Черная книга (сборник) - Алексей Котов

Эрмелинда ревновала своего ветреного супруга, но каждый раз прощала его, тем более что Грета Харман, успевшая стать ее верной подругой, была постоянно рядом с ней. Многочисленная прислуга Берингара и родня Эрмелинды, невольно уважающая ее, за сказочное богатство, была бессильна помочь ей. Эрмелинда могла выгнать из замка любого слугу, сказавшего дурное слово об Адале, и безвозвратно рвала родственные связи. Даже старый, восьмидесятилетний Йохан Обенау решившийся поговорить начистоту со своей племянницей после краткого разговора с ней, больше не показывался в замке, а через полгода Эрмелинда не приехала на его похороны.

Только два человека в замке могли безбоязненно посмеиваться над Адалом и говорить о нем все, что думают. Это были Готфрид и Агнета. Готфрид был честен от природы и не знал низкого страха, а десятилетняя девчонка оказалась не по годам умной и наблюдательной.

Эрмелинда избегала дочери и своего верного рыцаря. Грета Харман, растолстевшая за два года жизни в замке Берингар как мышь на дармовой крупе, не смогла сделать большего. Если она принималась говорить об Агнете или Готфриде, Эрмелинда опускала голову и ничего не говорила в ответ. Это был дурной признак и, опасаясь гнева владелицы Берингара, Грета замолкала.

Жизнь в замке снова изменилась. Но, став более яркой, она не стала более живой. Эмоциональный мир Эрмелинды был переполнен, но если рядом не было Адала, все вокруг вдруг пугало ее своей серостью и пустотой. Чтобы не отпускать мужа в Дрезден, она попробовала устраивать пышные приемы в замке, но родственные отношения были уже испорчены, а многочисленные должники не прибавляли веселья в Берингаре.

Тогда Эрмелинда заговорила о путешествии в Святую землю. Грета ужаснулась и принялась рассказывать ей о диких болгарах, византийцах и арабах.

– Но разве смерть обходит кого-нибудь стороной? – нашла в себе силы улыбнуться Эрмелинда.

Грета ответила, что и не стоит звать ее раньше времени.

После рождества 1109 года, в начале января, Готфрида свалила сначала простуда, а потом у него снова начались сильные головные боли. Агнета не забывала своего «дядю» и почти все время проводила с ним. Иногда их навещал Кифер Тойц или кто-либо из прислуги. И только Эрмелинда ни разу не навестила Готфрида.

Иногда, кода головные боли становились слишком сильными, Готфрид терял сознание и бредил. Агнета слушала его бесчисленные рассказы о сражениях и была готова зарыдать от горя. Кифер Тойц прикладывал к пылающему лбу рыцаря смоченные водой или каким-либо отваром трав повязки. В глазах старого врачевателя не было надежды, а только растерянность.

Лишь один раз Эрмелинда спросила дочь, как чувствует себя Готфрид и не нужно ли ему что-нибудь. Но разговора не получилось, Агнета отвечала сухо и коротко, а Эрмелинда не была настойчива в своих вопросах.

13

…Пол комнаты застилал густой туман, а лунный свет чертил его на косые и разноцветные квадраты. Готфрид открыл глаза и увидел сидящего рядом с его кроватью на стуле Джиса. На этот раз черт был одет в черный длинный балахон, а его голову почти до кончика носа скрывал капюшон.

– Как ты себя чувствуешь, рыцарь? – спросил Джойс, и в его тоне не прозвучало прежней насмешки.

Готфрид глухо застонал и попытался отвернуться. Головная боль взорвалась в голове белым, слепящим шаром, и рыцарю на секунду показалось, что он ослеп.

– Я не собираюсь к тебе прикасаться или причинять какие-либо неудобства, – сказал Джис. – Лежи тихо. Мы просто немного побеседуем, а потом я уйду.

– Зачем ты вообще пришел? – тихо спросил Готфрид.

