Остров - Сигридур Хагалин Бьёрнсдоттир

на солнечный свет.

— Добрый день, чем могу вам помочь?

Получилось немного напыщенно, но зато вежливо и приветливо. Посреди их запущенного двора стоят три крепких молодых парня в майках и рабочих брюках, им явно около двадцати, ровесники Лауруса, но полная его противоположность. Накачанные мускулы вот-вот разорвут загорелую, покрытую татуировками кожу рук, прищуренные глаза под красными лбами, короткая армейская стрижка.

— А вы совсем не косили, — говорит один из них. Звучит не как вопрос, а как констатация факта.

— Еще руки не дошли, — отвечает Лейв и в шутку спрашивает: — А вы что, из комитета по благоустройству?

Они даже не улыбаются.

— Мы собираем траву, вы же знаете: Самодостаточная Исландия. Сегодня все должны покосить и высушить траву.

— Это как-то прошло мимо. Да, объявление по радио, совершенно верно. Так это была обязанность?

— Все вольны вносить свою лепту, — говорит второй, скрестив руки. — Все, кто хочет помочь сельскому хозяйству.

Они не угрожают прямо, эти парни, но они большие, сильные и настроены решительно, так что он решает им не перечить:

— Я сегодня покошу. Если только вы сами не хотите поработать. В моей газонокосилке закончился бензин, а времени покосить ручной совсем нет.

Старший прерывает его:

— Ты справишься, мужик. Мы придем за сеном после выходных, и оно должно быть сухое, понял?

Они гуськом уходят. Смех, да и только: три гориллы принуждают невинного горожанина к сельским работам. Но ему не смешно, сердце колотится в груди, и Лейв размышляет, у кого из соседей можно одолжить газонокосилку; скверно, если придется обрезать секатором, спина не выдержит.

Он пытается понять, какая будет погода, небо ясное, но на западе гряда облаков. Поднимается ветер; он зябко шевелит плечами, этот солнечный субботний день мог бы сложиться совсем иначе. Однако никогда еще такого не было, чтобы он не покосил лужайку.

МАРИЯ

Она всегда любила запах рассады помидоров. Многим он не нравится, напоминает, как пахнет кошачья моча, но Мария всегда связывала его с чем-то чистым и зеленым, с солнцем в бабушкином саду, базиликом, который она выращивала в горшках, чтобы отгонять мух, с горохом, клубникой, салатом. С деревьями, которые ломились от авокадо, яблок, лимонов и миндаля, со всем, что они тогда выращивали, мамин сад запомнился ей ароматным пиром. Золотистое солнце, жужжащие мухи и сама мама в резиновых сапогах и старом платье тычет вилами в землю и торжествующе приговаривает: mira las patatitas, смотри, какая картошечка, сегодня вечером устроим пир!

Но сейчас она не в южном городе. Ветхая теплица требует ремонта, стеклянная крыша, правда, установлена недавно, но стены покрылись мхом и водорослями. Воздух пропитан удушливым запахом серы, который почти перебивает резкий запах помидорной зелени, вонь от тысячи тухлых яиц, благословенный запах горячей воды от геотермальных источников.

— У вас есть хоть какой-то опыт работы?

Хозяин внимательно разглядывает томатный куст, словно вопрос предназначен ему, срезает несколько побегов и только затем поворачивается к Марии. Типичный исландец, думает она, коренастый, уже немного раздался в талии, маленькие голубые глаза. У них дома такие, как он, всегда выделялись из толпы на пляже красной шеей и выцветшими космами.

— Да, с работой в огороде я знакома с детства. И здесь, в Исландии, тоже овощи выращивала, капусту, картошку и все такое. Но не в теплице.

Хозяин смотрит на нее с недоверием.

— Вы ведь испанка? — Он шмыгает носом и плюет на пол. — Мы, вообще-то, решили брать на работу только исландцев, тогда сможем получить грант по программе поддержки национального производителя.

— У меня исландское гражданство, — отвечает она. — Я живу в стране уже пятнадцать лет, мои дети родились здесь.

— Слышно, что вы иностранка. И видно. А кем, говорите, работали, скрипачкой? — Он мотает головой. — Скрипкой теперь много не заработаешь. Понаехали к нам толпы музыкантов, художников, астрологов, я их всех философами называю. Но сейчас им не до славы. Голодные бедолаги, как и все другие, переселяются с семьями на восток. С их-то тонкими руками. И работать совсем не умеют. Никогда ничем полезным не занимались. — Он смотрит на Марию. — Не то что исландцы.

— Я умею работать, всю жизнь работаю. С детства. И когда сюда приехала, бралась за любую работу, в ресторанах, домах престарелых, пока не получила место в оркестре.

В ее голосе появились просящие нотки, которые она терпеть не может.

— Все так говорят.

Он не злой человек, только раздувается от осознания собственной значимости. Да и трудно не раздуваться, когда вдруг оказываешься среди самых важных людей страны. Хозяин, производитель продуктов питания, один из столпов общества, как называет их премьер-министр, один из тех, кто может спасти эту нацию от нужды и несчастий.

Он только занимался своим делом и старался прожить на то, что давало тепличное хозяйство, попутно принимая туристов, а теперь, когда сказка кончилась, бледные помидоры и тощие огурцы вдруг стали невероятно ценными. Словно все эти годы он сидел на золоте, сам того не ведая. И потянулся человеческий поток, всех этих хорошо одетых людей, которые раньше ходили в «Харпу» и университет и считали себя лучше других; теперь же они здесь и хотят работу, все что угодно, хотят работать за еду. Разумеется, он им сочувствует, и его, конечно, беспокоит сложившаяся ситуация. Но сам он, похоже, вытащил счастливый билет или взлетел на вершину, пока другие находились в свободном падении, и от этого у него сорвало крышу.

А еще перед ним стоит эта маленькая темноглазая женщина в синем пуховике, и он думает взять ее на работу. И ведь не азиатка. Не то чтобы он был расистом, просто эти люди очень непохожи на нас, другая культура и все такое. Она, конечно, не исландка, но он ее хорошо понимает. И под ногтями у нее грязь, он заметил. Земля.

— Вы сказали, у вас есть дети? И что вы будете с ними делать?

— Возьму с собой. Отдам их в местную школу, они смогут помогать после уроков и в выходные.

— Детям здесь не место.

— Я воспитываю их одна, у них никого больше нет.

— Ничем не могу помочь. У меня не детский сад.

— Пожалуйста.

Глаза у нее — заглянуть и пропасть.

— Очень сожалею. Но у меня не благотворительное общество.

Потупив взгляд, она собирается уходить.

— Разве что…

Она оборачивается, в глазах вспыхивает искорка надежды.

— Наверное, мы могли бы договориться. Если сойдемся, я ничего не имею против того, чтобы дети здесь жили.

Надежда в глазах сменяется гневом.

— Я не могу на это пойти, — говорит она резко. — До свидания.

Когда она едет на своем