и собака не помогла. Нашли утром с разодранным боком. Среди ночи залаяла бедолага, тут же и завизжала, за ней и скотина взревела. Пока вздули огонь, выскочили из избы, похватали кто вилы, кто дубьё, корова с телушками уже не мычали. Лежали на боку в кровище. Желан с Млавой не оставили в беде, пригнали нетель. Так когда от той нетели молока дождёшься… Не одного Борея беда посетила. Купалу справили, перед Перуновым днём у соседей медведь четырёх тёлок задрал. Потом то одна корова с порванным выменем придёт, то другая. И пастух не ведает, како такое приключиться могло. Нарядили унот в помощь пастуху. Ходили миром и к Путше. Творил волхв заговоры, приносил требы, возносил молитвы Велесу. Оставила нечисть Дубравку в покое. Осенью же леший стал перевесища портить. Придут ловцы, а перевесища то разодраны, то спутанные на земле валяются. Хоть и не велик урон, да в прибытках недостача. В Ольшанке же лихо лютое приключилось.

2

Ляшко шагнул мимо тропы, зацепился за кочан капусты, упал, пребольно ткнулся носом в твёрдый вилок, завозился клушей, ругательства забормотал.

– Ай, Перун тя порази! Ну и телепень же ты. Нишкни, хозяев разбудишь, – Талец застыл на месте, шипел, как рассерженный гусак.

– Да я чё, ни зги не видать. Погодь, кукуль потерял.

– Ищи, – зло процедил Талец. – А ну как найдут завтрева?

Тусклые звёзды мутно просвечивали сквозь хмарную пелену, затянувшую небо. Порывистый ветер рвал волосы. Ляшко на карачках лазил меж капустных кочанов. Талец не выдержал, принялся помогать в поисках. Закрученный вихрем, кукуль обнаружился по другую сторону тропы.

Гораздый ломить силой, крушить всё и вся кулаками-ковадлами, в хитрых, ночных делах Ляшко признавал верховенство пройдошливого Талеца. Страху-то, страху натерпелся, когда зорили волчье логово и подбрасывали дохлых волчат в хлев Борею. А ну как волчара нагонит, да не на Борееву скотину накинется, а на них самих? Он от каждого скрипа дёргался, а Талец только похохатывал, глядючи на боязливое озиранье по сторонам. Борея выбрал он, Ляшко, наперснику было наплевать, кому из дубравинцев устраивать подлянку. Зорить смердов по неведомой причине велел Олович. Тугодумный рядович переспросил – кого? Огнищанин скривил рот в ухмылке:

– Кто тебе больше люб, тому волчат и подбросьте.

Люб Ляшку был Борей, свёкор Купавы. Теперь они пробирались к гумну отца строптивицы.

Лето выдалось жаркое, засушливое. Ходили сельчане миром к волхвам. Путша и Студенец, Торчин весной, как зазеленела трава, помер, творили у святых родников молитвы о ниспослании дождя. После тех молений небо хмарилось, дождь проливался скорым ливнем, только ребятишкам под струями поплясать. А земля, едва солнце выглядывало, опять сохла, трескалась, словно и не было дождя. Сена накосили скудные, жито уродилось худо, сам-трет. С Перунова дня и дождинки не пролилось. Отава выгорела, всё высохло, как трут.

Сегодня с утра поднялся ветерок, днём крепчал, к вечеру уже осокори гнулись. Олович в полдни позвал, велел готовиться.

– Сегодняшняя ночь в самый раз. И сухо, и тёмно, безлунно, и ветер задувает. А к завтрему беспременно дождя нагонит. Да глядите же, с волчатами у вас добре получилось, чтоб и сёдни також. Сплохуете, смердам попадётесь – и не вздумайте на меня надеяться. Я вас на таки дела не подбивал. Сделаете как надобно – не сомневайтесь, награжу, не обижу. Теперь ступайте.

