Тайна Царскосельского дворца - Анна Соколова

— То есть надежного шпиона?

— Люди правые шпионства не боятся! Если бы при особе ее высочества была одна из тех женщин, которых вам угодно называть нелестным именем «шпион», то ничего из всего случившегося не произошло бы: и несчастная датчанка была бы жива, и саксонский граф не забылся бы до назначения свиданий русской великой княжне, и ваша корона не была бы запятнана скандалом, который легко может разнестись при всех иностранных дворах.

— Ты все видишь в мрачном свете!

— Я только прямо смотрю на все и стараюсь держаться в стороне от заблуждений!

— Где же эта особа, которую ты хочешь приставить к Анне?

— Вам угодно не так выражаться, ваше величество! «Приставлять» к ее высочеству я никого не хочу и не могу: принцесса достаточно ясно доказала нам всем, что она — полноправное и совершеннолетнее лицо… Я только дерзнул бы, в случае надобности, предложить вам, ваше величество, свои скромные услуги.

— Ты заговорил на каком-то странном языке, герцог! Ты как будто обижен чем-то?

— Помилуйте! Смею ли я обижаться? И чем?

— Перестань и отвечай на мой вопрос! Где эта камер-медхен, о которой ты сейчас говорил мне?

— Ее нет в Петербурге, ваше величество, она живет в Риге. Но ее можно выписать… За нее я вполне ручаюсь вам.

— А каких она лет?

— Она молода, но во всяком случае и старше и несравненно опытнее и способнее умершей датчанки.

— Ох, перестань ты мне вспоминать о ней! Многих уморил Ушаков, но мало кого мне было так жаль, как эту глупую девчонку! В ее вине наверное не было никакого злого умысла против меня.

— Закон судит не за умысел, а за дело, ваше величество, и вы ни в коем случае — ни пред Богом, ни пред людьми — не ответственны за ошибки лиц, которым вверяете суд и расправу. Граф Ушаков в деле, он и в ответе! Если пред судом людским ответствен только тот, кто лично совершил преступление, то тем паче это должно быть так пред судом Божьим! Нельзя на самом деле требовать, чтобы на совести монархов тяготели все ошибки их подданных.

— Да… Но вообще эта Тайная канцелярия…

— Это учреждение само по себе есть учреждение высочайшей важности и высочайшей пользы для государства, и восстают против него только те, кто не понимает его или чувствует себя виновным пред правым законом!

— Ты успокоил меня, спасибо!.. По-прежнему от тебя пришли ко мне и покой, и утешение! Так выписывай свою камеристку и представь ее мне! Я вполне полагаюсь на тебя и беспредельно верю тебе.

Герцог нагнулся над рукой императрицы и прижался к ней губами с прежним, уже давно забытым, порывом.

Чем-то прежним, отжитым, навеки утраченным повеяло на Анну Иоанновну от этого поцелуя. Она провела рукой по волосам Бирона и проводила его взглядом глубокой нежности.

«Эх, кабы молодость назад!» — шевельнулось в сердце старой монархини.

«Под старым пеплом искорка загорелась!» — насмешливо промелькнуло в уме старого фаворита, и он, пройдя мимо большого овального зеркала, бросил на себя самонадеянный взгляд.

XIV

В СТАРЫЕ ГОДЫ

Время шло, и постройка нового дворца быстро подвигалась.

Принцесса Анна, оправившаяся от своего недуга, продолжала грустить о погибшей Кларе и с ужасом вспоминала подробности ее мученической смерти, переданные ей досужими придворными вестовщицами. Она еще сильнее возненавидела Бирона и еще смелее и более открыто высказывала ему свою ненависть.

Тем временем к ней была приставлена новая камеристка, рекомендованная герцогом и лично им вызванная из Риги или Ревеля. Принцесса точно не знала, откуда прибыла эта камеристка, но одного того, что она вызвана и определена Бироном, уже было довольно для того, чтобы внушить принцессе глубокую и непреодолимую антипатию к ней.

Эта антипатия была тем страннее, что принцесса, вообще независтливая, очень любила кругом себя красивые лица, а новая камеристка была положительно красавица. Высокая, рослая, прекрасно сложенная, она представляла собою самый безукоризненный тип женской красоты — правда, несколько грубой, не особенно изящной, но неоспоримой. Человек с развитым вкусом и не рассматривающий женской красоты со стороны ее классических условий, мог свободно пройти мимо Регины Альтан, не заметив ее или даже отвернувшись от нее, но художник, поклонник реальной, хотя и грубой, формы, непременно остановился бы пред ней, как пред натурщицей, специально созданной природой для образов тех женщин, которые обессмертили имя Ван-Дейка.

Впрочем, антипатию принцессы к новой пришелице разделяли многие при дворе.

Регина при всей своей спокойной и невозмутимой вежливости носила в себе особый элемент чего-то протестующего, чего-то задорно требовательного и самоуверенного, отталкивавшего от нее многих. Она никогда ни с кем не спорила, но все высказываемые ею суждения носили на себе печать чего-то неопровержимого, не подлежащего не только спору, но и молчаливому сомнению. Она говорила, точно изрекала какие-либо сентенции, когда же постоянно недовольная ею принцесса Анна открыто и резко возражала ей, Регина уступала и умолкала с таким видом превосходства, с каким взрослые люди уступают и умолкают перед несмышленым ребенком.

Даже к самому герцогу Бирону Регина относилась не только без малейшего подобострастия, а как будто свысока, и ему тоже уступала не иначе как с видом нескрываемого превосходства.

Только перед императрицей гордая немка почтительно и молчаливо склоняла свою выразительную, красивую голову и ей только уступала почтительно и беспрекословно.

К исполнению своих, в сущности несложных, обязанностей Регина относилась очень добросовестно, и самый придирчивый и взыскательный критик не нашел бы, в чем упрекнуть ее; со своими товарками и вообще с сослуживцами она была очень учтива, но отнюдь не предупредительна, и искренних друзей у нее при дворе не было.

По странному противоречию жена Бирона, всегда на веру принимавшая все сказанное и сделанное ее супругом, не только не одобряла выбора Регины, но и ее самой, видимо, не любила и, заметив, что она не внушает особой симпатии принцессе Анне, прямо и открыто заявила последней, что вполне разделяет ее мнение и ее антипатию.

Неизвестно, замечала ли сама Регина недружелюбное отношение к ней всего ее окружавшего, но верно то, что она не обращала на это ни малейшего внимания и держалась совершенно особняком, ни с кем не водя дружбы, ни с кем почти никогда не разговаривая и ограничивая все свои сношения с товарищами по службе отрывочными разговорами о предметах, не выходящих из района ее служебной деятельности.