Ночью все волки серы - Гуннар Столесен

Я спросил:

— Сколько лет вы прожили вместе? Пятнадцать? Шестнадцать?

— С пятьдесят девятого.

— И до самого конца?

Она кивнула.

— Расскажи мне, как это случилось.

Глаза ее расширились. Заговорила толчками, словно спотыкаясь на каждом слове.

— Я… не… никак. Лучше обратитесь в полицию. Я не хочу вспоминать. И я ничего не знаю. Он просто ушел. И не вернулся. Полиция. Рассказала мне. Они сами пришли ко мне. И рассказали, что произошло.

— А ты ни о чем не догадывалась? И он ни разу не проговорился?

Она только покачала головой.

— А как вы жили? На какие средства?

— Жили… как люди живут. Я работала. Он время от времени подрабатывал, курьером. В общем, он нашел свое место.

— Свое место — в обществе, которое он ненавидел и презирал?

— Это не совсем…

— После войны он остался верен своим политическим убеждениям?

В ее глазах опять вспыхнул огонь.

— Вы все сборище проклятых идиотов, вы все… И если человек однажды совершил ошибку, вы это забыть не можете. Вы даже мертвым не прощаете! Так и вьетесь вокруг, жалкие, тщедушные карлики, и все пережевываете одни и те же надоевшие вопросы. За совершенное преступление он отбыл наказание — задолго до того, как мы с ним познакомились. Этого недостаточно? Разве он не искупил свою вину? Вы всех готовы облить грязью!

— Извините. Но у людей моего поколения самые ранние воспоминания детства — мне было тогда два года — связаны с бомбежками Бергена. Все наше детство прошло в бомбоубежищах, долгие дни и ночи.

— Я это помню. Но ведь это были английские бомбы, Веум.

— Эту войну вели нацисты. И Харальд Ульвен был одним из них, до конца. Он сражался против своих соотечественников.

— Ну, что на это ответить? — Она как-то съежилась и заговорила совсем тихо. — За это он понес после войны суровое наказание. И кто знает, может быть, именно тогда я полюбила его еще больше.

Такому заявлению трудно что-либо противопоставить. Я предпочел промолчать. Оркестранты вернулись на свои места. Меня больно кольнуло, когда я услышал, что они исполняют «As Time Goes By[22]» как заурядную танцевальную — музыку. Вокруг нас танцевали — с ума сойти — наши соотечественники, кружились пары, нежно прильнув друг к другу. В годы войны большинство из них были молодыми. Кому-то из них наверняка пришлось повоевать. Теперь уж не угадаешь, сорок лет спустя, кто и на чьей стороне сражался. Хищники порой становятся ручными. Но в паноптикуме встречаются и те и другие.

Когда я опять заговорил, мой голос звучал совсем тихо.

— Надо думать, что о Харальде Ульвене вам известно все. И нет нужды перечислить те его преступления которые так и остались, безнаказанными, несмотря на достаточное количество улик. Нам известны его делишки и военного времени, и более поздние. Они все классифицировались как несчастные случаи. Но ведь это были убийства!

Вот тут-то у нее глаза на лоб полезли.

— Как вы смеете? О каких несчастных случаях вы говорите? Какие убийства имеете в виду?

— Вы разве не знаете, как это делалось? Случайно гибли люди. Во время войны это регулярно и планомерно совершалось одним и тем же человеком. Убийца бесчисленных жертв до сих пор не найден. Его прозвали Призрак — за эту его способность убивать незаметно, исподтишка.

— И вы хотите сказать, что этот человек… вы… подозреваете Харальда? — Она в ужасе посмотрела на меня.

— Да. Неужели он тебе ничего не рассказывал?

Она стиснула зубы. Но удержать поток слов она была не в состоянии. Слова вырывались, сдавленные и почти неслышные.

— Нет, он на такое не способен. Послушайте, я знала Харальда лучше, чем кто-либо, и я уверена, он был просто не в состоянии… — Элисе неожиданно расплакалась. Личико сморщилось и покраснело, она вскочила и с такой силой швырнула сумочку на стол, что опрокинула бокалы, пиво потекло по скатерти, а сидящие за соседними столиками замерли. Один из музыкантов совершенно сбился с такта, а к нам уже спешила пара официантов.

— Никогда больше не пытайтесь со мной заговорить, Веум, — Элисе Блом прошипела мне прямо в лицо. — И если вы хоть раз приблизитесь ко мне, я обращусь в полицию, так и знайте. И вам не поздоровится.

Подбежавших официантов она смерила взглядом, полным презрения:

— Весьма сожалею. Мне пора идти. Заплатит господин.

