Мудрость прощения. Доверительные беседы - Тензин Гьяцо

— Вы почувствовали себя плохо, когда поднимаюсь по крутому склону на Орлиную гору? — спросил я.

Нгари Ринпоче передвинул свой стул поближе к брату. Он не был с нами на Орлиной горе, но ему тоже хотелось знать, почему у Далай Ламы начались боли.

— Нет, — ответил Далай Лама. — В то утро я чувствовал себя нормально. Ничего такого. Вполне бодрый. Но внутри уже возникли определенные причины и условия.

— Вы съели что-то плохое в японском ресторане в Раджгире?

— Вряд ли.

— Но у вас ведь случилось расстройство желудка после завтрака в гостинице?

— Дизентерия.

— Доктор Цетен говорил мне, что у вас в желудке обнаружили амеб. Они могли попасть в организм с едой или питьем.

— Не знаю, — сказал Далай Лама. — Я не знаю, как долго эти амебы были в моем желудке. Но это и не важно... Здесь много причин. Непосредственная причина — небрежность.

— Небрежность?

— Небрежность. Вообще-то я здоров, так что, я думаю... — Далай Лама посмотрел на Лхакдора и перешел на тибетский.

— Его Святейшество чувствовал себя вполне здоровым, поэтому не щадил себя, слишком много работал, слишком много путешествовал, — перевел Лхакдор.

— Неосмотрительность, — объяснил Далай Лама.

Люди, которые работают рядом с Далай Ламой, безоговорочно согласились бы с этим. Он работает на износ, а особенно плотного, я бы сказал, изнурительного графика придерживается в поездках. Я достаточно много с ним путешествовал, чтобы утверждать это. Его энергичность и выносливость заставляют меня стыдиться собственной слабости. А ведь я на десять лет моложе!

— Когда мы поднимались на Орлиную гору, я сильно вспотел, — продолжал Далай Лама.

— А на вершине меня слегка знобило. Пока спускались — снова пот, а во время завтрака пришлось даже раздеться. После ланча я выпил немного воды с лимоном — обычно из-за этого никаких проблем не возникает, но в тот день, видимо, что-то уже нарушилось, и вода стала дополнительным фактором. Теперь более существенная причина. Прежде чем отправиться в паломничество на Орлиную гору и в Наланду, я побывал в Южной Индии с учениями. И там начал лечение печени и глаз по тибетской методике. Это — лечение холодом, охлаждение тела. Лет тридцать назад я уже лечил по этой методике печень, и тогда тоже чувствовал боль в желудке. Тогда я прервал лечение и начал лечиться общим теплом. Боль полностью исчезла. И в этот раз все произошло точно так же. Похоже, слишком много холода.

«Слишком много холода». Именно так говорила моя мама, когда я болел. От симптомов мало что зависело. Причина всегда была одна: «наглотался холода». Она тащила меня через весь Гонконг на трамвае в Вест-Пойнт, и там по крутому узкому переулку, шагая по неровным каменным ступеням, мы добирались до торговца травами. В его скудно освещенной лавке стены были заставлены рядами небольших ящичков красного дерева, заполненных травами. Торговец щупал мне пульс, осматривал язык, писал рецепт кисточкой, макая ее в чернила, а потом отвешивал травы из ящичков. Дома мама кипятила и настаивала травы несколько часов, пока не получался густой отвар чернее черного. Лекарство было ужасно горьким, но все же не отвратительным. Меня заставляли выпить до капли обжигающе горячее питье. Обычно очень скоро мне становилось лучше — вероятно, несмотря на лекарство, как я считал.

— Подобно китайской медицине и древнеиндийской аюрведе, тибетская медицина всегда делилась на горячую и холодную, — рассказывал Далай Лама. — Большинство болезней нижней части тела связаны с избытком холода. Проблемы с печенью, головные боли означают избыток тепла. Три недели в Южной Индии я каждое утро все больше охлаждал тело. Легкая боль возникала уже тогда. А потом во время паломничества произошло то, что непосредственно вызвало приступ.

— И еще одно, — продолжал он. — В прошлом мае, когда я был в Америке, моя пищеварительная система была в полном порядке, в превосходном. Но как-то за завтраком я выпил много холодного молока. А потом в Солт-Лейк-Сити одна леди сказала мне, что черника очень полезна для глаз. Сказала, что американские военные летчики обычно едят черничное варенье. Поэтому я поел охлажденной черники, она оказалась очень вкусной. И каждый день ел все больше и больше. Это до некоторой степени повлияло на мое пищеварение — слишком много холода.

Далай Лама что-то сказал Лхакдору.

— Похоже, что именно так все и началось, — перевел Лхакдор, — из-за охлажденной черники.

