До встречи на небесах - Леонид Сергеев

— Возьми! Я буду там разводить цветы.

Помню, я еще долго кочевряжился, а теперь — надо же! — этот клочок земли моя единственная отдушина.

Конечно, и квартиру, и дачный участок, и путевки в Дома отдыха в те годы мог получить любой рабочий и служащий. Больше того, им давали бесплатные путевки и в санатории, которые по комфорту превосходили писательские Дома творчества. И участки от предприятий выделяли не по шесть, как нам, а по восемь соток, и в сухих местах, а не в комарином раю. Тем не менее, я исключительно благодарен Союзу писателей за все материальные блага, и бесконечно благодарен за ЦДЛ, за общение с единомышленниками.

Кстати, среди работников ЦДЛ я никогда не афишировал свое писательство, и многие из них долгие годы не знали, что я член Союза. Я был для них руководителем изостудии (для некоторых — учителем их детей и внуков), «своим художником», своим работником, с которым они получали зарплату, остальное их не интересовало. Был случай, когда меня даже не пустили в ресторан. В тот вечер я встречал знакомых из Ленинграда, чтобы посидеть в нашем кабаке. Накануне им сказал:

— У нас лучше всего, — и, усиливая выигрышность своего варианта, добавил: — Не случайно и президента Рейгана встречали в нашем ресторане.

— А будут свободные места? — спросили мои гости.

— Для литераторов всегда найдутся, — важно бросил я, не сомневаясь в победе.

И вот входим мы в зал, подскакивает старший официант (заменявший метрдотеля) Алексей и улыбается:

— Сегодня для художников мест нет. Извини.

В самом деле, за столами сидели одни писатели и, как всегда, несколько «блатных», но один стол пустовал.

— А этот? — кивнул я.

— Ждем писателей.

— Но я, извини, тоже из их числа.

— Ладно врать-то! В душе мы все писатели. — Алексей засмеялся и удалился.

Как назло ни директора ресторана, ни директора ЦДЛ не было и я остался с носом. Понятно, мои гости запрезирали меня, и даже неплохая посиделка в Пестром не сгладила мой позор.

Как-то мы с бардом Е. Медведевым выпивали в нижнем буфете и он, подогретый, сказал, что сочинил «потрясную вещь».

— Пойдем в Малый зал, там же рояль, там и сыграешь, — заявил я, в полной уверенности, что мне дадут ключи от зала, где я уже немало лет проводил занятия.

Мы поднялись, и я объяснил дежурной суть дела; она прекрасно знала меня, но вежливо заявила:

— Сегодня не ваш день (я занимался по воскресеньям). В будни зал только для писателей.

Медведев начал было доказывать, что я тоже писатель, но дежурная не поверила.

Однажды я выпивал с друзьями художниками в какой-то мастерской. Мы приняли совсем немного и решили добавить в ЦДЛ. Только вошли, дежурная удивленно вскинула глаза:

— Леня, кого это вы привели?

— Да вот, подобрал на улице, — отшутился я, кивнув на друзей.

— Но вы же знаете, что писатели и те могут проводить только двоих, а тут вы, да еще троих!

Хорошо что у меня в кармане лежал членский билет (который дежурная долго рассматривала, с трудом веря в его подлинность). Кстати, с того дня она зауважала меня, даже как-то отвесила комплимент:

— …Некоторые писатели напиваются так, что не стоят на ногах, а вы, вроде тоже выпиваете, но мы не видели вас пьяным. Вы молодец!

На самом деле я просто боялся потерять работу (изостудию) и уходил сразу, как только чувствовал, что поплыл.

Гардеробщики ЦДЛ, с которыми я дружил и отмечал все зарплаты (я получал за изостудию меньше, чем уборщица — пятьдесят рублей в месяц и обычно столько уже был должен буфетчицам), узнали о том, что я пишу книги, только на мое шестидесятилетие.

— Что ж обманывал? Что ж не дарил книжки? — обиделись старики, когда я притащил им бутылку водки с закуской.

На том же юбилее в Малом зале брат развесил мои иллюстрации, и вдруг редактор «Малыша» Т. Васильева, которая знала меня сто лет, спрашивает:

— А чьи это работы на стенах?

Когда брат объяснил, она тут же предложила мне иллюстрировать книжку в «Онексе», куда перешла с начала «перестройки». Вот так поздно я и открывался в новом качестве.

Но если работники ЦДЛ воспринимали меня только как художника, то в секретариате Союза многие вообще не знали, кто я такой — это и понятно, я там никогда не появлялся. Однажды за стол, где мы с инженером Леонидом Доменовым выпивали, подсела бухгалтерша Союза Я. Богданова и поинтересовалась: «кто вы?». Я плосковато пошутил:

— Водопроводчики. Ремонтируем трубы в вашем Доме. Второй день вкалываем, а после работы вот… расслабляемся.

