Из ниоткуда в никуда - Виктор Ермолин

можно растоптать обычными аргументами точно дом из песка на песке.

– Что еще?

– Все чаще тебя посещает чувство, что ты родился не в ту эпоху. Лет так сто двадцать назад твои идеи славно приняли бы, а так до твоей софистики никому нет и не будет дела. А хуже того, что ты не написал в своей жизни ни строчки.

– Ты в этом так уверена?

– Более чем. Ты просто набиваешь себе цену, называясь эссеистом, переводчиком или кем бы то ни было еще, кем ты не являешься.

– Чего ты добиваешься?

– Хочу открыть тебе глаза, что я та еще язва. Мне становится смешно, когда люди вроде тебя говорят, что я им нравлюсь.

– Если не перестанешь, влюблюсь в твое рациональное мышление.

Воскресенская закатила глаза.

– Мне надоело гулять с тобой. Проводи меня до остановки.

– Ладно. Какой транспорт тебе подходит?

– Серьезно? На такой паршивой ноте ты отпустишь девушку домой?

– Если девушка плохо себя ведет, ее следует наказать.

– Этим ты только себя накажешь.

– В таком случае, попытаюсь удержать ее силой.

Фыркнув, Василиса ускорилась, чтобы уйти от наскучившего собеседника. Флейман, сохраняя невозмутимость, продолжил идти с прежней скоростью. И только когда девушка скрылась за слепым поворотом, он перешел на стремительный шаг. Однако смысла в этом не было – Василиса вполне спокойно ожидала его на скамейке, скрытой в кустах. Вот только когда Феликс догнал ее и сел рядом, она демонстративно отодвинулась от него на целый метр.

– Даю тебе последний шанс.

– Весьма великодушно с твоей стороны.

– Давай, если наши взгляды в отношении искусства совпадут, то я соглашусь с тобой встречаться.

– Как мы это узнаем?

– Я буду задавать тебе вопросы, а потом просто скажу совпало или нет.

– А как я пойму, что ты меня не обманываешь?

– Условимся, что я тебе в конце докажу.

– Идет.

– Для начала скажи, что для тебя совершенное искусство?

– Супрематизм Малевича.

– Почему?

– В отличие от своих предшественников Малевич создает что-то новое, а не подражает природе и окружающему миру. В его геометрических фигурах отражается гениальность человека, как творца.

– Идеально ровный квадрат эстетичнее обнаженного женского тела?

– Каверзный вопрос?

– По правилам только я могу задавать вопросы.

– Ты это не оговаривала.

– Заканчиваем игру?

– Супрематизм – это идеология, а женское тело – эстетика. Их нельзя сравнивать.

– А если девушка снимает эротические фотографии, а потом выкладывает их в интернет, чтобы привнести в мир больше эстетики – это не считается идеологией?

– Это даже не искусство. Скорее распутство.

– Хорошо. Предположим, что я выкладываю в соцсетях свои фотографии в одном нижнем белье. При этом по-максимуму использую свое мастерство художника. В таком случае, ты изменишь свое мнение?

– Ты таким не занимаешься.

– Это не ответ.

– Любой художник вправе самовыражаться по-своему.

– Ты бы посмотрел на подобное искусство?

– Я не знаю.

– Лучше подумай над ответом. Мало ли, это может кого-нибудь обидеть.

– Возможно посмотрел бы.

– Если бы стоял выбор смотреть на меня без одежды или на супрематизм – что бы ты выбрал?

– Тебя.

– Тогда последний вопрос – если бы я стала твоей девушкой, ты бы мне разрешил заниматься камхорингом?

– Нет.

– Очень жаль, Феликс, но мы несовместимы.

– Почему? Ты обещала доказательства в конце.

– Хорошо, они будут. В отличие от тебя, я смотрю на вещи реально. В жизни нет никакого вдохновения. Людьми всегда движет возбуждение, просто каждый направляет его, как и куда может. Лично меня восхищает женское тело – в белье или без него – не важно. Привлекательная грудь и пышные ягодицы – вот настоящее искусство. Идеальная геометрия.

