Остров на краю света - Джоанн Харрис

— Без толку, — резко сказал Аристид. — В такую погоду.

Ален поднял голову, и его ударило волной в лицо. Кашляя и ругаясь, он ушел под воду.

— Вдруг вы там застрянете, — настаивал Аристид. — Ветер бросит «Сесилию» на риф, и вас...

Флинн только набрал воздуху и опять нырнул. Ален влез в лодку.

— Нам скоро надо возвращаться, иначе придется грузить лодку со скал, — крикнул Ксавье, перекрывая шум ветра.

— Где Гилен? — спросил Ален, отряхиваясь, как собака.

— Вон он! Все уже на борту — кроме Рыжего.

Вода поднималась. Из-за Ла Жете пришла зыбь, и при свете фонарей видно было, как течение, идущее к мысу Грино, набирает силу по мере подъема воды. Что было мелководьем, превратилось в открытое море, и гроза приближалась. Даже я это чувствовала. Воздух был полон электрических разрядов. «Сесилия» дернулась, налетев на затопленное незакрепленное звено рифа, Матиа выругался и сел с размаху. Ален, который вглядывался в темноту в поисках Флинна, чуть не упал.

— Ничего не выходит, — с беспокойством сказал он. — Если мы не закрепим последнюю пару тросов, риф сам раздерет себя на куски.

— Рыжий! — крикнул Аристид. — Рыжий, ты в порядке?

— Винт освободился, — крикнул Гилен с кормы. — Должно быть, Рыжий до него все-таки добрался.

— Тогда где его черти носят?

— Слушайте, нам надо уходить скорее, — настаивал Ксавье. — Нам и сейчас уже непросто будет добраться назад. Дед, — это Аристиду, — нам надо возвращаться, правда!

— Нет. Будем ждать.

— Но, дед...

— Я сказал, будем ждать! — Аристид глянул на Алена. — Я не потерплю разговоров, что Бастонне бросили друга в беде.

Ален на мгновение встретился с ним глазами, потом отвернулся и стал сматывать в бухту конец, лежащий у его ног.

— Рыжий! — во все горло заорал Гилен.

Через секунду вынырнул Флинн, с другой стороны «Сесилии». Ксавье первый его заметил.

— Вот он! — закричал Ксавье. — Помогите ему влезть!

Флинну нужна была помощь. Ему удалось высвободить цепь из-под лодки, но теперь надо было установить звено на место. Кто-то должен был удерживать звенья вместе столько времени, чтобы другие успели защелкнуть крепления, а это была опасная работа. Если волной один модуль бросит на другой, человека между ними может запросто раздавить. Кроме того, риф уже был под водой; над ним было пять футов черного бушующего моря, так что работать приходилось в лучшем случае наугад.

Ален снял vareuse.

— Я пойду, — вызвался он. Гилен хотел занять его место, но отец остановил его. — Нет. Дай я, — сказал он и спустил ноги в воду.

Остальные добровольцы смотрели, вытягивая шеи, но «Сесилия», освобожденная от уз, начала дрейфовать прочь от рифа.

Прилив набирал силу; от земли, на которую еще можно было высадиться, осталась лишь узкая полоска. Потом над водой останутся только скалы, и лодка окажется в ловушке между ними и надвигающейся бурей, с ветром, дующим в корму. Я слышала зловещие тревожные крики наблюдателей на борту «Сесилии»; фонарь замигал в тревоге, и в бинокль я увидела, как двоих человек втягивают на борт. С такого расстояния невозможно было понять, все ли у них благополучно или нет. Сигнала за криком не последовало.

Я нетерпеливо смотрела с Ла Гулю, как «Сесилия» тащится к берегу. За ней по горизонту гуляли молнии. Луна, которой лишь несколько дней осталось до полной, спряталась за облако.

— Не успеют, — прокомментировала Капуцина, глядя на стремительно сокращающиеся отмели.

— Они не пойдут к мысу Грино, — сказал Оме. — Я знаю Аристида. Он всегда говорил, что, если застрянешь во время прилива, надо идти к Ла Гулю. Это дальше, но течения не такие сильные, и приставать там безопаснее, когда доберешься.

Он был прав. Через полчаса «Сесилия» вышла из-за мыса, чуть качаясь, но достаточно уверенно, и взяла курс на Ла Гулю. Мы помчались к ней, все еще не зная, успели они закончить риф или бросили его на произвол стихий.

— Смотри! Вон она!

«Сесилия» уже входила в залив. За ней волны, высокие, с белизной на гребнях, отражали мрачное небо. Внутри залива было относительно спокойно. Вспыхивал красный бакен, освещая их на миг. Когда ветер стихал, мы слышали громкие голоса и пение.

