Пьяная Россия. Том первый - Элеонора Кременская

Танька хмыкнула, глядя на игры ветерка, и направилась к шкафу одеваться.

Она не была богатейкой. Мать работала на заводе или как она сама говорила: «в заводе». Получала зарплату, но все уходило на еду, да коммунальные услуги. Одежда покупалась в секонд-хенде да и то только со скидкой в восемьдесят процентов. Обувь они с матерью искали на распродажах. Денег всегда было впритык.

Недавно Таньке стукнуло четырнадцать лет, но на такое обстоятельство, как получение паспорта, она почти не обратила внимания. В паспортном столе ей подарили в честь совершеннолетия грамоту и книжку. Грамоту она сразу же выбросила в первую попавшуюся урну, а книжку сунула в руки первому же попавшемуся на улице попрошайке, жалобно поскуливавшему прохожим о десятке на хлеб.

Дома, вбросила паспорт в шкатулку с документами и засела за арбуз, который мать вместо торта купила ей на день рождения. Торты были дороги, а арбуз дешев.

С матерью Танька дружила и понимала ее. Мать, несмотря на немало пожитое, почти сорок лет, была сущим ребенком. Очень любила мультики и индийские фильмы. По ночам ей снились романтические герои и, наверное, она надеялась встретить одного из них и в жизни. Любимым писателем у нее был Александр Дюма, а любимым героем граф Монте-Кристо.

У нее было невинное лицо этакой девушки из провинции, приехавшей в столицу, вечно неуверенной и сомневающейся в себе. Она всегда оглядывалась и украдкой проверяла все ли в порядке с ее одеждой. Она не знала иногда, куда девать свои руки, намозоленные о заводские станки, они казались ей самой большими и не ухоженными. Она стеснялась и прятала от случайных взоров прохожих тыльные стороны своих ладоней, потому как красные цыпки так и не сходили с ее кожи, сколько она не старалась с кремами да растительными маслами их убрать.

Танька шмыгнула носом, вспоминая, что от матери всегда исходил запах или вернее сочетание запахов. Тут были и дезодорант с ароматом сирени, и растворимый кофе с молоком, и горький привкус йода, которым она смазывала пораненные о станки и железные заводские болванки, пальцы. От ее одежды также исходили запахи, детского мыла и стирального порошка, а еще едва уловимое ощущение духа выглаженной одежды, которую оставляет после себя горячий паровой утюг.

Сама Танька мало о чем мечтала. Про себя она говорила, что у нее переходный период. И прислушивалась к себе, часто осознавая, что окружающий мир для нее слишком нелеп и неуклюж.

В школе у учителей она прослыла за лентяйку, хотя первые шесть классов прилежно училась и мечтала поступить, хоть, на тот же юридический факультет в университет.

После шестого класса в ней что-то сломалось, она, будто впервые проснулась и огляделась, понимая, что школа – это не то… На первое сентября она впервые пришла без букета цветов. Ее стали мучить мрачные предчувствия и столь же мрачные мысли. Без радости она пошла в седьмой класс и двойки стали слетаться к ней в дневник со всех, буквально, со всех предметов.

Танька перекрасилась. Светло-русые косы свои обычно заплетенные в ленточки она расплела.

Крашенные черные с каким-то синеватым отливом волосы выглядели теперь странно и неестественно, впрочем, как и губы, густо накрашенные черной помадой.

Она придирчиво оглядела себя в зеркале и удовлетворенно хмыкнула.

И ничего, что ее курносый нос и яркие веснушки высыпавшие на щеках носили на себе несмываемую печать детства.

Танька не обращала на это никакого внимания, а может просто не знала, считая себя уже достаточно взрослой…

Привычным жестом она надела на шею железную цепочку с черепами вместо звеньев. Оба запястья ее рук оказались закованными в кожаные браслеты с символикой черепов.

На тонких пальцах также засияло несколько колец с черепами.

Одежда и обувь на ней вся сплошь черного цвета проблескивала то тут, то там брелоками с черепами. Темный рюкзак, который она закинула на плечо загремел железными скелетиками подвешенными ко всяким замочкам и кармашкам.

Во дворе Танька долго оглядывалась, и яркое сентябрьское солнце вызолотило ее веснушки, успев добавить еще новых, налепив их бесцеремонно и на нос, и на лоб, и на щеки.

Двор почти безлюдный, но веселый из-за большущей стайки воробьев шумливо перелетающих с подстриженных дворником кустов на усыпанный листвой асфальт заставил Таньку даже улыбнуться, самую малость, чуть-чуть, краешком губ.