Подходы к Желанову гумну Талец, не доверяя мешкотному соратнику, высматривал сам. Прошёлся леском по другому бережку вдоль всего сельца. Огненного петуха сподручней было бы пускать с крайнего двора, Желанов был вторым. Талец бы так и сделал, на злобствующего Ляшка и внимания не обратил. Да Желанова соседа случай спас. Сука под банькой ощенилась. Вот же нашла место! Втихую мимо никак не пройти.

Волчьей стаей завывал ветер, скрипели деревья, шуршала солома на крышах, что-то хлопало, грюкало. Талец всматривался в темень, вслушивался в шумы. Но даже собаки, забившись в свои логова, не лаяли в сельце. Взвизгнула свинья, но изба оставалась тихой. Талец вернулся к гумну.

– Ну, чё там? – прогудел Ляшко, хоронившийся за копами.

– Чё там, чё там, – передразнил Талец. – Куделю давай.

Подручник послушно вытащил из-за пазухи завёрнутый в тряпицу клок сухой кудели, присел на корточки. Талец на миг задержался, глубоко вздохнул, нелегко попервоначалу такие дела вершить, решительно ударил огнивом кремень, запалил трут. Куделя превратилась в комок пламени, не успел глазом моргнуть – солома взялась огнём. Совесть ли торкнулась в тёмной душе Ляшка, взгляд ли не мог отвести от скоро разгорающегося огня, засмотрелся рядович на злющих зверьков, болюче кусающих житные снопы.

– Бежим! – верховод дёрнул за рукав, вывел из морока. – Кукуль придержи, опять потеряешь.

Талец опрометью бросился к реке, сзади шумно гупал Ляшко. Борзо, теперь уже не остерегаясь, перебрели на тот берег. Песчанка обмелела, на самой глуби вода едва доходила до пояса. Челнок приткнули на том берегу, чтоб на этом и следов не оставить. Перебредали сторожко, босые, перебравшись, обули сухие лапти. Теперь не сторожились, поскорей бы ноги унести. Спустив челнок в воду, едва не опрокинули в спешке утлое судёнышко. Ляшко пихнулся шестом, придерживая челнок подальше от света, ближе к берегу. Талец оглянулся, любуясь делом рук своих, словно не уничтожал чужие труды, а сотворил нечто, крайне полезное людям. Гумно полыхало, занялась крыша на риге. По-дурному выла собака, суетились люди, клочья огня летели на соседние дворы.

– Поедят сёдни ольшанцы хлебушка, с пылу с жару, – молвил с коротким хохотком Талец, неизвестно чему злорадствуя.

Уже и на Чюдиновом, следующем дворе злобно плясало пламя. Ляшко налегал на шест. Челнок ушёл в темень, куда не доставали отблески разгоравшегося пожара. Рядович утёр вспотевший лоб, уселся на корме. Течение несло к Городне, там ждала награда.

Утром пролился дождь, омочил головешки, обгорелые стены, не догоревшие, тлеющие снопы.

Глава 18

Седмицу стояло ненастье, дул резкий ветер, сыпал холодным секучим дождём, сыпал ледяной крупкой. Но и в ненастье выдавались погожие деньки с утренним морозцем, солнцем, в полдни греющим почти по-летнему.

Доднесь Добрыга велел Дубку и Рудому перебросить от дманицы домой готовые крицы да навозить от углежогов берёзовых углей. Сам собрался в святилище. Работа работой, никто её за тебя не сделает, но и о богах забывать не след. Требы волхвам Добрыга всегда относил сам. Дело было не только в требах. Имелся в святилище добрый знакомец – хранильник Колот, и Добрыга не упускал случая потолковать с волхвом. Очень уважал ковач хранильника, и волхв отвечал хытрецу тем же. Башковитым мужиком был Колот. Греческий язык знал и латыньский, руськие письмена ведал, старую глаголицу и новую кириллицу. Не для забавы стародавние писания читал, пользу для жизни искал. Строить дманицы выше прежних – вдвоём с Колотом обдумывали.