Суперклей для разбитого сердца - Елена Логунова

Вика узнала о том, что супруг ей коварно изменяет, совершенно случайно: заглянув по какой-то надобности к Виктору на работу, она подслушала разговор двух пациенток. Больные планировали небольшой ночной разврат с дежурным доктором, которым по графику был Виктор Прошкин!

Вика – женщина решительная и серьезная, школьная учительница физкультуры, – собралась застукать своего мужа на месте преступления. С этой целью она надела маскировочный костюм, состоящий из длиннополого плаща с поднятым воротником и мужней фетровой шляпы, нацепила черные очки и в ночь очередного дежурства Виктора встала на пост под березой.

Сквозь темные стекла ночью трудно было увидеть что-нибудь, кроме светящегося окна, но ничто другое Вику и не интересовало. По опыту многолетней супружеской жизни она твердо знала, что Виктор никогда не занимается сексом при свете. Значит, как только окно погаснет, Вика начнет наступление на больницу.

Берегись, изменщик!

Отбой в палате большинством голосов объявили задолго до полуночи. Против отхода ко сну в детское время был только Зяма. Его богемный образ жизни решительно противоречил больничному распорядку. К тому же он много спал днем и теперь чувствовал себя достаточно бодрым.

– Достаточно бодрым для чего? – спросил Зяма сам себя.

Существовали варианты более интересного вечернего времяпрепровождения, чем одинокое сопение «в две дырочки» на продавленной больничной койке. Зяма был уверен, что медперсонал женского пола с готовностью поможет ему в организации активного отдыха, однако следовало трезво оценить свои возможности. Зяма немного побродил по коридорам и заглянул перемигнуться с девочками в ординаторской под предлогом срочной необходимости позвонить. Набрал домашний номер лучшего друга, и автоответчик голосом Вани Горина пробормотал:

– Извините, меня сейчас нет дома, я уехал за город кататься на лошадях!

– Экстремал! – проворчал Зяма и положил трубку.

Заняться ему было решительно нечем. Родная сестричка командирским тоном приказала ему не шалить с медичками, отправляться на боковую и быть назавтра в хорошей форме. Признавая лидерство Индюшки в сложившейся ситуации, Зяма честно попытался наступить на горло собственной песне, но не сумел одолеть бессонницу. Под дружный храп соседей по палате он долго ворочался в кровати, потом не выдержал, встал и подошел к окну.

За окном была глубокая летняя ночь, теплая, ароматная, располагающая не ко сну в душной больничной палате, а к долгим прогулкам при луне в приятной компании. Луна за окном тоже была – желтая и круглая, как сырный шар. Чего не было ни за окном, ни в палате, так это приятного общества.

Зяма мечтательно обласкал взором девически стройную березу на газоне, тоскливо вздохнул – и неожиданно поперхнулся воздухом. Он закашлялся до слез, поспешно протер глаза, всмотрелся в серую тень под деревом и убедился, что ему не померещилось: под березой кто-то прятался. Этот «кто-то» был одет, как киношный шпион, и таращился черными окулярами, как показалось Зяме, прямо на него!

Зямино мечтательное настроение вмиг исчезло, на смену ему пришла тревога. «Пантюхинцы! – испуганно подумал он. – Узнали, что я здесь, и пришли запугивать! Или бандиты? Узнали, что я здесь, и решили добить!»

В этот момент под Зяминой палатой, в окне «дежурки» на третьем этаже, погас свет. Вика Прошкина выпрыгнула из-под березы, путаясь ногами в полах длинного плаща, перебежала открытую площадку пустой автостоянки и тугим злобно гудящим смерчем влетела в открытую дверь приемного отделения.

Зяма отпрянул от окна и схватился за сердце. Не придумав лучшего способа укрыться от неведомого врага, он в два прыжка подскочил к своей кровати, бухнулся в койку и накрылся с головой покрывалом, превратившись в большой бесформенный узел.

Тихий скрип двери заставил его содрогнуться.

– Козюляр Кузнецов? – услышал Зяма сквозь редкое больничное покрывало. – К вам пришли!

– Кто?! – пискнул Зяма.

– Сказал – друг!

Зяма приспустил простыню, как чадру, открыв верхнюю половину лица, и довольно ехидно сказал:

– Знаю я таких друзей!

– Ага, и он сказал, что знаете! – обрадовался желтолицый дядька с забинтованной головой.

Зяма успел заметить, что на дядьке больничная пижама, и это его чуточку успокоило. Вряд ли пантюхинцы или бандиты стали бы так старательно маскироваться на местности!

– Ваня его зовут, – сказал желтолицый. – Ваня Горкин.

