Однополчане - Александр Чуксин

— Ты напрасно так думаешь, Яков не мог просто выбросить этот цирковой номер. Причина, наверно, была, вот он и пошел на риск. Сам посуди, на бомбардировщике отштурмовать живую силу, да еще суметь сделать петлю. Вот бы в это время посмотреть фрицам в лицо, наверно от страха перекосились рты.

— Не защищай его. Не имел он права как командир бросать нас, подчиненных, на поле боя. Да. За такие штучки по головке не гладят, — возражал Пылаеву штурман.

— Говорят, победителей не судят, а он оказался победителем, задачу выполнил, ни одного экипажа не потерял и врага удивил.

Василий всегда был на стороне смелых летчиков. Часто летая с Колосковым, Пылаев наблюдал за ведущим и думал: «Ты, как и многие, тоже, вероятно, боишься смерти, но не подаешь виду, подбадриваешь других, вливаешь в них смелость и уверенность». И сейчас он был всецело на стороне Якова.

Увидев Колоскова у самолета У-2, Василий сказал:

— Надо спросить у него, пусть расскажет, как он умудрился сделать петлю.

Но спросить ему так и не удалось. Яков поспешно полез в кабину и громко крикнул механику:

— От винта!

Колосков летел в дивизию по вызову. Он знал, зачем его вызвали. Утром он летал в район Кракова бомбить отходившие немецкие части. Этот полет свой он помнит до мельчайших подробностей. Когда отлетели от цели, Яков передал командование заместителю, а сам, спустившись до бреющего полета, начал обстреливать из пушек и пулеметов немецкие войска.

От самолета к земле потянулись огненные нити трассирующих пуль. Якову казалось, что он видит искаженные страхом лица, безумно расширенные глаза.

«За все, за Гришу, за всех, — шептал летчик, яростно нажимая на гашетку. — Еще не то будет, еще не то…»

Возле леса Яков резко пошел вверх и, распаленный боем, неожиданно сделал петлю… Самолет получил более шестидесяти пробоин. Только на земле он узнал, что в группе ранен воздушный стрелок, а с передовой кто-то позвонил в дивизию. Командир полка, встретив его, покачал головой и сказал сердито:

— Что же ты делаешь? Кто дал право нарушать мой приказ? Ну кому нужно это лихачество? Вызывает командир дивизии, вылетай немедленно. Повторится такое — отстраню от полетов, отдам под суд.

Яков не чувствовал себя виноватым. Подумаешь, лихачество! Что ж, всегда по ниточке летать? Враги должны были заплатить за Гришу своей кровью. Он должен был своими глазами видеть, как враги падают под огнем его пулеметов.

…Возле дверей кабинета командира дивизии генерал-майора Гордеева Яков остановился, поправил гимнастерку, постучал.

— Войдите.

— Товарищ генерал, по вашему приказанию гвардии капитан Колосков прибыл.

— Ждал вас… — генерал постучал карандашом по столу. — Что же, рассказывайте.

— Вы все знаете. Оправдываться не буду. Считаю — не виноват ни в чем.

Генерал удивленно смотрел на капитана и чуть улыбался. Якова злило спокойствие командира дивизии. Он думал, что тот станет отчитывать его. А такой вот прием как-то обезоружил Якова. Генерал открыл окно в сад и спокойно проговорил:

— Осень, осыпаются листья. Наверно, это последняя наша военная осень… А как вы думаете, капитан, если все будут вести себя так, как вы, победим мы врага?

Колосков почувствовал облегчение. На этот вопрос он сумеет ответить.

— Я приказ выполнил, — сказал он, — эскадрилья отбомбилась. Мой экипаж уничтожил много живой силы врага. Полетом доволен.

— Может, я и в самом деле напрасно вас вызвал, — сказал Гордеев с иронией.

— Нет, почему же. Кое в чем я, конечно, виноват. Я самовольно штурмовал противника. Но… я был уверен, что экипажу ничего не угрожает, и потому спустился до бреющего полета.

— Так, значит, есть ваша вина. Но… только ли в этом? — спросил генерал.

Он смотрел на летчика не «строго», наоборот, чуть печально, очень внимательно.

— По-своему, вы, может быть, и правы.

Гордеев отошел от окна. Высокий, чуть сгорбленный, он приблизился к Якову.

«Чего это он так ласково со мной?» — подумал Колосков, смутившись. Не мог же он знать, что до боли напоминал генералу сына, тоже летчика, погибшего в первые дни войны. Тот тоже был до безрассудства смел, из-за безрассудства своего и погиб.