Но в следующую минуту она уже заметила какое-то движение вдали двора и деловито, широким шагом, направилась туда.

Дворник, упорно мел и упорно сметал опавшую листву в мешок, несмотря на все старания ветра помешать ему в этом увлекательном занятии. Заметив Таньку, дворник смутился, выронил метлу и мешок, стащил с рук тряпичные рукавички и полез в карман.

Танька в упор разглядывала его.

У него совершенно не было бровей и это придавало его лицу отталкивающий вид, будто он при всех, тут же, разделся догола, выставляя напоказ свой безобразный обвисший живот и маленький сморщенный пенис.

Вместо приветствия Танька коротко кивнула ему, на ходу выхватила сотню из его неуверенных дрожащих пальцев и зашагала дальше.

А он, поглядев ей вслед, тяжело вздохнул и прошептал: «Смотри какая, этакая!» И вдруг, вспомнил, как она маленькой ему доверяла и беспечно скакала на одной ножке, крепко держась за его руку, чтобы не упасть…

В школу Танька не пошла, а повернула к заброшенным гаражам. Скоро наткнулась на компанию веселых молодых людей. Все они встретили ее восторженными криками. Здесь, были только свои люди, в основном, студенты. Сами себя они называли бомберами и весьма гордились своими занятиями.

А заняты они были чрезвычайно, Таньке тут же сунули в руки баллончик с краской. Она включилась в работу. На стенах гаражей появились непристойные рисунки. Бомберов, вполне устраивало, что их художество видно с дороги, где проносится всякий-який транспорт. Они бросали вызов обществу и Таньке это нравилось.

С бомберами она провела полдня. Насмеялась вволю и наелась чипсов до отвала. Ей нравились бомберы, свободные независимые люди со своей точкой зрения на все происходящее не только в политике страны, но и вообще. Наверное, такими были когда-то давно, почти сто лет назад, анархисты. Таньке хорошо было на их эмоциональной волне.

Бомберы отличались от панков, которые старались оставить на стенах авторитетных зданий свои непонятные автографы. Они отличались от граффити-райтеров, цивилизованно разрисовывающих, с разрешения администрации района, входные двери подъездов домов в цветочки-василечки.

Бомберы шли против течения, и Танька Хрусталева желала идти вместе с ними, уверенная и счастливая единением, целью и духом команды.

По пути домой к ней привязался одноклассник. Тщедушный, слабый очкарик, испускавший протяжные вздохи во все время пути.

Он рассказывал об уроках, поводил рукой, подскакивал на одном месте и в его глазах вихрем крутился целый мир лихорадочно-сумасшедших мыслей.

Одноклассника звали Эдик и само имя, и он сам Таньке отчаянно не нравились. Но то, что этот ботаник предлагал выполнить за нее домашнее задание ее вполне устраивало и подумав немного, она согласилась заглянуть к нему домой.

Все три комнаты его квартиры были одинаково меблированы – темные тяжелые шторы, люстры с хрустальными сосульками, книжные шкафы из дуба, серые паласы на полу. Все это наводило на Таньку скуку и тоску. Взгляду ее не за что было зацепиться, на чем-то остановиться. Большие добротные диваны, покрытые однотонными пледами, полированные столы с пустыми вазами, стулья, плотно придвинутые к столам, так, что становилось ясно, как давно никто на них не сиживал, а стало быть, не праздновал сколько-нибудь значительных торжественных дат. Фотопортрет в рамочке аккуратно поставленный на верх серванта, где одинокие бабушка с дедушкой улыбались робко и будто уже ни на что, не надеясь, сказали Таньке, что видно они и были зачинщиками семейных праздников, а когда их не стало, не стало ничего…

Она не сдержала зевоту при виде всех этих тоскливых комнат и поняла, что в этой квартире можно только спать или пребывать в иллюзиях. Кстати, одно из самых усовершенствованных окон в мир иллюзий стояло тут же – телевизор и смотрело на нее своим темным оком.

Танька обнаружила на столе программку и заметила подчеркнутые матерью Эдика любимые телепередачи. Усмешка легкой тенью пробежала по ее губам. Мать ботаника смотрела, в основном, телесериалы и дебильные передачи с семейными сценами и обсуждениями поступков тех или иных героев.

– Скажи мне, что ты смотришь, и я скажу, какой у тебя интеллект, – вслух пробормотала она.

Ботаник трудился над ее тетрадками на кухне. Он быстро строчил заданные примеры и задачки по алгебре и геометрии.