Скала Таниоса - Амин Маалуф

Впившись глазами в те несколько квадратных дюймов кожи своей возлюбленной, которые ему еще дано было увидеть, он застыл и более не шевелился. И когда Рукоз ворвался со своей челядью, его схватили и поволокли к выходу, он проявил мнимое смирение, не сопротивлялся, даже не пытался отвечать на удары, что сыпались на него.

— Отчего вы так всполошились? Раз мы брат и сестра, что за беда, если я увидел ее голой? Начиная с этого вечера мы будем каждую ночь спать в одной комнате, как все братья и сестры в наших краях.

Отец Асмы вцепился в его седую шевелюру:

— Я оказывал тебе слишком большую честь, называя своим сыном. Мне не нужен незаконнорожденный ублюдок ни как сын, ни как зять. Вышвырните его отсюда! Не причиняйте ему вреда, но если кто-нибудь из вас увидит, что он снова бродит вокруг моего поместья, пусть свернет ему шею!

В голове у Таниоса наступило внезапное прояснение и даже особого рода умиротворение (хотя все еще душила злость на недавнюю собственную слепоту и бесило, что он не замечал, как готовилось это предательство), как будто при виде нагого тела Асмы глаза у него обрели новую зоркость.

Одержимый стремлением возвыситься Рукоз не желал закончить свою карьеру там же, где начинал ее, отдав единственную дочь сыну управителя и, хуже того, незаконнорожденному, когда мог выдать ее за наследника «почтенного семейства». А для Раада, которого, верно, неотступно преследовал призрак разорения, не могла не казаться благом возможность наложить руку на обещанное Асме наследство.

Шагая по дороге в Кфарийабду, Таниос сначала всласть изругал самого себя за слепоту. Потом принялся размышлять. Не о ребяческом отмщении, но о том, нет ли какого-либо верного способа, чтобы еще успеть помешать этой свадьбе.

Задача не казалась ему неисполнимой. Коль скоро Рукоз, как и многие подобные ему разбогатевшие торговцы или арендаторы, был выскочкой, старый шейх, может быть, не пожелает примириться с таким мезальянсом. По всей видимости, это не придется по нраву тому, кто не захотел снизойти даже до того, чтобы посетить дом «вора»: как же отец Раада сможет согласиться на такой брак? Таниос знал, что найдет в нем решительного и ловкого союзника.

Он шел все быстрее, и каждый шаг отдавался болью в ногах, в ребрах, в плечах, в корнях волос. Но он не обращал внимания, это не в счет, лишь одно было важно до одержимости: Асма будет принадлежать ему — клялся он себе, готовый, если понадобится, перешагнуть через труп ее отца.

Приблизившись к селению, он двинулся дальше тропками, которые полями, потом по прогалине в сосновом лесу вели к замку, оставляя Плиты в стороне.

Добравшись до места, он поспешил не к шейху, а к своим родителям. Чтобы весьма торжественно просить их выслушать его, заранее взяв с них слово не пытаться его отговаривать под угрозой, что он уйдет навсегда.

То, что он затем сказал, почти в одинаковых выражениях передают монах Элиас в «Хронике» и пастор Столтон на отдельном листке, вложенном в его дневник за 1838 год, хотя запись, вероятно, была сделана гораздо позже.

Именно ее я и привожу здесь, ибо она должна соответствовать тому, что он узнал со слов самого Таниоса.

«Знайте, что я люблю эту девушку и она любит меня и что ее отец не мешал мне думать, что отдаст мне ее. Но Рукоз вместе с Раадом обвели меня вокруг пальца, и я отчаялся во всем. Если до конца этой недели я не стану женихом Асмы, я или убью Раада, или он убьет меня, а вы знаете, что я пойду на это без колебаний». — «Только не это!» — прошептала его мать, которая так никогда до конца и не оправилась от голодного бунта, устроенного сыном два года назад. Она сжала руку мужа, словно умоляя его, и этот последний, тоже до крайности взбудораженный, сказал, обращаясь к Таниосу, следующие слова: «Брак, которого ты боишься, не состоится. Я сумею ему помешать, если же нет, я тебе не отец!»

В общем-то столь напыщенная манера давать клятву была у жителей селения в обычае, но в данных обстоятельствах, когда разворачивалась драма, бравшая свое начало в самом рождении Таниоса, такая фраза прозвучала отнюдь не смешно — она достигла высокой патетики.

«Судьба стянула свои узлы, — говорит „Хроника“, — и смерть уже бродила неподалеку…»

У Таниоса было впечатление, что она бродит именно вокруг него. И он был не уверен, что хочет, чтобы она удалилась. Зато Гериос, обычно такой вялый, казалось, решился схватиться с самим Роком, став ему поперек пути.

