Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы - Максим Оськин

Как уже было сказано, военнопленные почти с самого начала войны послужили резервуаром дешевой рабочей силы, тем более привлекательной, что их правовой статус был наиболее низким, и тем более необходимой, что каждый новый призыв все больше и больше оголял народное хозяйство любой из воюющих стран. То обстоятельство, что международное право разрешало использование труда военнопленных, позволило приступить к эксплуатации данной правовой нормы немедленно. В итоге «…самое могущественное влияние на изменение взгляда на военнопленного, как на обезоруженного воина-профессионала, подлежащего содержанию в условиях военного быта, оказало значение экономического фактора в минувшей мировой войне… широкое использование всеми воевавшими государствами военнопленных в качестве рабочей силы является самой существенной особенностью военного плена минувшей мировой войны».[143] Это стало характерной новинкой. Например, в период Русско-японской войны 1904–1905 гг. пленные просто находились в концентрационных лагерях.

Не странно, что многие солдаты (для Восточного фронта — австрийцы и русские) первоначально рассматривали плен как некий «отдых», как возможность избежать гибели. Однако привлечение военнопленных к труду в массовом порядке показало, что «отдохнуть» не удастся. И понятно, что эксплуатация пленных носила мощный характер, так как в первую голову жалеть их было ни к чему. А помимо того, облегчать положение неприятельских пленных в сравнении с собственным населением, переносящим тяготы военного времени, это глупо и неправильно.

Сразу же приведем нашу точку зрения, обозначив авторские приоритеты. Когда многочисленные источники сетуют на тяжесть трудовой повинности в плену, то можно отметить, что на фронте тем, кто не сдался, было еще хуже. Помимо ежедневных окопных работ, также изнурительных и тяжелых, солдат ежеминутно мог погибнуть от вражеской пули. Так же, как в плену над людьми издевалась охрана, в окопах можно было подвергнуться дисциплинарному взысканию со стороны офицерского состава. Пленные же по крайней мере были избавлены от военной гибели, так как непосредственно во фронтовой зоне (то есть под своими же снарядами) работали около десяти, много — пятнадцати процентов всех работающих пленных. Пример таких пленных дает пилот бомбардировщика «Илья Муромец» в боевом вылете 29 августа 1916 года в район Галича и Бржезан: «Обычно при нашем приближении все живое разбегается и прячется. А тут вдруг видим — масса народа роет окопы третьей линии и не только не бежит, а, по-видимому, даже вылезла из окопов. Кучки увеличились. Побежало несколько отдельных точек. И это при первом и при втором пролете. С грустью решили, что это, очевидно, работают наши пленные, и бедняги, наверно, приветствовали нас, свободных. Бежали же или наиболее робкие, или конвоировавший ландштурм. К счастью, быстро сообразив, не обстреляли их из пулемета».[144]

Экономический фактор заставил использовать пленных в народном хозяйстве всех воюющих государств. Изъятие рабочих рук из народного хозяйства влияло на ведение военных действий, и потому военнопленные стали существенным подспорьем в замене рабочих в тылу, хотя и не смогли заменить их полностью, так как все-таки количество неприятельских пленных было существенно меньшим, нежели число собственных граждан, мобилизованных на войну.

Увеличение количества пленных неизбежно повлекло за собой ужесточение режима их содержания. В самом скором времени из пленных стали составляться рабочие команды, которые бросались на те или иные работы в Германии и Австро-Венгрии. Противник, впрочем, четко соблюдал требования международного права относительно командного состава: «В отличие от пленных солдат, которые уже с начала 1915 года начали в массовом порядке привлекаться к принудительным работам на германскую военную экономику, офицеры, в соответствии с Гаагской конвенцией, были освобождены от физического труда».[145]

К началу кампании 1915 года (то есть к весне) в одной лишь Германии находилось около полумиллиона русских пленных. Осенью 1914 года они участвовали в уборке урожая в Восточной Пруссии. Стоит вспомнить, что до войны ежегодное количество рабочих из Российской империи (литовцев, поляков, белорусов), отправлявшихся в Восточную Пруссию для наемных работ в германском сельском хозяйстве, достигало четырехсот тысяч человек. Эту цифру в военное время следовало компенсировать.