Звук раздавался в холодном воздухе странно и зловеще — предвестие шторма, который шел за ними по пятам. Свет Аристидова фонаря освещал шестерых сидящих в лодке, и теперь, когда они подошли ближе, я различала лица, подсвеченные словно от костра. Ален и Гилен в своих длинных плащах, на корме — Ксавье с Аристидом Бастонне, рядом сидит Матиа Геноле. Они представляли собой впечатляющее зрелище — такую картину мог бы написать, например, Джон Мартин: на фоне апокалиптического неба два старика с длинными волосами и воинственными усами, оба повернуты к суше в профиль, мрачно торжествуя. Только потом я поняла, что впервые увидела Матиа и Аристида вместе, бок о бок, и услышала, как их голоса сливаются в песне. На час враги стали если и не друзьями, то чем-то вроде союзников.

Я пошла вброд навстречу «Сесилии», и они меня увидели. Несколько человек спрыгнули в воду, чтобы вывести лодку на сушу. Среди них Флинн. Он неловко обнял меня, пока я тащила «Сесилию» за нос. Несмотря на усталость, глаза у него горели. Я обхватила его руками, дрожа от холодной воды.

Флинн засмеялся.

— Это еще что такое?

— Значит, у вас получилось? — Мой голос дрожал.

— Конечно.

Он был ледяной и пах мокрой шерстью. Я ослабела от облегчения; изо всех сил вцепилась в него, и мы оба чуть не упали. Его волосы хлестнули меня по лицу. Рот у него был соленый на вкус и теплый.

Гилен, сидя на корме, рассказывал всем, кто готов был слушать, как Ален и Рыжий ныряли по очереди под звено рифа, чтобы закрепить последние тросы. На утесе ждали еще несколько деревенских — я увидела Анжело, Шарлотту, Туанетту, Дезире и отца. Кучка детей с фонариками приветственно закричала. Кто-то пустил сигнальную ракету, которая триумфально поскакала по камням к морю. Анжело завопил:

— Всем добровольцам колдуновка бесплатно! Выпьем за святую Марину!

В отдалении подхватили:

— Да здравствует Ле Салан!

— Долой Ла Уссиньер!

— Троекратное «ура» Рыжему!

Это крикнул Оме, протискиваясь мимо меня к носу лодки. Оме и Ален, подойдя к Флинну с боков, подняли его над водой. К ним присоединились Гилен и Ксавье. Флинн, ухмыляясь, ехал у них на плечах.

— Инженер! — закричал Аристид.

— Мы ведь даже не знаем, выйдет ли из этого рифа что-нибудь, — смеясь, сказал Флинн.

Его протесты утонули в раскате грома. Кто-то радостно и победоносно закричал в ответ, обращаясь к небу. Словно в ответ, пошел дождь.

9

Настало время неопределенности — и для меня, и для всех остальных. Истощенные неделями изнурительного труда на стройке, мы впали в неловкое затишье, усталые, слишком неспокойные, чтобы праздновать. Недели шли, никак не рассеивая нашей неуверенности. Мы ждали.

Ален поговаривал о покупке новой лодки. Потеря «Корригана» означала, что Геноле больше не могут ходить на рыбную ловлю, и, хотя они храбрились, в деревне все знали, что семья глубоко в долгах. Один Гилен, кажется, сохранял оптимизм; несколько раз я видела его в Ла Уссиньере, он околачивался в «Черной кошке» в футболках разнообразных психоделических цветов. Может, на Мерседес это и производило впечатление, но виду она не подавала.

Про риф никто не упоминал. Он пока держался, найдя себе место, как и предрекал Флинн, но все чувствовали, что говорить об этом вслух значило бы искушать судьбу. Мало кто осмеливался возлагать на него слишком большие надежды. Но вода на Ла Буше сошла; Ле Салан был свободен от воды вплоть до низинных болот; пришли и прошли ноябрьские приливы, не причинив никакого ущерба ни Ла Бушу, ни Ла Гулю.

Никто не осмеливался выражать свои надежды вслух. Со стороны могло показаться, что в Ле Салане ничего не изменилось. Но Капуцина получила открытку от дочери, с материка; Анжело начал перекрашивать свой бар; Оме и Шарлотта спасли зимний картофель; а Дезире Бастонне сходила в Ла Уссиньер и там целый час проговорила по междугородному телефону со своим сыном Филиппом, живущим в Марселе.

Все это были не особенно важные события. Но что-то словно висело в воздухе: предчувствие новых возможностей, самое начало движения.

Жан Большой тоже переменился. Впервые с моего возвращения он вновь заинтересовался заброшенной шлюпочной мастерской, и в один прекрасный день, придя домой, я увидела, что он, одетый в рабочий комбинезон, слушает радио и сортирует заржавевшие инструменты в ящике. В другой раз он начал прибираться в запасной комнате. Однажды мы вместе пошли на могилу Жана Маленького — вода к тому времени почти полностью сошла — и нагребли к надгробию свежего гравия. Жан Большой принес в кармане луковицы крокусов, и мы посадили их вместе. Иногда все было совсем как встарь, когда я помогала отцу в шлюпочной мастерской, а мать с Адриенной уезжали в Ла Уссиньер, оставив нас вдвоем. Это время принадлежало только нам — краденое и оттого вдвойне драгоценное; иногда мы уходили из мастерской и отправлялись рыбачить на Ла Гулю или пускали кораблики по ètier, словно те сыновья, которых у него никогда не будет.