Простая история - Шмуэль-Йосеф Агнон

Одному Богу известно, почему Блюма отклонила это предложение. Гецл настойчиво просил ее согласиться выступить, но девушка не хотела отнестись к этому серьезно. И вообще, что заставляло ее держать на расстоянии такого представительного молодого человека, зарабатывающего себе на жизнь честным трудом? Многие горничные были бы рады его обществу, а Блюма не только не поощряла его, но и прямо гнала от себя. Неужели она в сердце своем все еще хранила верность Гиршлу, несмотря на то что он женат? И всякий раз, когда она прогоняла Гецла, на лице у нее появлялась необыкновенная улыбка, которая, казалось, говорила, что все для нее не имеет значения.

Однако если Гецл не представлял интереса для Блюмы, виноват в этом был, пожалуй, не он сам, а его семья. Глава этой семьи, бывший резник, т. е. человек, имеющий лицензию на то, чтобы резать кур, вовсе не проявляющих желания быть зарезанными, ходил из дома в дом в поисках работы. Он жевал бороду, теребил себя за пейсы и в конце концов возвращался домой без гроша. Мать Гецла, занимавшаяся торговлей на рынке, также ничего не зарабатывала. Семью, по существу, содержала дочь-горбунья, злое и мстительное создание. Кроме нее, у Гецла были еще две сестры, подлинное проклятие его жизни. Обе были настолько же легкомысленны, насколько красивы.

— Где девочки? — спрашивал Гецл каждый вечер по возвращении из лавки.

На это горбунья желчно отвечала:

— А где, по-твоему?

Да, он знал, что ежедневно с заходом солнца обе они отправлялись в гости к Виктору, агенту по продаже швейных машин «Зингер», холостяку, который жил в меблирашках. И все же каждый вечер Гецл задавал один и тот же вопрос, потому что если не он, то кто будет интересоваться судьбой девочек. Уж конечно, не отец, который не видел ничего дурного в том, что его крошки получают какую-то радость в жизни. Гецл и сам много бы дал, чтобы радоваться жизни, но он слишком хорошо знал ее изнанку. Сегодня агент по продаже зингеровских швейных машин был здесь, а завтра — ищи его, свищи… Попробуй привлечь его к ответственности за нарушение обещания. Да и как могли две женщины одновременно подать на него в суд?

Расти в нищей семье, не знать ни дня без забот и тревог — где уж тут говорить о радостях жизни! Гецл зарабатывал достаточно и мог бы позволить себе обзавестись семьей, собственным домом, но ему приходилось каждую копейку отдавать родителям. Между тем жизнь в родительском доме была сущим адом! Мать постоянно либо ссорилась с мужем, либо ругалась с дочерьми, которые, в свою очередь, бранились друг с другом или с Гецлом. Как он завидовал обоим своим старшим братьям, в свое время сбежавшим в Америку! На просьбы отца пожалеть семью и прислать немного денег американские сыновья ответили, что Колумб не для того открыл Новый Свет, чтобы они тащили на своем горбу Старый.

Гецл со страдальческим видом ужинал и одновременно читал социалистическую брошюру. Он болезненно ощущал собственное невежество и стремился пополнить свое образование. В школе его не слишком многому научили, и что бы он ни читал, все было для него новым.

Небольшая керосиновая лампа со скривившимся на сторону коптящим фонарем давала мало света. Горбунья сидела за своей швейной машинкой и шила себе белье. Можно подумать, не хватало того, что она губила зрение, работая целый день на других. По вечерам же она была сама себе хозяйкой и могла шить то, что ей хотелось. Машинка, казалось, была при последнем издыхании, колесо ее скрипело и буквально стонало. Сестра заметила, что Гецл в попытке сосредоточиться заткнул уши, и стала нажимать ногой на педаль так, чтобы заставить машину скрипеть еще громче.

Мать кончила громыхать кастрюлями и, надев галоши, мыла пол. Вернулся отец в непривычно хорошем настроении и уже с порога принялся посмеиваться над сыном:

— Ну и ну, мой социалист дома? Скажи, почему бы тебе не создать для меня совершенно новый мир, в котором цыплята становились бы ко мне в очередь, чтобы их резали? Боюсь только, что в том мире, который ты создашь, кошерного цыпленка не будут отличать от свиньи!

Терпеть эту пытку Гецлу было невыносимо. Он отдал бы все за спокойный уголок, который он мог бы делить с такими же людьми, как он сам, которых интересовало бы только одно: почитать в мире и тишине книжку или газету, сохраняя уважительное отношение друг к другу.

Гецл мечтал о том счастливом времени, когда он с друзьями по Сионистскому обществу сможет сидеть в собственном клубе и разговаривать как подобает людям. Он прошел в свой угол и откинул занавеску, прикрывавшую его одежду.