Те жители селения, которые отродясь не питали ни малейшего сочувствия к этому человеку — в их числе и «мой» Джебраил, и многие другие старожилы, — утверждают, что замковый управитель показал бы себя куда менее волевым, если бы надежды Таниоса не совпадали с желаниями шейха и пришлось бы оказать сопротивление этому последнему. Они упускают из виду тот душевный переворот, что произошел у Гериоса на склоне жизни, полной провалов и одолений. Он почувствовал себя вовлеченным в дело спасения. Спасения не только собственного сына, но и своего достоинства мужа, отца, мужчины, столь долго подвергавшегося осмеянию.

В тот же вечер, вскоре после возвращения Таниоса и разговора с ним, он направился к шейху и обнаружил его в большой зале замка — шейх расхаживал меж колоннами, и голова его, седая, растрепанная, была непокрыта. В руках были четки, он перебирал их с равномерным непрерывным постукиваньем, словно отмечал свои вздохи.

Управитель остановился в дверях. Не произнося ни слова, он ждал, когда будет замечено его присутствие, подчеркнутое близостью горящей лампы.

— Что случилось, хведжа Гериос? С виду подумаешь, что забот у тебя не меньше моего.

— Дело в моем сыне, шейх.

— Наши сыновья — наша надежда, наш крест.

Они уселись друг против друга, оба уже измученные еще только начинавшейся беседой.

— У тебя тоже не самый удобный сын, — продолжал шейх, — но по крайней мере, когда с ним говоришь, создается впечатление, что он твои слова понимает.

— Он, может быть, и понимает, но только разумом. И всякий раз, когда его желаниям противятся, он заявляет, что готов умереть.

— Из-за чего на сей раз?

— Он без ума от дочери Рукоза, и этот пес потворствовал его надеждам получить ее. Когда он узнал, что ее пообещали также и шейху Рааду…

— Только и всего? В таком случае Таниос может быть спокоен. Ступай и скажи ему от моего имени, что, пока я жив, этому браку не бывать, а если мой сын вздумает упорствовать, я его лишу наследства. Он хочет завладеть состоянием Рукоза? Так пусть станет его зятем! Но тогда уж моего поместья ему не видать. Человек, меня обокравший, не войдет в этот замок — ни он сам, ни его дочь. Иди и слово в слово передай это своему сыну, к нему сразу вернется аппетит.

— Нет, шейх, я не стану передавать ему это.

Хозяин вздрогнул. Никогда еще этот вернейший из слуг не отвечал ему так. Обычно он принимался утвердительно кивать еще прежде, чем господин успевал закончить свою речь; шейху в жизни не доводилось услыхать слово «нет» из этих уст. Он насторожился, заинтригованный, почти позабавленный. И растерянный.

— Я тебя не понимаю…

Тот упорно смотрел в пол. Перечить шейху — уже это одно достаточно дорого ему далось, он бы не смог вдобавок еще и выдержать его взгляд.

— Я не буду передавать Таниосу слова нашего шейха, так как заранее знаю, что он мне ответит. Он скажет: «Раад всегда добивается своего, каковы бы ни были намерения его отца. Он захотел уйти из английской школы и сумел это устроить самым скверным образом, а никто ему даже слова не сказал в осуждение. Он пожелал ходить к Рукозу и встречаться там с офицером, и он это сделал, никто ему не смог помешать. С этим браком все выйдет так же. Он хочет эту девушку, и он получит ее. И скоро на колени к нашему шейху залезет его внук, которого назовут Франсисом в честь деда, но другим его дедом будет Рукоз».

Гериос умолк. Собственная дерзость оглушила его. Он насилу мог поверить, что в таких выражениях говорил со своим господином. Теперь он ждал, уставясь в пол, еще ниже наклонив голову, со взмокшим затылком. Шейх тоже молчал, он колебался. Не следует ли резко одернуть? Пресечь эти слабые поползновения к бунту гневно или, может быть, презрительно? Нет, он положил руку на подрагивающее от волнения плечо управителя.

— Хайе Гериос, как ты думаешь, что мне теперь надобно сделать?

Он сказал «хайе»? «Брат мой»? Слезы радости подступили к глазам управителя, он чуть заметно приосанился, готовясь подсказать, каким путем, по его мнению, надлежит действовать.

— Разве патриарх не уведомил нас, что в воскресенье он посетит замок? Лишь он один может вразумить как Рукоза, так и шейха Раада…

— Только он, да, верно… При условии, что он этого пожелает…

— Наш шейх сумеет найти слова, чтобы его убедить.

Владелец замка согласно кивнул, затем поднялся, чтобы удалиться в свои покои. Но замешкался. Гериос в свою очередь встал, поцеловал господину руку на прощание, а также и в знак благодарности за доброе отношение. Он уже направился было в сторону коридора, ведущего в то крыло здания, где он жил, однако шейх вдруг передумал, окликнул управителя и попросил взять большой фонарь и проводить его в опочивальню. Там он достал из-под своей пуховой перины ружье. То самое, что некогда Ричард Вуд преподнес Рааду. При свете огня оно переливалось, как страшная игрушка.