Бухгалтерша знала всех писателей в лицо, и поверила (почему не поверить, если у нас был соответствующий видок?). Только спустя полгода, когда я уже выпивал с ее мужем писателем, она узнала, что к чему, рассмеялась и с досады звезданула меня кулаком по спине.

Кстати, меня частенько принимают черт-те за кого. Был случай, когда я принес рукопись в одно издательство, так редакторши приняли меня за посыльного и стали совать мелочь «на чай».

В начале девяностых годов, когда началась свистопляска «реформаторов», многих из нас перестали печатать; мы оказались на обочине, буквально без копейки в кармане. Я пытался устроиться сторожем, но мне (пятидесятипятилетнему) говорили:

— Староват. Сердце откажет, отвечай за тебя.

А тут еще брат с женой крепко сели на мель. Короче, я обменял свою квартиру на меньшую в «хрущевке», а доплату поделил с братом. Он свою часть положил на сберкнижку (в надежде жить на проценты), но после гайдаровского обвала, остался ни с чем. Я успел потратить деньги: съездил в турпоездку по Европе, и издал пару книг рассказов за свой счет (нашел захудалую типографию, и за небольшую сумму получил самиздат). Слово «книги» к этой печатной продукции мало подходит — бумага газетная, обложки мягкие («летающие по воздуху», как говорят продавцы развалов), шрифт расплывчатый, и всего по триста экземпляров, половина которых обрезана криво, в некоторых текст вообще вверх ногами — в общем, сделал себе примитивный подарок. Тем не менее, я дарил друзьям эти раритеты. Некоторые (вроде Константина Сергиенко) не верили, что я печатаюсь за свой счет.

— Не ври! — говорили. — Небось, нашел богатого спонсора!

Другие (вроде Яхнина) верили и ворчали:

— Ты дурак! Впустую тратишь деньги! За свой счет печатаются только графоманы!

Наверно, я действительно поступал глупо, тем более что раздарил всего штук тридцать-сорок экземпляров, остальные и сейчас валяются в сарае на участке (в магазинах их не взяли, «у вас нет имени», — сказали; точнее, в одним киоске взяли и даже одну книжку купили, но тут же вернули, объявив: «Это не тот Сергеев» — оказалось, есть какой-то бард Л. Сергеев), только Яхнин забывал, что многое из этих самиздатовских рассказов я когда-то носил в известные журналы, но ни в одном их не напечатали. В некоторых даже говорили: «Подходят, берем», но «печатают» до сих пор (за всю жизнь ни разу не напечатали в серьезном журнале!). Вот и набралось с полсотни не опубликованных рассказов. Получалось, я зря над ними корпел. А так хоть друзья прочитали. В общем, об этом не жалею.

Теперь о наградах. У меня нет ни орденов, ни званий. Не стану ловчить, кем-то прикидываться, серьезно заявляю — если б был орденоносцем, испытывал бы стыд перед друзьями, которые не имеют никаких наград, но заслуживают их больше меня. А такое сплошь и рядом в искусстве (недавно Госпремию по литературе дали эстраднику Жванецкому — позорище! И это в стране великих писателей! До чего докатились «демократы»! Впрочем, сейчас среди «народных артистов» — туча шоуменов и безголосых певцов, всяких Ермольников, Макаревичей, Якубовичей — разве их можно поставить рядом с действительно народными Жаровым, Крючковым, Ильинским?!).

Короче, мне наплевать на награды, на всю эту мишуру, другое дело — отношение к тебе как к человеку, который все-таки кое-что сделал в своей области. Ну, куда это годится: сидим в ЦДЛ: Коваль, С. Иванов, Яхнин и я, вдруг подходит П. Френкель (полулитератор-полуфункционер, живущий то в России, то в Германии) и раздает моим друзьям бланки для выдвижения на диплом Андерсена, а мне даже и не кивнул, хотя мы знакомы десятки лет (он работал в журнале «Детская литература»), вроде я — дерево, часть интерьера в зале; на его физиономии так и читалось — да, я проталкиваю только «своих». Ну, ради приличия, хотя бы сказал: «А тебе в другой раз». Или: «Так мы решили». Или пошутил бы: «Извини, бланков маловато». Хоть что-то сказал бы, но нельзя же человека так унижать! Повторяю, мне все эти дипломы до лампочки, но в тот момент почувствовал жуткий стыд — не потому что для Френкеля оказался пустым местом, а потому что он так неприкрыто грубо это показал.

И за друзей стало стыдно — они бросились лихорадочно заполнять бланки, не испытывая ни малейшей неловкости от ситуации, похоже посчитали — все в порядке вещей, они заслужили дипломов, а я нет; им не хватало лишь сказать — мы, евреи, таланты, а ты посредственность. Ну, а себя в те минуты я просто-напросто презирал, ведь еще некоторое время сидел как истукан за столом, не зная куда деться.