Владимир Высоцкий. По лезвию бритвы - Федор Раззаков

Марина Влади вспоминает: «В один из осенних вечеров я прошу друзей оставить нас одних в доме. Это может показаться бесцеремонным, но в Москве, где люди не могут пойти в гостиницу — туда пускают только иностранцев и жителей других городов, — никого не удивит подобная просьба. Хозяйка дома исчезает к соседке. Друзья молча обнимают нас и уходят.

Закрыв за ними дверь, я оборачиваюсь и смотрю на тебя. В луче света, идущем из кухни, мне хорошо видно твое лицо. Ты дрожишь, ты шепчешь слова, которых я не могу разобрать, я протягиваю к тебе руки и слышу обрывки фраз: «На всю жизнь… уже так давно… моя жена!»

Всей ночи нам не хватило, чтобы до конца понять глубину нашего чувства. Долгие месяцы заигрываний, лукавых взглядов и нежностей были как бы прелюдией к чему-то неизмеримо большому. Каждый нашел в другом недостающую половину. Мы тонем в бесконечном пространстве, где нет ничего, кроме любви. Наши дыхания стихают на мгновение, чтобы слиться затем воедино в долгой жалобе вырвавшейся на волю любви».

Так вспоминает об этом Марина Влади. Л. Абрамова обошлась без высоких слов, и это понятно:

«Давно это было — осенью 1968-го. Недели две или чуть больше прошло с того дня, когда с грехом пополам, собрав силы и вещи, я наконец ушла от Володи. Поступок был нужный и умный, и я это понимала. Но в голове стоял туман: ноги-то ушли, а душа там осталась…

Кроме всего прочего — еще и куда уходить? Как сказать родителям? Как сказать знакомым? Это же был ужас… Я не просто должна была им сказать, что буду жить одна, без мужа. Его уже все любили, он уже был Высоцким… Я должна была у всех его отнять. Но если бы я знала раньше все, я бы ушла раньше…»

Некоторое время Высоцкий и Влади мыкались по разным углам, пока наконец не перебрались к матери Высоцкого Нине Максимовне, в ее двухкомнатную квартирку в Новых Черемушках.

В конце сентября вновь серьезно осложнились отношения Высоцкого и Любимова в театре. Высоцкий отказался от работы в спектакле «Тартюф», и это еще больше задело самолюбие главного режиссера. «Высоцкий для меня как актер пропал, — заявил тогда во всеуслышание Любимов. — Я люблю его за песни, но как актер он уже кончился. К тому же он пьет, а потворство ему с моей стороны в этом вопросе разлагает остальных артистов».

Конфликт зашел настолько далеко, что Любимов перестал замечать Высоцкого и здороваться с ним. Вдобавок ко всем этим напастям в начале ноября, накануне показа «Галилея», Высоцкий во время одного из концертов сорвал голос. Директор театра Николай Дупак вынужден был вывести за сцену Высоцкого и униженно просить извинения у зрителей за срыв спектакля. И хотя вместо «Галилея» театр показал премьеру «Тартюфа», скандал был налицо, и виновником этого скандала вновь был Владимир Высоцкий. Разъяренный Любимов пригрозил Высоцкому новым увольнением и угрозой приложить все свои силы и связи в кинематографической среде для того, чтобы и в кино Высоцкого больше не брали. «Высоцкий зажрался! — гремел голос Любимова в стенах театра. — Денег у него — куры не клюют… Самые знаменитые люди за честь почитают позвать его к себе в гости, пленки с его записями иметь… Но от чего он обалдел? Подумаешь, сочинил пяток хороших песен… Солженицын ходит трезвый, спокойный, человек действительно испытывает трудности и, однако, несмотря ни на что, работает… А Высоцкий пьет и когда-нибудь дождется, что его затопчут под забор, пройдут мимо и забудут этот его пяток хороших песен». С 8 ноября Высоцкого отстранили от всех спектаклей, а 15 ноября все та же «Советская Россия» публикует на своих страницах статью известного советского музыкального мэтра В. Соловьева-Седого «Модно — не значит современно», в которой тот писал: «К сожалению, сегодня приходится говорить о Высоцком как об авторе грязных и пошлых песенок, воспевающих уголовщину и аполитичность. Советский народ посвящает свой труд и помыслы высокой цели — строительству коммунистического общества. Миллионы людей отдали жизнь, отстаивая в боях наши светлые идеалы. Но что Высоцкому и другим бардам до этих идеалов. Они лопочут о другом…»

Надо сказать, что «борец за светлые коммунистические идеалы», создатель незабываемых «Подмосковных вечеров», дважды лауреат Сталинской премии, народный артист СССР В. Соловьев-Седой сам долгие годы страдал тяжким недугом — алкоголизмом. О его многочисленных загулах в артистической среде и тогда ходили фантастические легенды, одну из которых рассказал композитор Александр Колкер: «Татьяна Давыдовна, жена композитора, всю жизнь провела в суровой борьбе с алкоголем. Сама терпеть не могла спиртного, и не только потому, что муж его обожал, но и сугубо, я бы сказал, по происхождению — родилась в семье киевских интеллигентов, пианистка, прямая, строгая, рыжая. На даче Татьяна Давыдовна была уверена в себе и спокойна — нигде и ста граммов не сыщешь, все стерильно. Однако какая-то чертовщина происходила. Вася писал утром, а притомившись, говорил жене — пойду в сад, яблоньки окучивать. Любовь, мир и гармония. Ну прямо рай. Через полчаса Вася приползал «на бровях»… Оказывается, когда на даче играли свадьбу его дочери, этот веселый и остроумный, а главное, дальновидный мужик под каждую яблоню зарыл по нескольку бутылок отборного коньяка. Талант везде талант!»

Надо отметить, что в те последние дни 68-го года доставалось не только Высоцкому. К примеру, «защитники светлых коммунистических идеалов» на выборах в Академию наук СССР по отделению литературы провалили кандидатуру А. Т. Твардовского, а Ленинградский обком провел даже тенденциозную проверку идеологической работы в коллективе Пушкинского Дома, который имел смелость выдвинуть кандидатуру А. Т. Твардовского в АН СССР. Так что в те дни желание залить все горести водкой и не видеть всего этого бесовства возникало не только у Владимира Высоцкого.

Марина Влади вспоминает: «Однажды вечером я жду тебя. Ужин остывает на кухонном столе. Я смотрела скучную программу по телевизору и уснула. Среди ночи я просыпаюсь. Мигает пустой экран телевизора. Тебя нет. Телефон настойчиво звонит, я беру трубку и впервые слышу незнакомый голос, который временами заглушают стоны и крики: «Он здесь, приезжайте, его надо забрать, приезжайте быстрее!» Я с трудом разбираю адрес, я не все поняла, мне страшно, я хватаю такси, бегом поднимаюсь по едва освещенной лестнице, где пахнет кошками. На последнем этаже дверь открыта, какая-то женщина ведет меня в комнату. Я вижу тебя. Ты лежишь на провалившемся диване и жалко морщишься. Пол уставлен бутылками и усеян окурками. На столе — газета вместо скатерти. На ней ели соленую рыбу.

Несколько человек валяются по углам, я их не знаю. Ты пытаешься подняться, ты протягиваешь ко мне руки, я дрожу с головы до ног, я беру тебя в охапку и тащу домой.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});