Золотые кресты - Иван Новиков

— Андрей, жить хорошо! Прекрасна земная жизнь — отражение жизни небесной. Андрей, Андрей! Что ж ты молчишь? Чудесен божественный мир, осененный Христом!

Все молчал Андрей, не поднимал лица.

— Осененный Белым Христом, — повторила и вздрогнула Анна от нечаянной жути; вздрогнул Андрей, поднял голову.

Большая летучая мышь кривыми путями, с изломами, зачатыми в серой душе, обличьем похожей на внешний уродливый вид ее, больными зигзагами пронеслась, низко кивая своей головой, над Андреем и Анной.

«Ну, теперь охраняйте меня!» — вспомнила Анна и прочла в глазах брата ответ.

Тот самый, что записал на листках у себя в день приезда к ним Глеба.

— Мышь может высосать душу.

Налетела минута молчания и другую с собой привела — такую же, и за ними пришел целый ряд молчаливых минут — темных монашенок с покорною робостью в согнутых линиях шеи и плеч. Длинным рядом одна за другой становились они — без свечей, с опущенным взором, с невидимыми бледными руками, тонущими в складках черных одежд. На какую скорбную мессу пришли они в этот благоухающий, в этот открытый, в золотящийся небесным золотом храм? Не давали ответа монашенки. Были они молчаливы, головой своей поникали покорно и скорбно.

И когда встали брат и сестра, чтобы идти, было и в их фигура?; нечто родное, нечто похожее на эту аллею из вечности посланных к ним молчаливых минут. И когда, вставши, пошли, безмолвно тронулись следом за ними их спутницы, и по дороге еще приставали другие, и так шли длинным рядом в глубоком молчании, все вместе следом за сестрою и братом.

XXXI

Так же молчаливо и тихо протекал и дальнейший их вечер.

После вечернего чая Анна ушла к себе и, закутавшись в свой — Глебов платок, села к окну.

Что это значит?

Вся жизнь ее, такая ровная и покойная до сих пор, такая ничем не смущаемая, повернула куда-то теперь свое русло.

Эта серая мышь, которую так почему-то не любит Андрей и которую страшно пугается каждый раз Анна, встряхнула ее и заставила оглянуться вокруг.

Река ее жизни вступила в золотую страну чудес, разлилась широким, свободным разливом, отразила дали небес, солнечный лик засиял в ней, дробясь тысячью золотых маленьких солнц, расцвела глубина гирляндами белых душистых цветов. Новые берега окружили ее, новое небо раскинулось, новые звезды зажглись.

Но вот за тем поворотом утес, и слетает в вечереющем воздухе висевшая вниз головой мохнатая мышь, самое фантастическое из земных существ, скользит бесшумно своими крылами и бьется, кружит над ее головой.

А за утесом объемлет молчание реку, и не слышен всплеск ее волн, всей глубиной своей, бесшумно и медленно катит она замолкшие волны.

Что это значит?

Сидит у окна, задумавшись, девушка, и подходит Осень к окну. Печальны и строги черты ее, холодком дышат прекрасные звонкие уста. И как хрустящий под ногой у прохожего юный мороз на подсохшей траве, слышны слова:

— Умер, умер твой Белый Христос! Не воскресают умершие, не возвращается отжившее вспять. Новое время — новые боги. Мне грустно, грустно вместе с тобой. Я — невеста всех отходящих богов.

«Откуда эти страшные мысли? — думает Анна. — Почему Ему суждено умереть?»

И вспоминает под шепот осенний то, что потонуло в порыве души, когда обменялись крестами, — печальный напев Глебовой фразы: «мне носить его, знаю, недолго».

И судорожно ищет на груди своей крест, и, найдя, достает и целует, и не выпускает из рук. Крест дает ей слабую теплоту ее же горячего тела, но кажется Анне, что идет от него своя теплота, и она согревает ей душу, и становится легче дышать.

«Пустые тревожные мысли! Я становлюсь суеверна. Нет, Глеб не умрет, мы еще будем жить…»

И загорелась внутренней краской от этого «мы».

«Я его охраню от нависнувшей смерти, как он обещал охранить от крылатой вещуньи. Я не пущу, не отдам его ей…»

И снова, и снова обрывает себя:

Он здоров, он скоро придет, просто сама она нервничает, просто долго нет его возле нее.

Вздыхая, отходит от окна вся в серебре, в ночном дорогом уборе своем вечно печальная, вечно прекрасная Осень — невеста всех отходящих богов. Молчит она, но молчание ее так же хрустально прозрачно, так же светит до дна сокровенных мыслей ее, как сама она вся в своей непорочности.

И надвигается темная ночь, и возле дома, и в доме, у порога души. Переливается тьма, поднимает безликую голову, снова прячет в костлявые плечи и вылезает опять. Хочет в душу войти, хочет влить в ее воды свой холодный, тяжелеющий мрак. Но сжимает Анна маленький крестик все крепче и крепче п руках своих, и осеняет им тьму, и молится тихо:

— Господи, сохрани… Господи, помилуй его… Господи… А время идет, и все растет безнадежность. Кажется, не будет конца этой ночи, начавшейся вечность назад. Что с ним? Где он?