Так что кризис спровоцировала охлажденная черника. Я ожидал совсем другого ответа. Но сказал себе, что Далай Лама не похож на нас с вами. Его представления о мире существенно отличаются от наших. Впрочем, все равно у меня оставалось еще несколько вопросов о его болезни.

— А что происходило, когда вы были в Бодхгайе? После того, как вернулись из Патны? — спросил я Далай Ламу.

— За те четыре-пять дней, которые я провел в Шечене, никаких заметных улучшений не было. Поэтому я подумал: если начать посвящение Калачакры, начать и не довести до конца, будет только хуже. Лучше отменить, отложить. И я решился. На открытии еще оставалась надежда, что я дам трехдневное учение. Но не смог. Потом как-то утром доктор Цетен заметил, что эта часть живота вздулась, — и Далай Лама прикоснулся к левой стороне живота.

— Он заявил, что Его Святейшество должен в тот же день отправиться в больницу, — перевел Лхакдор.

— И поэтому вам пришлось отменить молитвы о долгой жизни в последний день Калачакры? — спросил я.

— Да, — сказал Далай Лама. — В такой день нельзя отправляться в путешествие... Сделали запрос в Бомбей, может ли больница принять меня на следующий день. Несколько звонков в Дели. Руководство штата согласилось выделить вертолет; центральное руководство открыло воздушный коридор для прямого перелета из Патны в Бомбей. Из бомбейского аэропорта помчались в больницу.

— Когда Его Святейшество прибыл в больницу, — внезапно вклинился в разговор Нгари Ринпоче, — первое, что он увидел в палате: капельница и огромная игла. Ему стало не по себе. Он был слегка напуган.

Хотя Нгари Ринпоче обычно считается помощником Лхакдора, я всегда рассчитываю, что он скажет что-нибудь интересное.

—  Но  выхода  не  было,  мне  пришлось  согласиться  на  капельницу,  —  Далай Лама  чуть скривился.

— А какие анализы вам делали в больнице? — поинтересовался я.

— Проверяли все. Желудок, кишечник, конечно. И сердце, и печень, и кровь. Все в норме. Онкологии нет.

— Но в чем же причина вздутия? — спросил я.

— Они так и не смогли выяснить, хотя один из врачей сказал мне... — и Далай Лама перешел на тибетский.

— После того как они обследовали Его Святейшество, — перевел Нгари Ринпоче, — доктор сказал, что все в норме, никаких признаков опухоли. А потом добавил: но есть серьезная болезнь, которая вполне могла убить его. Небольшое прободение кишечника. И окажись оно чуть большим, могло бы и убить его.

Я бросил взгляд на Далай Ламу и заметил на его лице тень улыбки. Казалось, он слегка удивлен, причем приятно удивлен тем, что мог умереть.

В комнату вошли два монаха с подносами. Один аккуратно поставил накрытую крышкой чашку перед Далай Ламой. Другой поставил поднос с банкой растворимого «Нескафе», несколькими пакетиками чая и термос с горячей водой на низкий столик рядом со мной. Так же бесшумно, как и вошли, они покинули комнату. Нгари Ринпоче поднялся, подошел и шепнул мне:

— Вы что будете, чай или кофе? Я не отрывал глаз от Далай Ламы.

— Кофе, пожалуйста.

Я едва видел, как Ринпоче кладет в чашку полную ложку кофе, наливает горячую воду. Он наклонился поближе и снова шепнул:

— Молоко, сахар?

— Да, пожалуйста, спасибо, — ответил я автоматически.

Я стал просматривать листки с напечатанными вопросами и запаниковал: не мог найти последний вопрос и совершенно забыл, о чем собирался спрашивать Далай Ламу дальше. Кофе всегда оказывался весьма кстати: к середине двухчасовой беседы мои силы истощались до предела. Но частенько этот перерыв сбивал меня с мысли.

Тут я припомнил разговор с доктором Цетеном.

— Доктор Цетен говорил мне, будто бомбейские врачи нашли, что сердце у вас как у двадцатилетнего, — сказал я Далай Ламе.

— Да, верно, — ответил он. — После того как мне сделали ЭКГ, индийские врачи сказали мне об этом. Врачи, обследовавшие меня в Патне, говорили то же самое.

— Как вы думаете, с чем это связано? — спросил я, жадно глотая растворимый кофе.

— Думаю, с умиротворенным состоянием разума, — сказал Далай Лама без колебаний.

— Ваше сердце не отличается от сердца двадцатилетнего юноши потому, что в вашем разуме царит мир?

— Да, — решительно подтвердил Далай Лама. — Что касается всего остального, то во мне нет ничего особенного. Я не делаю никаких специальных упражнений.