Джис помолчал.

– Видишь ли, в чем дело, мы, черти, умеем перемещаться во времени, и я мог бы рассказать тебе много интересного. Правда, дальность перемещения зависит от ранга и звания, а мой ранг не так высок, как мне хотелось бы. Но и тысяча лет в ту или другую сторону, не так уж и мало…

– Уйди! – оборвал черта Готфрид.

Его губы потрескались от жара, и даже одно слово причинило ему сильную боль.

– Не спеши, – Джис откинулся на спинку стула. – У меня, как и у тебя, есть начальство, и я пришел к тебе не по своей воле. Так вот, я хочу тебе рассказать одну… – Джис улыбнулся, по волчьи оскалив зубы. – … Одну сказку, которая случится через сто пятьдесят лет. А поскольку она случится обязательно, я буду рассказывать о ней в прошедшем времени. Так вот, во время похода французского короля Людовика IX, в Египет огромное количество его рыцарей попало в плен. Брошенные королем на произвол судьбы, они испытывали и голод, и издевательства, а потому даже смерть казалась многим из них просто избавлением от мук. Но многие нашли другой выход – они приняли ислам… Среди них был двадцатилетний мальчик по имени Жан де Арни. С детства ему внушали, что он христианин и его страдания за Христа – величайшее благо. Но страдания опустошили его душу и сердце, а разум мальчика-рыцаря превратился в разум голодного волка. Вот так Жан де Арни стал Абдуллой за кусок сухой лепешки, две рыбины и кувшин воды. Сначала он был рабом, но ислам запрещает долго держать человека в рабстве, и через пять лет Жан-Абдулла оказался на свободе. Дорога домой для него была закрыта, потому что во Францию его ждало второе позорное отречение, на этот раз от ислама и кличка «двойной отступник». От него наверняка отвернулись бы все родственники и друзья. Бывший рыцарь остался в Александрии…

Джис немого помолчал, рассматривая цветные, тусклые пятна на полу.

– Как жил Жан-Абдулла?.. Своим трудом и часто этот труд оплачивался только куском хлеба и миской похлебки. Он мало думал, потому что был постоянно голоден и разучился переживать по таким пустякам, как, например, удар плети слуги богатого бея. Жан просто жил, а его единственным развлечением было разглядывание морской дали. Он садился где-нибудь на берегу, подальше от людей и просто смотрел на воду, словно пытался что-то вспомнить. Но ни воспоминания детства и юности в далекой Франции, ни полустертые в памяти лица матери и некой прелестной девушки по имени Сесиль не приносили ему облегчения в его поисках. Жан словно пытался вспомнить что-то другое… Люди считали Абдуллу-Жана немного сумасшедшим, многие откровенно сторонились его, но Жан привык к одиночеству и оно совсем не тяготило его.

Через пять лет он нанялся матросом на судно богатого купца по имени Карим Мавр. Абдулла-Жан не знал морского дела, а потому хозяин судна сделал его своим слугой. Через пять лет Абдулла-Жан снова попал в плен, на этот раз к венецианцам. Это были и купцы, и разбойники, в зависимости от обстоятельств. Их предводитель Никола Корьезе оказался истовым христианином. Когда во время боя с венецианцами Карим Мавр упал за борт и умолял Николу протянуть ему руку, тот согласился, только если Карим примет христианство. Диалог венецианца и араба оказался довольно коротким, Карим мгновенно согласился с доводами венецианца после того, как кто-то из матросов показал рукой на горизонт и крикнул: «Акула!». Очевидно, огромные переживания сделали не очень смелого Карима христианином еще в воде. Поднявшись на борт, он поцеловал руку своего спасителя и сказал, что благодарит его дважды: за свою жизнь и за новую веру. Никола Корьезе понравились эти слова. Он был жадноват на деньги и, наверное, счел, что Бог посмотрит на его жадность сквозь пальцы благодаря обращению мусульманина к лику Христа.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});