– Хочешь сказать, что ты и сама занимаешься эротической фотографией?

– Обожаю, когда на меня голую смотрят и восторгаются.

– Это все провокация. Я тебе не верю.

– Ты сейчас в линзах?

– Что? Нет, я их не ношу.

– А очки где?

Феликс потянулся к переносице рукой, вспомнив, что в последнее время везде ходил в очках. Теперь, когда Василиса заострила на них внимание, он вспомнил, что они спали с его лица, когда он упал на кофейный столик.

– Похоже, оставил дома.

Ни с того ни сего Воскресенская встала, отошла от скамейки на пару метров и оглянулась по сторонам. Удостоверившись, что вокруг никого нет, она завела правую руку за спину и стала медленно поднимать подол своего платья. Юбка скользила по гладкому капрону, пока не обнажила две шелковые ленточки подтяжек для чулок. Немного повременив (похоже, так она дразнила), Василиса буквально на какое-то мгновенье задрала свою одежду еще выше, чтобы показать две выпуклые округлости, украшенные тонкой полоской кружевного белья.

– Теперь веришь?

Феликс попытался что-то сказать, но рот онемел, звуки не шли.

– Теперь я точно ухожу. Прощай.

Василиса Воскресенская испарилась. Феликс Флейман открыл глаза.

XII. История русского степничества

Феликс отодвинул щеколду и выбежал на лестничную клетку. Женя, в надежде, что он еще обернется, проводила молодого человека глазами до лестничной клетки, но он очень быстро скрылся из виду.

«Перестань жалеть себя, – сказала себе Женя, пытаясь сдержать подкатившие к глазам слезы. – Ты ему неинтересна, смирись уже с этим. Ты – Женя, а Женя не создана для серьезных отношений. Этим все сказано».

Женя вернулась в комнату. На полу по-прежнему валялись книги и канцелярия, которую она не успела собрать. Вновь присев у стеклянного столика, Женя обнаружила знакомую вещь – очки. Видимо, они слетели с Флеймана, пока тот падал.

– Вот нелепый, – проговорила она и рассмеялась. Надев на себя очки, Женя встала и подошла к зеркалу. Подражая манере Флеймана говорить с какой-то напыщенностью, она произнесла: – Фантазия и воображение – это два уникальных дара, которые отличают нас от животных… Бред какой.

Безразличный, самодовольный, смешной – Женя не понимала, чем так ей нравится Флейман. Возможно она просто устала быть одинокой, потому цепляется за первого встречного.

– А ведь он даже не спросил, почему я не появилась тогда на собрании.

* * *

Бум, бум, бум – раздался неожиданный грохот, от которого я слетела с кровати. Полусонная и хмурая, я поползла на ощупь в коридор, собирая ногами углы проклятой мебели. Еле раскрыв слипшиеся веки, я посмотрела в глазок – некое существо стояло и долбилось в мою дверь.

– Здравствуйте, – произнесло оно хриплым писклявым голосом в образовавшуюся щель между стеной и дверью.

– Здрасьте, – ответила я и смерила глазами эту странную антропоморфную особь. Отдаленно она напоминала запустившее себя, заплывшее жиром тело, которое уже перестало напоминать не то чтобы женщину, но даже человека.

– Пройдите, пожалуйста, соцопрос, – сквозь зубы процедило оно.

– Что, с раннего утра решили людей доставать?

– Простите. Но уже два часа дня.

– Как два часа?

– Вот, смотрите, – буркнуло оно и показало в пухлой ручке экран своего старого кнопочного телефона. На нем значилось пятнадцать минут третьего.

– Я в два должна была быть уже на станции! – в панике я захлопнула дверь.

Добежав до дивана, я схватила лежащий у подушки телефон и раскрыла будильник – по неведомой мне причине он был отключен.

– Ну, почему? – вырвалось из меня.

В спешке забежав в ванную, я стала считать: две минуты на зубы, одна на одежду, пять – до метро, десять – до