Плавучий мост. Журнал поэзии. №2/2016 - Коллектив авторов

«За нами память – соляным столбом»

Илья Рубин жил в Москве. Учился в химических вузах, потом в МГУ, где близко общался со Львом Копелевым. В советское время из-за идеологических преград не мог публиковать свои произведения. Был рабочим на заводе, затем лаборантом в академическом институте, откуда его уволили, так как он официально заявил свой протест вторжению войск в Чехословакию в 1968 г., положившему конец Пражской весне. В начале 70-х годов Рубин стал главным редактором журнала «Евреи в СССР». А после возбуждения против него дела Московской прокуратурой вынужден был эмигрировать в Израиль, где и стал активно участвовать в литературном процессе. Книга стихов и статей «Оглянись в слезах» была выпущена в Иерусалиме стараниями его друзей уже после смерти автора. В России в период «перестройки» реализовались немногочисленные публикации в журналах. Наиболее полно творчество Рубина в разных жанрах отражено в «Гранях» (гл. редактор Т.А. Жилкина). Я встретилась с Ильей Рубиным в начале 60-х в литобъединении МХТИ, которое вел Н. В. Панченко. Была с Рубиным в дружбе многие годы. Мне он оставил, уезжая, машинопись стихов и статью «К постановке вопроса о природе антисемитизма»

Если принять мысль Камю, о том, что любое стоящее учение неотделимо от своего создателя, то можно говорить и о том, что для адекватного восприятия произведений поэта должно знать и его биографию, и особенности его внешности и характера и, конечно, время, когда написаны стихи, контекст существования автора, среду его «обитания».

Говоря о личных качествах этого человека, нельзя не отметить образованность Ильи Рубина, неподвластность идеологическому прессу, его глубокую укорененность в мировой культуре. Я же помню его таким, как написала когда-то: «Он – спорщик тощий и упорный,/ Премьер голодных вечеров,/ Владелец крашеных, невпору,/ Домашней вязки свитеров.» Домработница одного из его школьных приятелей отличала Рубина (глас народа!): – «Говорит красно!». «Лохматый, небритый и нечесаный, с толстыми яркими губами и громадными черными глазами, сгорбленный, в каком-то невозможном свитере», – вспоминает о нем сослуживец. Другой человек скажет о библейском облике этого человека, о его уме и нравственной прозорливости, о врожденной элегантности при всегдашней бедности «прикида». Друг Рубина пишет в мемуарах не только о его несомненной талантливости, ной о его духовной несмиренности, об упрямом отстаивании своего права «быть не как все», быть самим собой – евреем в России, русским в Израиле».

Он очень любил Россию, прекрасно знал русскую литературу, русскую поэзию. О своем родстве с этой страной, о неискоренимой принадлежности ей сказано в поэме «Революция» 1965 года:

Не оскорбить твои знамена.Твои бессонницы чисты.Твои декреты и законыТворят евреи и шуты.

Они на пленумах картавят,И ради счастья моегоНа камне камня не оставят,Не пожалеют ничего.

Моя святая неудача,Россия. Плачу и молчу.Твоей пощечиной, как сдачей,В кармане весело бренчу.

Худыми, узкими плечами,Глазами, полными луны,Люблю тебя, люблю печально,Как женщин любят горбуны.

О России написано и последнее его стихотворение:

Блажен, кто отыскал разрыв-травуКто позабыл сожженную Москву,Когда вослед листкам РостопчинаВзметнулась желтым пламенем она…

Над нами небо – голубым горбом.За нами память – соляным столбом.Объят предсмертным пламенем Содом,Наш нелюбимый, наш родимый дом…

В статье «Смерть поэта», которая заключает изданную в Израиле книгу, заявлено, что рубинская любовь к своей родине предстает как «неразделенная больная страсть». Мне же хочется сказать, что эта горечь, экспрессивность и язвительность высказываний, обращены ли его стихи кродине или к любимой женщине, – органическая черта поэтики этого автора. Оппозиция «нелюбимый», но «родимый» естественна для него. Рубину во всем была присуща горячесть, та горячесть, о которой сказано в Евангелии непосредственно словами самого Христа. Обращенность к высоким идеалам, которые были заложены в нас великой русской литературой, и юношеская страстность сочетались в нем стеми чувствами, теми печалями, которые пришли в двадцатом веке «после Освенцима», когда невозможно было больше жить романтически, жить одним пафосом благородных надежд и альтруизма. Так, даже его стихи о любви, стихи, обращенные к даме сердца, порой полны и экзистенциалистского скепсиса, и демонстративной резкости, придавая рубинским откровениям вызывающе антисентиментальную форму.

Ах, молчи о слове и о взглядеИ страниц глазами не мусоль.Я любовник припортовой блядиС заграничным именем Ассоль. –

так начинается одно из его ранних стихотворений. В его текстах строки подлинной преданности и любовной тревоги перебиваются намеренно огрубленными описаниями далеких от эстетической нормы состояний («оскотинев от счастья,/ целуя запястья и ноги твои»). Нередко стихи окрашены ироническим отношением ксамой любовной коллизии, за что, мне помнится, его часто упрекал и, не понимая, что это, в сути своей – литературный прием.