И, не повернув в мою сторону головы, она развернулась на каблуках и двинулась в гардероб. Официанты бросились наводить порядок, ко мне же решительно направился администратор с уже выписанным счетом. Пока я расплачивался, моей дамы и след простыл. С соседних столиков на меня бросали любопытствующие взгляды, и все те же два официанта проводили меня до самой двери, на этот раз, чтобы убедиться, что я действительно покидаю их славное заведение.

На мостовой у ресторана не было ни души. Элисе Блом ушла, и даже ни одной машины не было видно, только мелкий дождичек сочился из дырявого неба. Единственное, что мне оставалось, это вернуться домой.

25

Погода в Бергене капризна. С временами года полная неразбериха: неожиданно, как пинг-понговский шарик из рукава небесного фокусника, в марте вдруг удивит снегопад, а в мае могут ударить заморозки, зато в январе бывают прекрасные солнечные дни и пятнадцать градусов тепла. Как будто боги погоды затеяли гигантский футбол и солнце-мяч то и дело уходит за боковую линию.

В том году солнце вернулось к нам опять на рубеже между августом и сентябрем, и теплая погода стояла вот уже две недели. Но поднималось солнце все ниже и ниже, и хотя ртутный столбик изо всех держаться на уровне, это уже никого не могло обмануть.

На последние дни августа был намечен первый в истории города бергенский марафон. Мы договорились, что последнюю субботу и воскресенье каждого месяца Томас будет проводить со мной. В ту субботу он возник на пороге моей квартиры в несусветную рань, в джинсовой курточке и яркой майке с картинкой, с выгоревшими за лето волосами. Я открыл дверь, но какое-то время мы стояли и смотрели друг на друга, не в силах сделать ни одного шага. Он явно стеснялся меня, но, когда я наклонился и поцеловал его, он не отстранился. За лето он заметно вырос, и теперь зубы уже не казались такими огромными на его все еще детской мордашке.

Непросто сохранить контакт с ребенком, если так редко с ним видишься, но на этот раз у него накопилось много новостей, и он радостно ими делился. Поскольку я собирался принять участие в марафоне, то предложил отвезти его домой пораньше в воскресенье, но он сказал, что хочет побыть со мной, чем несколько меня озадачил.

— Придется долго ждать, — предупредил я. — Четыре, а то и пять часов.

— Тогда я возьму с собой книжку.

Книгу он взял. Я не спросил, какую. Вкусы и пристрастия моего сына могли отрицательно повлиять на результат моего забега.

В воскресенье утром испарились последние Облака, не сходившие с неба все лето, и, когда мы прибыли на стадион Фана, солнце уже распалилось не на шутку. День в долине Хаугландсдален обещал быть теплым.

На беговой дорожке самые серьезные спортсмены уже начали разминку. Мазали вазелином определенные точки, наиболее важные в стратегическом отношении, и проверяли в десятый раз, хорошо ли завязаны кроссовки. Атмосферу перед марафоном невозможно — описать. Неискушенному человеку может показаться, что по всей стране закрылись на выходной отделения «Скорой помощи» для того, чтобы прислать сюда своих пациентов. Мышечные и ревматические боли в коленях, ступнях и суставах, острые боли в животе, неврозы — все эти болезни пышным цветом распустились в районе старта, глубокий и искренний пессимизм охватил марафонцев. Не менее половины участников сомневались, что сумеют одолеть даже первый километр.

На внутренней дорожке я увидел Эву Енсен в джинсах и зеленой футболке. Мы поздоровались, и я спросил, не собирается ли она тоже принять участие. В ответ она заразительно рассмеялась и покачала головой.

— Но моральную поддержку я всегда готова оказать, — заверила она и окинула взглядом участок размеченной трассы.

Рыжее искусственное покрытие выглядело очень заманчиво в лучах утреннего солнца, и тысячи с трудом сдерживаемых кроссовок отбивали ритмы тамтамов вокруг зеленого озерца посреди стадиона. Я проследил за направлением ее взгляда и обнаружил Вегарда Вадхейма в желтой майке полиции и черных брюках, его темно-синяя кепочка была натянута плотно, по самые угли. Непревзойденный стайер, он показал, на что способен, уже во время разминки, вряд ли кому удастся обойти его и на этот раз.

— Ты не посмотришь за моим пареньком? — обратился я к Эве Енсен и похлопал Томаса по плечу.

Она улыбнулась.

— Разумеется. Пусть садится в машину, мы проедем за нами всю трассу.

— Отлично.