— Глеб, Глеб, отзовись! Брат души, прекрасный ангел, сошедший на землю!.. Не улетай, помедли здесь с нами, вернись…

Входит Андрей. Встревожен и он, хотя не дает почувствовать Анне. Но, ах, разве можно что-нибудь скрыть от нее? Разве не видит она, что рядом с ним, вместе с ним, впереди его вошло беспокойство, томящее чуткую душу.

— Брат, и ты беспокоишься? Где он? — кинулась Анна к нему — только вошел.

И не успел он ответить, не успел рта ей открыть, как за него сказало его беспокойство:

— «Да, я боюсь, я не хотел тревожить тебя, но большим счастьем будет, если пройдет этот день без беды…»

Вслух же ответил:

— Да, поздно уже, но, я думаю, беспокоиться нечего. Засиделся и только.

«Ты бы ложилась спать…», — хотел он добавить, но даже послушный язык отрекся от этих слов.

Настоящий же Андрей и сам тревожился очень.

— Хочешь, что-нибудь я тебе почитаю?

— Нет, брат, не хочется. — Но потом, подумав, добавила: —А, впрочем, прочти.

— Что ты хочешь?

— Из Тютчева. Прочти, что откроется.

— Хорошо.

Андрей вышел за книгой, а Анна закрыла руками лицо и ждала. Жутко ей становилось. Со всех сторон обступала, заливала, поглощала ее ночная стихия.

— Кто там? Вздрогнула вся: — Андрей!..

— Это я.

— Дай, я открою сама. — Встала и открыла. — Читай! Андрей прочитал:

На мир таинственный духов — Над этой бездной безымянной — Покров наброшен златотканный Высокой волею богов.

День — сей блистательный покров, День, земнородных оживленье, Души болящей исцеленье, Друг человеков и богов!

Но меркнет день, настала ночь; Пришла и с мира рокового, Ткань благодатную покрова, Собрав, отбрасывает прочь…

И бездна нам обнажена С своими страхами и иглами, И нет преград меж ей и нами:

Вот отчего нам ночь страшна.

— Еще, — сказала Анна, побледнев. Андрей протянул ей книгу.

— Открой сам. — Развернул ближе к концу.

— Читай, читай… — прошептала девушка, видя, что он молчит.

Прочитал упавшим голосом Андрей:

Увы, что нашего незнанья И беспомощней и грустней?

Кто смеет молвить: до свиданья!

Чрез бездну двух или трех дней?

Замолчал, опустив оранжевый маленький томик.

— Брат, брат… — почти простонала Анна. — Брат, он умрет…

Но тьма подала неожиданно голос. Чьи-то шаги. Кто-то был у подъезда.

Он жив! Он воскрес!

XXXII

Воскреснувший Глеб пришел не один. Встревоженный хлынувшей вдруг от волнения кровью у Глеба, проводил его на извозчике Николай Платонович. Но в темную ночь побоялся извозчик везти по горе, ни за что не хотел, и его оставили ждать внизу, а сюда оба дошли пешком.

— Что с тобой? — с испугом спросил Андрей, видя в слабом свете от окон, как он был бледен.

— Ничего, нездоровится… — слабо ответил Глеб, утомленный ходьбой.

— Я завтра вас навещу, непременно, — сказал, прощаясь, Николай Платонович, пожал руку Глебу, поклонился Андрею и исчез; тот его не удерживал.

— Глеб, что с тобой?.. Глебушка… Они были одни. Анна, по счастью, не выходила еще. Невыразимая нежность вдруг охватила Андрея. Он осторожно прижался к больному плечом, взял его руки и продолжал шептать;

— Глебушка… Глеб… Что с тобой?

— Плохо, Андрюша, но все ничего, все хорошо.

— Как плохо? Что хорошо?

— Андрюша, ты. верно, не веришь, но я-то знаю наверное. Близится что-то большое. Скрыты были глубоко под масками жизни, теперь обнаженные встанут. Скоро…

— Кто, кто, Глеб? Сядем здесь. Сядь, отдохни.

— Обнаженные… бесы, слуги Антихриста… Андрей! Они не прячутся уже, я тебе говорю.

Андрей прижал его голову к своему плечу.

— Ну, хорошо, успокойся, Глеб. Тебе-то бояться их нечего. Расскажешь потом, тебе нельзя сейчас. Пойдем в дом.

— Нет, подожди. Я не хочу, чтобы сестра видела, как мне плохо. Я оправлюсь. Одну минуту побудь со мной.

— Хорошо, Глеб. Только не волнуйся, не беспокойся. Милый мой!.. — Он опять гладил Глебовы волосы, хотел как-нибудь его успокоить.