Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы - Максим Оськин

В 1917 году власти вплотную столкнулись с нежеланием солдат воевать. Недаром глава правительства и военный министр А. Ф. Керенский в преддверии летнего наступления отправлял на фронт целые запасные полки пехоты, готовившие резервы, — все, что угодно, лишь бы добиться победы и тем самым утвердить в России господство капитала. Поэтому требовалось бороться с практикой братаний и добровольных сдач в плен, так как солдаты, осознавшие перспективу «черного передела», больше не желали умирать. Тем более — просто так, ибо мир «без аннексий и контрибуций», провозглашенный Временным правительством и Петроградским Советом, означал, что от войны Россия ничего не получит. Вопрос: к чему же вообще воевать и умирать, если в тылу, в деревнях, уже делят помещичью землю?

Меры противодействия применялись самые разнообразные. Но условия были уже не те, что при царизме. Поэтому основной упор делался на пропагандистских материалах. Перед Июньским наступлением, в частности, была издана брошюрка, посвященная мучениям русских военнопленных в Германии. Здесь шли ссылки на сведения русских врачей, вернувшихся из плена. Брошюрка повествовала о таких ужасах в неприятельском плену, что должна была напрочь отбить всякое желание сдаваться и пережить войну: «Нет слов, чтобы развернуть перед вами полную картину зверств немцев и полную беззащитность от них русских пленных. Полуголодное существование пленных, отсутствие защиты их интересов, непосильная работа быстро изнашивают организм пленного, приводят его к гибели, проводя предварительно через путь тяжелых, нечеловеческих физических и душевных страданий. Розги, кандалы, травля собаками, подвешивание, распятие, погружение в холодную воду — вот применяемые немцами меры принуждения пленных к работе». Еще — пытки, вплоть до распинания, голод. Отбирают всю одежду и обувь. В довершение брошюрка некоего Яблоновского сообщала статистику: «Мы можем сказать, что из двух миллионов пленных, имевших несчастье попасть в Германию, более 500 000 уже не существуют. Их кости рассеяны на всей немецкой земле».[128] Интересно, что цифра в полмиллиона погибших пленных оказалась излюбленной и популярной. Так, эту же цифру дает и бывший немецкий пленный, в своих мемуарах писавший, что в России к 1918 году погибли до 500 000 германских пленных.[129]

Преувеличенные цифры — обычное дело в пропаганде. Согласно подсчетам ген. Н. Н. Головина, за время участия Российской империи в Первой мировой войне русскими войсками были потеряны пленными 2 417 000 чел., из которых почти двести тысяч умерли в плену. В то же время уступавшие врагу в технике и подготовке русские армии взяли в плен 1 961 333 пленных солдат и офицеров армий Центральных держав, из которых в плену умерли немногим более 50 000 чел. Те же цифры дают и статистические сборники. С удовлетворением можно признать, что немец все-таки соврал больше, хотя в брошюрке А. Яблоновского еще не учтены умершие в австро-германском плену за 1917–1918 гг. русские люди.

Помимо устрашения, указанная брошюрка выполняла и задачу указания целей готовившегося наступления. Якобы встречавшийся с этими врачами премьер-министр Временного правительства князь Г. Е. Львов сказал, что все это «еще раз подтверждает необходимость наступления на фронте. Так идите и всюду говорите, что наступление это — за освобождение томящихся в плену. Расскажите, что вы пережили и свидетелями чего вы являетесь, чтобы всем стало ясно, что ждет нас в случае поражения. Свобода — только в победе». Итак, цель Июньского наступления — «освобождение томящихся в плену». Об обязательствах перед союзниками, наживе буржуазии на военных заказах, земле и мире ничего не говорится. Удивительно ли, что только Юго-Западный фронт в провалившемся Июньском наступлении потерял свыше сорока тысяч пленных?

Никакой непосредственной помощи русским пленным при Временном правительстве оказано не было. Дело так и ограничилось шумными декларативными заявлениями. Совершенно справедлив вывод исследователя: «Отношение русского правительства и общества в 1914–1917 гг. к военнопленным характеризуется несколькими чертами: во-первых, непризнанием официальными властями необходимости осуществления помощи пленным и расцениванием ее как помощь врагу и, как следствие этого, отсутствием государственной программы и единого координационного центра по оказанию помощи военнопленным. Более того, пленные военнослужащие рассматривались властями как дезертиры и предатели родины, заслуживающие наказания. Во-вторых, отношение общества к военнопленным было в целом пассивным и безучастным. В-третьих, деятельность благотворительных организаций, несмотря на большое ее значение для пленных, в силу отсутствия достаточного финансирования не могла внести коренные изменения в политику российского правительства относительно военнопленных».[130]