Я как-то напрямик спросила Илью об этом его намеренном снижении любовной темы: «Зачем ты это делаешь?» «А чтобы не было слишком хорошо!» – ответил он мне, и я поняла, что в его представлении на фоне трагедии целого народа порядочный человек просто не имеет права жить благостно, чувствительно, счастливо. И трепет переживаний, и бережность по отношению к чистоте в этом мире вынужденно должны быть скрыты, как и личная уязвимость, незащищенность.

В жизни Рубин не был религиозным, он обретал Бога, когда писал стихи. Образы, унаследованные от русской культурной традиции, естественно присущи его лирике («Грустишь ли ты светло, как богоматерь», «Прощанье женщине поет,/ Как будто страсти по Матфею»), но рядом с ними – отвратительные реалии действительности. У него есть стихи необыкновенной проникновенности и нежности («О погоди, не плачь, Таруса», «Я умирал у Сретенских ворот», «Как странно молвится – мы живы до сих пор…»). Слова же, обращенные к России, часто жестки и горько обличительны: «Любовь, как рвота, душит горло» (любовь к ней, России). Но я всегда имею в виду строки Рубина о неразделимости его жизни с судьбой родины, с прежними поколениями соотечественников и с нами, его современниками:

Я так хочу, чтоб научились ВыНасвистывать пока я повторяю:«Уж нет бунтовщиков на площадях Москвы,А я и в смерти Вас не потеряю».

Так далеко останется Москва,Что жизни всей не хватит мне на сборы,И станут мной бедны ее соборы,И станут мной печальны острова!

Работа на лексических контрастах, самоирония, подчеркнутая физиологичность ощущений, введение сленга, гротесковое вплетение в собственный текст известных литературных мотивов, – то, что позднее, через двадцать лет после него, стало типовыми ходами нашего постмодернизма, – у Рубина прослеживается в стихах и рассказах на всем протяжении творчества. Однако, это меньше всего игра, это, подлинно, стенания об удушении человеческой жизни в провонявшем ложью воздухе советской повседневности. Главная мысль его творчества, как написано в предисловии к единственной книге поэта, – «трагическое ощущение угрозы, которая нависла над нравственностью…. над чистотой, над культурой… в современном дичающем мире».

Ольга Постникова[6]

К 130 – летию со дня рождения Николая Гумилева

«Еще не раз вы вспомните меня…»

…А когда придёт их последний час,Ровный красный туман застелет взоры,Я научу их сразу припомнитьВсю жестокую, милую жизнь,Всю родную, странную землюИ, представ перед ликом БогаС простыми и мудрыми словами,Ждать спокойно Его суда.

Н. Гумилев («Мои читатели»)

15 апреля 2016 года исполнилось 130 лет со дня рождения одного из самых крупных русских поэтов XX века, создателя «Цеха поэтов», основателя школы акмеизма, учёного и путешественника, исследователя Африки, воина, дважды Георгиевского кавалера Николая Степановича Гумилева. Это единственный в России поэт, чье творчество было запрещено более 70 лет идем не менее, оказало огромное влияние на развитие русской поэзии. Однако значение вклада Н.С.Гумилёва в российскую культуру до сих пор не оценено по достоинству. После знаменательной юбилейной даты в этом году придется вспомнить и другую годовщину – в августе исполнится 95 лет со дня расстрела поэта. Для Гумилева игра в «каш-каш» закончилась трагически и внезапно – в 35 лет. Наверное, ни у одного из русских поэтов жизнь и творчество не связаны так близко с Востоком, Западом и Россией, как у Николая Гумилева. В его поэзии и личной участи это триединство неразделимо. Он сам сравнивал свою судьбу с «заблудившимся трамваем», проносящимся через Неву, через Нил и Сену, чтобы в конце пути, ценою собственной жизни, в «Индию духа купить билет». Основатель поэтического течения акмеизма, Гумилев сумел объединить талантливых молодых поэтов: Осипа Мандельштама, Анну Ахматову, Михаила Зенкевича и других. Они нарекли себя акмеистами от греческого слова «акмэ» – вершина. К новым вершинам они стремились всю жизнь-и в поэтическом ремесле, и в духовном и нравственном самосовершенствовании. Мандельштам дал исчерпывающее определение новому направлению: «Тоска по мировой культуре». Начало Первой мировой войны Гумилев встретил в России. Он ушел добровольцем на фронт и завершил войну во Франции в составе русского экспедиционного корпуса. После Октябрьской революции, когда многие русские уезжали на Запад из России, Гумилев отправился обратно в Россию. Многие недоумевали – почему Гумилев, любивший свободу, путешествия, которого влек к себе весь мир, открыто признававший, что он убежденный монархист, возвратился на родину?