Тайная алхимия - Эмма Дарвин

Цыплята бросаются врассыпную из-под копыт наших коней, мелькают юбки, когда женщины прячутся в домах.

За кучкой хижин и пивных дорога меняет направление. По левую руку от нас солнце начинает мерцать над возвышенностью. Даже жаворонки замолкают, не спит только голубь, подающий сонный голос с деревьев Карр-Вудс.

Какой пустынной и прямой дорога казалась в тот день, когда солнце, точно свинец, висело над твердой от изморози землей. Ручьи, которых мы не замечали, пока не натыкались на них, оказывались глубоко врезанными в землю.

Старые воины, чувствуя, как ветер обжигает им щеки, поглядывали на восток и качали головами. Молодые переставали тереть волдыри и спрашивали, что там видно.

— К утру пойдет снег, — сказал кто-то.

Мы были частью авангарда к югу от деревни Таутон.

Места для лагеря были намечены, палатки поставлены, лошади расседланы и напоены, бочки с элем открыты, пушечные ядра уложены. Сквайры чистили доспехи и проверяли перевязи и пряжки, писцы царапали свои списки, а лагерные женщины ставили силки на кроликов.

Наши люди навалили такие высокие груды дерева для костра, какие только смогли, и над огнями начал подниматься дым.

К тому времени, как я сосчитал своих людей и убедился, что они устроились, я почуял запах подгоревшего мяса и жира, капающего на угли. Кое-где жарили не мясо, а птицу, добытую, без сомнения, против правил войны. Но я был слишком смышлен, чтобы расспрашивать, где ее взяли, или докладывать об этом отцу. Отец командовал вторым войском, поддерживавшим его светлость юного Сомерсета, и мог бы решить, что должен разыскать воров, хотя на кону сейчас стояли куда более важные вещи.

Крик, донесшийся с лондонской дороги, заставил нас вскочить на ноги. Это была горстка мужчин, некоторые из них — на лошадях, свесивших голову почти до колен. То, что эти люди не представляют для нас угрозы, мы поняли еще раньше, чем разглядели при угасающем свете дня их значки. Парень, у которого было больше энергии, чем у остальных, побежал к вновь прибывшим и вернулся с рассказом: это все, что осталось от нашего авангарда. Люди Йорка прошли через Феррибридж, и теперь их отделяли от нас всего лишь час или два пути.

А уже почти стемнело.

— Они не успеют появиться, чтобы атаковать нынче вечером, — заявил отец, выходя из палатки со списком воинов, которые присоединились к нам со вчерашнего дня. — Но мы должны позаботиться о том, чтобы все было наготове.

— Эдуард Йоркский имеет репутацию человека, действующего быстро, — сказал один из рыцарей, кажется, то был сэр Николас Латимер, упокой, Господи, его душу. Он подбросил в костер еще одно полено. — Разве вы не слышали, мой господин, рассказ о том, как он за одну ночь прошел добрых шесть лиг и на рассвете одержал победу у Мортимерс-Кросс?

— И там взошли три солнца, — добавил другой. При свете взметнувшегося пламени я узнал в нем Уильяма Гримсби, одного из сквайров. — Эдуард объявил, что это знак божественного расположения, поскольку олицетворяет собой Троицу. И люди говорят, что одержанная Эдуардом победа это доказала.

Мы все знали эту историю, но я видел: отцу хотелось, чтобы ее не упоминали этой ночью.

— Нас гораздо больше, и мы занимаем лучшую позицию, — возразил он. — Правда на нашей стороне. Мы сражаемся не только за Дом Ланкастеров, но и за нашего миропомазанного короля. Эдуард Йоркский не может претендовать на это.

Потом он послал нас заниматься делами. До рассвета оставалось еще далеко, когда упряжь, лошади и оружие были подготовлены наилучшим образом.

Когда было получено последнее донесение и отдан последний приказ, отец встал на колени, чтобы помолиться, потом лег на походную постель, завернувшись в плащ, и уснул, похоже, еще прежде, чем я успел стащить сапоги.

Я долго стоял на коленях в поисках храбрости, надежды, милости Божьей, прощения… И в конце концов мне пришлось поверить, что Бог в милосердии своем дарует мне все это, хотя я и не почувствовал ничего.

Потом я затащил свой соломенный тюфяк в угол палатки, где меньше дуло, и тоже лег. Мне было достаточно тепло, но не сравнить с тем, как я спал на зеленой деревенской траве в летнее солнцестояние.

Я пытался храбриться: за моей спиной были годы упражнений с мечом и пикой, годы обучения верховой езде, рыцарские поединки, на которых меня объявляли победителем, пара небольших стычек вроде стычки у Сандвича. Я был рыцарем, дал рыцарский обет и знал свое ремесло. А еще я знал, что на исходе ночи нас ожидает такое, чего я не в силах даже вообразить, нечто несравнимое, нечто, к чему я не мог приготовиться. Я должен был лишь приготовиться умереть в любой миг. И смерть ко мне могла прийти отовсюду.

Снаружи раздавался тихий шум: топтались и фыркали лошади, шебаршила крыса, бормотали люди, звякал опустошаемый лагерный котелок, внезапный крик испуганного мула прорезал темноту. Был один способ наверняка уснуть, но я не расстегнул штанов, чтобы засунуть в них руки. Не из-за стыда — легкое медленное дыхание отца говорило о том, что он спит. Но этой ночью искать такого грубого удовольствия лишь для того, чтобы отвлечься от мыслей о рассвете, казалось столь же неправильно, как делать это, когда… Нет, даже мысли об этом были все равно что богохульство.

Во второй раз за много часов мне понадобилось помочиться. Я поднялся как можно тише.

Было темно, обжигающе холодно, но, куда ни посмотри, виднелись тени: воины лежали, сидели на корточках, полулежали. Я увидел даже одного или двух, кто крался за повозками и палатками, чтобы трахнуть женщин. Это тоже способ провести время, я сам так поступал, когда научился такому. Я почувствовал, как во мне шевельнулось нечто… но не ощутил желания его наполнить.

Двое друзей отвернулись от костров и приветствовали меня, подняв руки. Но мой дух так же сторонился смертных, как плоть моя сторонилась ветра. Я побрел прочь от костров, от храпа, под моими ногами похрустывала изморозь.

Пустошь была почти голой, но наконец я нашел рощицу и помочился — даже эти несколько капель из-за бессонницы было трудно терпеть.

Под моей ногой хрустнула ветка. Справа внезапно появился человек: он вскочил на ноги, выхватив из-за пояса нож.

— Кто здесь? — спросил он резким, но тихим голосом, как будто боялся поднять общую тревогу.

— Мир, друг, — ответил я, хотя и вытащил кинжал. — Прощу прощения, сэр, если потревожил вас. Меня зовут Вудвилл.

Я стоял, приготовившись к чему угодно, перенеся вес на пальцы ног.

— Меня зовут Мэлори, — сказал незнакомец. — Вудвилл… Из Графтона? Кажется, ваша сестра замужем… Была замужем за моим соседом в Уорикшире, за добрым сэром Джоном Грэем, упокой, Господи, его душу. Иди сюда и погрейся, если хочешь.