Поручик - Евгений Адгурович Капба

ходили бойцы и добивали раненых башибузуков. Я и не думал их останавливать — после того, что видел на хуторе, и в сгоревшей деревне… Наверное, еще год назад я стал бы настаивать на трибунале, и орать на солдат, но теперь мне было всё равно.

Обернувшись, я увидел бомбометчиков, которые разбирали свою адскую машину.

— У вас сливочного масла не осталось? — спросил я.

* * *

Я нарезал ржаной хлеб прямоугольными кусочками, намазал толстый слой масла, накрошил чеснок и посыпал сверху. А потом накрыл всё это еще одним слоем хлеба с маслом. Красота!

— Господин поручик, нужно подписать ведомость с трофеями! — сунулся в дверь штаба вестовой.

— Сейчас буду!

Возня с бумагами заняла какое-то время, а когда я вернулся, то увидел, что Стеценко дожевывает что-то, стоя лицом к столу, и вытирает руки о галифе.

— Ненавижу чеснок! — проговорил он, стряхнув ржаные крошки с небритого подбородка.

XIV. ИНСТИТУТ БЛАГОРОДНЫХ ДЕВИЦ

Полковник Бероев расстегнул верхнюю пуговицу форменного кителя и снял фуражку. На начинающей проявляться лысине блестели капельки пота.

— Ну нет никого, кроме вас, понимаете? Людьми вас пополнили, отдохнуть вы пару дней — отдохнули… Да и к действиям в городских условиях вы привычны… Ну хотите, я бомбомет в вашей штурмроте оставлю?

Накойчертмне нужен бомбомет в городских условиях, учитывая тот факт, что город — под имперской властью, я представить себе не мог и в страшном сне. В любом случае от всего этого дела попахивало скверно. Я так и сказал:

— Мы не жандармерия, господин полковник. Мы пехота, «хаки». Наше место — в поле, месить пыль сапогами.

Бероев был вообще-то неплохим человеком и талантливым командиром. Но золотые погоны на плечах давили на него подобно паровому прессу, и у него были свои приказы. Поэтому он застегнул пуговицу на вороте, надел фуражку на потную лысину и решительно подкрутив усы, выпучил глаза и гаркнул:

— Господин Поручик! Слушай мою команду!

В такие минуты я ненавидел армию. Мыши плакали, но продолжали есть кактус — кажется, так это называется? Так что я вытянулся в струнку.

— Выдвинутся во главе вашей штурмроты, подразделений поддержки и обеспечения и особого разведывательного отряда в Мангазею и обеспечить там имперский закон и порядок! Приказ ясен? — и буркнул: — Это армия, а не институт благородных девиц!

Я щелкнул каблуками и наклонил голову ровно настолько, насколько было положено по уставу:

— Так точно, господин полковник! Разрешите исполнять?

— Исполняйте… — устало махнул рукой он, и, когда я был у самых дверей, проговорил: — Там Рыльский со своим полком стоит, он вздорный человек… Если попробует на вас давить, так и знайте — он вам не начальство. Об усилении просил полицмейстер, так что подчиняетесь вы ему, мне и Его Высочеству Регенту. С Богом, поручик!

* * *

Нас везли в Мангазею железной дорогой, в теплушках. Но до центрального вокзала состав почему-то не докатился. Начальник поезда развел руками:

— Там вроде как стачка у железнодорожников!

Вот это новости! Мангазея — это ведь как Яшма. Только на севере. Город, славный своими архитектурными ансамблями, разводными мостами, каналами, зимней иллюминацией и богатыми культурными традициями. Какая к черту стачка? Ну да, лоялисты там водились. Их вышибли оттуда вернувшиеся с Западного фронта верные Регенту части еще в самом начале всего этого, так что недолгое правление синих там забыли как страшный сон. Когда весь Север полыхал огнем гражданской войны, Мангазея была площадкой для международных переговоров и имела статус порто-франко: здесь встречались делегации и кроили политическую карту, а товары вывозили и ввозили беспошлинно — и город не трогали, ни имперцы, ни синие, ни Протекторат. Теперь тут установили имперскую власть. Вроде как.

Мы остановились в пригороде, на какой-то занюханной станции среди одноэтажных домишек, слякоти и порывистого ветра. Мангазея славилась своей погодой.

Рота, пулеметная команда, бомбометчики и снабженцы выстроились прямо на перроне. Я прошелся вдоль строя, а потом, молясь Богу, чтобы не сорваться на фальцет, заговорил:

— Солдаты! Офицеры! Друзья! Честно говоря, в прекрасной Мангазее сейчас происходит черт знает что. Если нас — «хаки» — зовут на помощь, чтобы обеспечить имперские закон и порядок — значит, дело дрянь. Поэтому я ожидаю от вас предельной внимательности, собранности и взаимопомощи. Насколько мне известно, в городе сейчас — кавалерия Рыльского… — строй загудел, как растревоженный улей, с кавалеристами у нас была давняя нелюбовь. — Так что нам придется показать местным, как должны выглядеть и вести себя настоящие имперцы! Зайдем в город как на свадьбу, братцы, а?

Дождавшись одобрительного гомона, я дал людям четверть часа, чтобы оправиться и привести в порядок форму после тесноты поезда. Сам тоже прошелся щеткой по шинели, вычистил сапоги, прекрасно понимая бессмысленность таких усилий при нынешней погоде, поправил портупею и кокарду на фуражке.

— Ну, с музыкой, шаго-о-ом — марш!

Барабан выбил будоражащую кровь дробь, а потом перешел на походный ритм. Подключилась флейта. Знаменосец развернул имперский штандарт и мы пошли — как на свадьбу, чеканя шаг по заляпанной грязью и конским навозом мостовой — от станции к центру. Туда, где располагалось полицейское управление.

Хлопали ставни, кое-кто из прохожих останавливался, чтобы поглазеть на диковинных зверюшек — имперскую пехоту. Но большая часть просто спешила убраться с нашего пути — и это было странным.

Если честно — мы привыкли к другому отношению. Не всегда, конечно, кричали барышни ура и в воздух чепчики бросали, но закрывать ставни и бежать, когда идут имперцы — это мы видели только в оккупированных областях Протектората и на совсем лоялистском северо-востоке.

Навстречу нам вдруг вылетела двуколка, запряженная парой гнедых лошадей. Завидев колонну солдат, худой господин, правивший лошадьми, потянул за вожжи:

— Тпр-р-у-у!

Сидевший рядом с ним толстый господин в каракулевой шапке досадливо поморщился:

— Господи ты Боже мой, еще имперцы? Сколько можно-то? Опричники!

— Это не те имперцы, это другие. Смотрите — «хаки»! — резонно заметил худой.

— Все они одним миром мазаны! — бескомпромиссно заявил толстый и плюнул на мостовую.

Худой пожал плечами и тронул вожжи. А я ничего лучше не придумал, как скомандовать:

— Рота-а-а! Добрым жителям Мангазеи — троекратное ура!

— Ура, ура, ура-а-а-а!!! — заорали солдаты, выплескивая накопившуюся досаду.

Толстый господин схватился за сердце, худой хмыкнул, вороны с крыш обратились в бегство с заполошным карканьем. Люди на тротуарах прятали улыбки. Я подумал, что, возможно, всё не так плохо, но тут мы вышли к рыночной площади.

Эта публика выстроилась вдоль прилавков: хмурые лица, поднятые воротники. Они даже не думали улыбаться, сжимая кулаки в карманах. И