Десятки, а затем и сотни тысяч военнопленных, поступавшие в распоряжение воюющих враждебных государств, их захвативших, стали головной болью военно-политического руководства всех сторон, так как в самом скором времени встала проблема не только их обеспечения и снабжения, но и занятости. Уже только в августе 1914 года, в первый месяц с начала военных действий, русские взяли в плен более ста тысяч австро-венгерских пленных в ходе Галицийской битвы, а немцы — полторы сотни тысяч русских пленных в Восточно-Прусской операции. Дальнейшие сражения в Галиции и Польше лишь увеличивали взаимные потоки пленных, а война явно затягивалась — это стало ясно уже после того, как германские армии были отброшены от Парижа в результате Битвы на Марне.

Никто не мог и подумать, что Большая Европейская война, к которой так долго и явно готовились великие европейские державы, продлится более четырех лет. Расчет на блицкриг не заставил задуматься над многими из тех проблем, которые в 1914–1918 гг. поставила перед воюющими сторонами уже не европейская, а мировая война. Это касается и военнопленных — миллионное их количество предвидеть было невозможно, так как за полгода решительных операций, под которыми виделся весь конфликт за европейскую гегемонию, захватить столько пленных просто невозможно даже и при столкновении миллионных армий — не может же четверть Вооруженных сил угодить в неприятельский плен. Тем не менее практика войны показала, что и невозможное возможно: например, в ходе Восточно-Прусской наступательной операции русский Северо-Западный фронт за месяц боев потерял сто процентов исходной группировки, в том числе три пятых пленными. Если каждый месяц получать по сто пятьдесят тысяч человек русских пленных, да еще австро-русский фронт, да еще Французский фронт, то и впрямь можно набрать за полгода миллион военнопленных.

Блицкриг не мог дать столько пленных лишь потому, что Франция должна была быть выведена из войны за сорок дней, как это предполагало германское планирование войны — «План Шлиффена», после чего соединенными усилиями союзники по Тройственному блоку обрушивались на Российскую империю, которая не смогла бы выстоять в одиночку перед таким напором. Планы Антанты хотя и не были столь четкими и детально разработанными, как у немцев, но также предполагали полугодовую войну, затем — замирение и все пленные, сколько бы их ни было, расходятся по домам. Тот факт, что миллионы пленных (солдат и гражданских) будут годами содержаться в лагерях, не мог быть осознан до войны, так как не имел прецедента ранее.

Как будто бы предвидя осложнения, международное право все-таки указывало, что труд пленных на неприятеля есть неотъемлемая часть войны. Статья 6 Конвенции о законах и обычаях сухопутной войны от 18 октября 1907 года сообщала: «Государство может привлекать военнопленных к работам сообразно с их чином и способностями, за исключением офицеров. Работы эти не должны быть слишком обременительными и не должны иметь никакого отношения к военным действиям». Первыми такой возможностью воспользовались немцы.

В ходе боев за Восточную Пруссию германская житница (а перед войной Германия ввозила около трети необходимого продовольствия) была частично разорена, а население бежало в глубь страны и должно было там оставаться впредь до твердой уверенности, что русское вторжение не повторится. Сражения за Восточную Пруссию шли несколько месяцев, и, хотя уже не отличались тем накалом и глубиной, как в августе, так как германцы старались перехватить инициативу действий на Востоке, тем самым вынуждая русских бросать все резервы в сражения на территории Польши, никто не мог дать гарантий. Поэтому осенью 1914 года германское командование использовало русских военнопленных на уборке урожая в Восточной Пруссии и Силезии, так как большая часть эвакуировавшихся с началом войны все еще оставалась в глубине страны.

Поступление дешевой рабочей силы, которую можно было использовать для активной эксплуатации, согласно международному праву, являлось слишком существенным «лакомством» и чересчур насущной необходимостью для государства, чтобы от него просто отказаться. Таким образом, в период Первой мировой войны «военнопленные уже не являлись, как раньше, просто обезвреженными, временно задержанными комбатантами, а трактовались государствами пленения как особого рода подневольная рабочая сила, имевшая при наличности продолжительной экономической борьбы особенное значение».[131] Первым 6-й статьей Гаагской конвенции воспользовался тот, кто первым ощутил нужду в рабочей силе. А именно — немцы. Вслед за ними, в самом скором времени все воюющие державы перешли к практике той или иной степени использования труда военнопленных в народном хозяйстве.