— Не ищешь ли ты свой новый галстук? — спросила сестра.

— Как ты догадалась?

— Можешь не трудиться!

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ищи, пожалуйста, если тебе нечего делать.

— Где мой галстук? — закричал Гецл.

— Салчи отправилась к Виктору показать, какой у тебя хороший вкус. Она любит одеваться как мужчина.

Отец уселся во главе стола и принялся за ужин. Мать, питавшаяся одними лекарствами, варила себе какой-то отвар и с неприязнью смотрела на мужа, аппетитно поглощающего еду и полностью игнорирующего жену. Ее распирала обида. Из всех разнообразных методов добывания средств к существованию Господь дал ей наименее прибыльный и чреватый наибольшими огорчениями: она торговала сережками, пуговицами, запонками, иголками, булавками. Несмотря на переполнявшее ее чувство обиды, она молча помешивала свой отвар и никак не могла дождаться, пока он закипит. Сырые дрова в печи шипели, как картошка в горячем масле, но не горели. Голос надо щадить: он еще пригодится ей для привлечения покупателей на рынке.

Горбунья, сидевшая у окна, на подоконнике которого стояла ее швейная машинка, со странным чувством удовлетворения посматривала на отказывавшиеся гореть дрова. Отец, стремясь избежать ссоры со своей благоверной, снова обратился к Гецлу:

— Почему бы тебе не почитать страничку из Мишны, вместо того чтобы читать эту ерунду?

Он сгреб книги сына, закапав их жиром и слюной, и поглядел на свою супругу, как бы говоря: «Видишь, как я стараюсь ради тебя».

Однако жена не оценила его действий.

— Похоже, ты боишься, что после твоей смерти он не будет учить Мишну за упокой твоей души? — заявила она мужу. — Даже если бы он знал Талмуд, тебе это на том свете мало помогло бы. А тебе, Гецл, — обратилась она к сыну, — давно пора бросить эту дыру, этот вертеп убийц и убежать в Америку, как твои братья, и не губить свою жизнь здесь, как это делала я! Посмотрите только на него! — указала она в сторону мужа. — Этот человек делает вид, что режет кур, а на самом деле он без ножа зарезал собственную жену и собственных детей.

Мать хорошо знала, что такое целый день просидеть на рынке. Не хуже этого знала она, как тяжело работает ее сын в лавке Гурвицев, как он чуть не падает с ног от усталости к концу дня и как дома отец и сестры с удивительной жестокостью сыплют соль на его раны. Мать и сын понимали друг друга. Ежедневно, направляясь в лавку, Гетцель видел, как она сидит на рынке, укутанная в рванье, ожидая, кто бы поинтересовался ее товаром. Жалкое зрелище являла она собой в отсутствие покупателей и, пожалуй, еще более жалкое, когда ей приходилось выжимать на своем морщинистом лице заискивающую улыбку. И даже смех ее казался стоном. Если бы Гецл так не жалел мать, то давно последовал бы ее совету и убежал в Америку. Но что бы делала бедная женщина без него? Ах, если бы с Божьей помощью он смог найти себе жену, зажить собственным домом и взять к себе мать!

Но и в этом случае разве смогла бы она наслаждаться миром и покоем, пока не устроена жизнь ее дочерей? О горбунье можно было не беспокоиться. С ее физическим недостатком и дурным характером вряд ли кто на нее польстится, хотя какой-нибудь старый вдовец или разведенный человек не проиграл бы, вздумав посвататься к ней. Ее сундук был полон одежды, которую она шила себе по вечерам, и денег, заработанных днем. Но что сказать о двух других дочерях? Какая судьба ждет их?

Такова история Гецла Штайна, которого Гиршл обнаружил возле дома Акавии Мазла. Гиршлу и в голову не пришло, что Гецл мог быть подослан его матерью, Цирл, чтобы шпионить за ним. Тем не менее он решил, что поступает мудро, убираясь отсюда подальше. Пусть рассыльный пришел к дому Мазла не по распоряжению своей хозяйки, однако оказался он здесь не случайно! Очевидно, будет лучше, если Гецл не увидит, что Гиршл дежурит у этого же дома.

XXIII

Прошло немного времени, и Гиршл пошел туда же, где он привык прогуливаться. Его мир настолько сузился, что от него почти ничего не осталось, кроме улицы, на которой жила Блюма.

И снова он стал кружить вокруг дома Акавии Мазла, не отрывая глаз от свечи, горевшей в окне комнаты на северной стороне. Лишь Богу было известно, кто жил в этой комнате. Не исключено, что свечу зажигал сам Акавия, который писал свои сочинения, ночами просиживая за письменным столом. Сердце, однако, подсказывало Гиршлу, что это комната Блюмы. А ведь разбитое сердце не внемлет рассудку.