Теперь же рабочие команды русских военнопленных перебрасывают в те отрасли народного хозяйства, что наиболее нуждались в рабочих руках. А также, что характерно, труд военнопленных стал использоваться там, где он являлся наиболее тяжелым и опасным. Т. М. Симонова пишет: «Следует отметить, что русские военнопленные ценились особенно высоко в качестве добросовестной и послушной рабочей силы и привлекались на самые тяжелые и опасные работы: в шахтах, на калийных рудниках, оружейных заводах, в химическом производстве, строительстве и ремонте железных дорог. Очень часто они направлялись непосредственно в зону боевых действий».[146] Труд пленного стоил дешево, а ответственность была минимальна. Отсюда и пренебрежение к личности, к условиям труда, к соблюдению Гаагской конвенции, напрямую запрещавшей труд пленных на оборону неприятельского государства, взявшего их в плен.

Международные договоренности нарушались всеми сторонами. Прежде всего потому, что рабочих рук все равно не хватало, а предоставлять пленным какие-либо преимущества по сравнению с собственными гражданами — это неестественно. Отсюда и тяжесть, и опасность работ для военнопленных. Н. Н. Жданов указывает, что круг жизни пленного: лагерь — работы — лазарет. И так по нескольку раз за время войны.[147]

Помимо того, каждая сторона была уверена в собственной победе в войне и делала для этого все, от нее зависевшее, пусть и в ущерб каким-то там законодательным бумажкам. «Победителя не судят», — гласит народная мудрость. Как выяснилось, после Первой мировой войны не судили и побежденных. Что говорить, если главное лицо, формально ответственное за развязывание конфликта, разрушившего европейское единство, кайзер Вильгельм II после отречения бежал в Голландию и так и не был выдан голландцами. Отплатил он голландцам чисто немецкой благодарностью того времени — искренним приветствием гитлеровских войск, оккупировавших Нидерланды в 1940 году.

Чем дальше, тем больше экономика воюющих государств стала зависеть от труда военнопленных. Не то чтобы в решительной степени, но — весьма и весьма сильно. Каждая отрасль народного хозяйства требовала себе дешевой рабсилы, и каждого адресата следовало удовлетворить, так как рабочие руки были нужны везде. Кампания 1915 года — Великое Отступление русской армии на восток — дала австро-германцам еще почти миллион пленных. Заменить пятнадцать миллионов мужчин, призванных на фронт в Германии и Австро-Венгрии, они, конечно, не могли, но частично восполнить пробелы — вполне.

То есть 1915 год в этом смысле сильно помог Центральным державам, скованным во Франции позиционной борьбой, которая дает минимум пленных при максимуме кровавых потерь (убитыми и ранеными), но продолжавшим вести на Русском фронте маневренные операции. И даже больше. По мнению немецкого исследователя, стремление германских войск в кампании 1915 года на Востоке брать как можно больше пленных объяснялось во многом требованиями промышленников и крупных землевладельцев, нуждавшихся в рабочих руках.[148] Это всего лишь мнение, но зато какое характерное.

Работа бывает разная. Люди также разные. Взаимные репрессалии существенно сдерживали отношение к пленным в неприятельских странах. Но если англичане и французы заботились о своих пленных, справедливо полагая, что если их солдаты, знавшие, за что они вообще воюют, и сдались в плен, то иначе и быть не могло, то для русских ситуация кардинально отличалась.

Не понимавшие целей войны и воевавшие фактически только потому, что так приказал царь, русские крестьяне в солдатских шинелях порой добровольно сдавались в плен, не желая умирать непонятно за что. Поэтому русское военно-политическое руководство почти не помогало русским военнопленным, ограничиваясь минимумом. Кроме того, внутри страны и на фронте пленные представлялись пропагандой не столько как несчастные и мученики, сколько как предатели и симулянты. Не то чтобы всех «мазали одной краской». Акценты, конечно, разводились. Однако общая тенденция являлась очевидной: плен — это неиспользование всех возможностей для сопротивления, как того требовали Устав и прочее военное законодательство.

В этом верховная власть Российской империи частично была справедлива. Слишком многие добровольно сдавались в плен. Другое дело, что добровольные сдачи были не следствием пацифизма или предательства, а итогом неподготовленности страны к войне: худшее в сравнении с немцами воинское искусство командиров, неравное вооружение, нехватка оружия вообще. Но об этом сказать было невозможно, ибо страна должна бороться до конца, а виноватых можно будет поискать и после победы. В этом смысле «дело Мясоедова — Сухомлинова», о котором сказано в З^й главе, явилось чрезвычайно неблагоприятной тенденцией в системе обороноспособности Российской империи и воли ее граждан к продолжению борьбы.