— Садитесь, — вздохнул генерал и сам сел рядом с Колосковым. — Что бы там ни было, капитан, а вы бросили своих подчиненных на поле боя. Не имели права этого делать. А вы без необходимости рисковали своей жизнью и жизнью экипажа. Кто вам на это дал право?

— Не сдержался, товарищ генерал. Друг у меня вчера погиб. Самый близкий. С первого дня войны вместе… И в школе в одной группе были.

— Понимаю, — тихо проговорил генерал, — и верю вам. Но все же я должен наказать вас за нарушение воинской дисциплины. На первый раз задерживаю представление вас к правительственной награде и к званию. А по партийной линии… — он остановился. Яков напряженно ждал. — Коммунисты сами решат, — докончил генерал.

* * *

Один за другим звучали над. страной победные салюты. От севера до юга нашей страны, от Белого до Черного моря шла беспощадная расправа с фашистскими захватчиками.

Наземные части развивали столь стремительное наступление, что летчикам приходилось в неделю не один раз менять место базирования. Вот и сегодня, к обеду, бомбардировщики перелетели на новый аэродром. Яков приземлился последним. Еще в воздухе, после четвертого разворота, он заметил скопление людей на западной окраине аэродрома. Зарулив самолет на стоянку, он направился туда. Летчики, техники, штурманы и воздушные стрелки расступились, и Яков увидел большой врытый в землю белый камень. «Граница!» — думал Яков. Сделав несколько шагов по чужой земле, он вдруг остановился. — К горлу подступил комок.

— Вот и дошли, — тихо сказал Колосков. — И дальше пойдем, до самого Берлина.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Зимой в горах дуют резкие и порывистые ветры. Часами, а порою и сутками метет пурга. Тогда несколько дней взлетные полосы, аэродромы завалены сугробами снега. Сегодня погода нелетная — и на земле за тридцать метров не видно человека. Летчики и техники очищают свои самолеты от снега. Вдруг с командного пункта к стоянкам самолетов прибежал посыльный. Он передал всем летчикам приказание полковника Зорина немедленно явиться к нему.

— Сейчас вылетаем. Командующий лично звонил.

Пехота просит помощи, — сообщил собравшимся командир полка.

Стало ясно: если в такую погоду, когда птица не поднимается в воздух, дается приказ лететь, значит, нашей пехоте очень тяжело.

— Будем выполнять задание звеньями. На высоте двести-триста метров. Первое звено ведет капитан Колосков, второе — старший лейтенант Пылаев, третье — я. Остальные в резерве.

…Часа в четыре в полк на аэросанях приехал командир дивизии.

— Да у вас тут пурги нет. Разве это ветер! Одно недоразумение, — шутливо говорил он встретившему его Зорину.

Командир полка доложил, что все самолеты выполнили задание. Потерь нет.

— Кто летал ведущим во втором звене? — спросил генерал.

— Старший лейтенант Пылаев и штурман лейтенант Снегов, — ответил полковник.

— С линии фронта прислали телефонограмму. — Генерал замолчал, взглядом разыскал в строю летчика и штурмана.

«Неужели сбросили бомбы на свои войска?» — вздрогнул Пылаев.

— Ваше звено разбомбило батарею противника, — отчеканил генерал. — За отличное выполнение боевого задания объявляю благодарность и представляю к правительственной награде.

— Служу Советскому Союзу! — ответили Пылаев и Снегов.

Генерал и полковник уехали к командному пункту. Товарищи окружили летчика и штурмана.

— Сердечно поздравляю! — проговорил Яков, обнимая Пылаева.

— Спасибо, товарищ командир, — Василий медленно провел ладонью по лицу. Без связи с предыдущим сказал: — Вчера получил письмо от Лиды, просит фотографию прислать. Советуешь?..

— Посылай, девушка она толковая.

— Красивая, — вздохнул Василий. Он хотел рассказать Колоскову, что Лида не одна, усыновила мальчика, да раздумал: придет время — сам узнает.

К вечеру небо очистилось. Зорин и Колосков вышли на террасу панского дома, хозяин которого исчез, как только почуял приближение советских войск. Внизу расстилался заснеженный аэродром. На посадочной полосе, разгребая снег, работали машины. За ними ползли тяжелые тракторы с катками и гладилками. Позади оставалась ровная полоса, блестевшая, как лед. Рядом с аэродромом виднелось утопавшее в сугробах село. Из открытых дверей костела неслись тягучие звуки органа.

Эти мощные машины на посадочной полосе и темное готическое здание костела, рокот мотора и пение органа — все это было явным несоответствием. И то, что они еще уживались рядом, было удивительно. Далекое прошлое и сегодняшнее… Два мира, две жизни.