– Ха-ха! Так я и поверил! – Зяма поджал ноги и отполз в кровати подальше к стене. – Ваня Горин уехал за город к лошадям!

– А конь его знает! – пожал плечами смущенный дядька. – Щас спрошу!

Желтолицый вышел и торопливо зашаркал тапками по коридору. Зяма обеспокоенно прислушивался, одновременно пытаясь соображать. Интересно, кто это придумал назваться именем его лучшего друга? Конечно, то, что Ваня Горин – закадычный приятель Зямы, ни для кого не секрет. Но как это коварно! Сказаться другом, чтобы подобраться поближе и… И – что? Убить, покалечить, похитить? Зяма не представлял, каковы могут быть намерения злоумышленника, но он видел тьму голливудских кинофильмов, в которых подлые убийцы настигали недобитых героев в больницах и госпиталях. Он испугался. Зяме еще никогда не приходилось умирать, и участвовать в собственной смерти ему совсем не хотелось. Зяма уже начал подумывать, а не выбраться ли ему на подоконник, чтобы попытаться уйти от преследователя по фасаду здания в эффектной манере человека-паука.

– Слышь, Козюляр! – позвал неслышно вернувшийся Желтолицый. – Велено тебе передать, что пришел хорошенький!

– Хорошенький? – обрадованно повторил Зяма.

Ему вмиг полегчало: он поверил, что его спрашивает настоящий Ваня Горин. «Хорошеньким» того называли девчонки на первом курсе Университета искусств. Ване глупенькое прозвище немного льстило, и он даже использовал его как псевдоним – подписывал так свои талантливые карикатуры на тех же девчонок. Было это, по Зяминым ощущениям, сто лет назад. По нынешним временам кличка «Хорошенький» звучала компрометирующе. К счастью, общеупотребительным прозвище не стало, и крайне немногие люди знали, что оно вообще когда-то применялось к мужественному экстремалу Ивану Горину.

– Иду! – Зяма заторопился прочь из палаты.

За дверью, ведущей из отделения на лестницу, бубнили голоса.

– Слышь, хорошенький! – приставал к морщащемуся Горину желтолицый дядька. – Вы, педики, непьющие или как? Я ж думал, я зачем Козюляра бужу? Я думал, мы на троих сообразим!

– Сообрази за троих! – предложил Ваня, вынимая из кармана плоскую походную фляжку.

– О, коньячок! – обрадовался Желтолицый.

Не теряя ни минуты, он с трофейной фляжкой в подрагивающей от нетерпения руке ушлепал в отделение.

– Служба спасения! – улыбнулся Ваня бледному от переживаний Зяме. – Я подумал: может, тебе помощь нужна? Ты вообще как, в порядке?

– Вытащи меня отсюда! – попросил тот, прислушиваясь.

Вверх по лестнице грохотали чьи-то торопливые шаги. Не зная, что это ревнивая Вика Прошкина спешит застукать неверного мужа, Зяма забеспокоился о собственной безопасности. В конце концов, не привиделась же ему пугающая фигура в шляпе и плаще! Да, пожалуй, лучше будет переместиться из больницы в какое-нибудь тайное место. И координаты его сообщить только своей мисс Холмс – дорогой сестре Индюхе.

Горин молча подтолкнул призадумавшегося друга к лифту.

– А как же катание на лошадях? – вспомнив свое общение с горинским автоответчиком, спросил Зяма, когда кабинка с треском и жужжанием поползла вниз.

– На каких лошадях? – Ваня не сразу понял, о чем идет речь. Сообразив же, усмехнулся и успокаивающе сказал:

– Вот сейчас и покатаемся! У меня в автомобильном моторе прорва лошадиных сил!

– Ты на машине? – оживился Зяма. – Так, дай-ка я подумаю…

И он погрузился в мысли о том, где бы устроить штаб-квартиру Ватсона в изгнании.

Глава 4

Я проснулась поздним утром и, едва открыла глаза, как поняла, что меня переполняет чувство. Причем чувство это было вовсе не романтического характера, совсем наоборот: меня обуяла жажда мести.

– Убью заразу! – угрожающе прошептала я, вспомнив давешнюю коварную старушку.

Впрочем, она вполне могла оказаться и не старушкой вовсе. Ведь голос, который я слышала в телефонной трубке и потом на пустыре, был молодым и звонким, а фигуру дамы, спихнувшей меня в люк, я не разглядела. Запомнила только широкополую шляпу, а это разве примета? Летние шляпы размером с тележное колесо кто только не носит, наша мамуля, например. Кстати, это подражательство мне кое-что напоминает! Помнится, какая-то криминальная личность, предположительно – женского пола, явилась в «Мегаполис» в мамулиной блузке!