Очерки из будущего - Джон Манро

должно быть. Но кем бы я ни был, вы увидите, что я не трус. Тогда я прошу вас, если я покажу себя храбрым человеком в час смерти, сделать для меня одну вещь, когда меня не станет.

– Что именно?

Он положил ключ в карман и внимательно слушал.

– Послать строчку, которую я напишу карандашом или чем угодно, если вы дадите мне лист бумаги, одной даме в Англии.

– Значит, она ваша жена?

– Нет, она должна была стать моей женой.

– Это бы расстроило мою Софии, если бы я такого не сделал, – размышлял капитан Омаров, снова присаживаясь к столу и, видимо, глубоко задумавшись.

– Значит, вы сделаете то, что я прошу?

– Да, даю вам слово. А теперь скажите мне одну вещь. Зачем продолжать эту бессмыслицу? Вы настоящий мужчина. Вы готовы умереть за женщину. Зачем умирать за ложь?

Я молчал мгновение, потом сказал…

– Сэр, вы даете слово, что сделаете то, что я прошу?

– Да.

– Тогда, сэр, нет смысла продолжать разговор на эту тему. Я сказал то, что сказал, и скажу то же самое и в последний раз.

– Но, – сказал капитан Омаров, – это странно. Вы, очевидно, джентльмен, образованный человек, мужественный человек – зачем же повторять эту историю, если она не достигла своей цели? Почему не сказать: "Я проиграл, делайте со мной что хотите, но я ничего не расскажу", и не продолжать утверждать, что эта абсурдная история – правда?

– Потому что, – буркнул я, – это правда.

– Я сдержу свое обещание, – сказал капитан Омаров, – но только один вопрос. Ваша бутылка, ваш Телепорон, должны быть тоже правдой. Где они?

– Телепорон? – сказал я.

– Да, Телепорон, где он? – сказал капитан Омаров.

– Я не знаю, – ответил я. – Вентворт положил его мне в карман.

– Значит, он сейчас у вас в кармане?

Я проверил свои карманы, хотя прекрасно знал, что у меня его нет.

– Зачем продолжать эту чепуху? – спросил капитан Омаров,

– Я даю честное слово, что все, что я сказал, – правда, и ничего кроме правды, – снова выпалил я, не в силах больше сдерживаться. – Где находится Телепорон, я не знаю. Возможно, он выпал из моего кармана там, где я сидел до того, как увидел вас.

– Где это было? – спросил он.

Я рассказал ему, как смог.

– Что ж, полагаю, я большой дурак, – сказал капитан Омаров. – Я не могу всего этого понять. Может быть, вы, в конце концов, сумасшедший, и сводите меня с ума так же, как и самого себя, но вы говорите так, что кажется, будто во всем этом деле есть что-то таинственное. Я сам пойду и обыщу то место.

После подробного расспроса о том, что я помню о своих передвижениях по дороге до того, как они меня встретили, он ушел, пообещав вернуться до того, как меня отвезут в Кизил-Арват. На мой вопрос, позволит ли он мне воспользоваться Телепороном, если найдет его, он ответил только: "Нет, не позволю".

– Я еще не знаю, что он представляет из себя на самом деле.

И снова я остался один. Я был гораздо менее взволнован, чем раньше. Нетерпение, вызванное моим заключением, прошло, и на смену ему пришло странное затишье в моих эмоциях. Я спокойно сидел в своей камере и писал послание своей Кейт, испытывая при этом не столько страх или печаль, сколько странное удовольствие от того, что пытался придумать слова, которые были бы достойны нашей любви и показали бы ей, что, как бы я ни был разорен, я не совсем недостоин ее. Я был так поглощен этим сочинением, что, хотя и почувствовал мгновенное сотрясение, не придал значения залпу, который вскоре услышал снаружи и который, как я знал, был предсмертным криком туркоманов. Так проходило время, пока, должно быть, через час или больше после того, как он оставил меня, капитан Омаров снова не вошел в камеру, выглядя очень разгоряченным и усталым.

– Я боялся, что вас отправят раньше моего возвращения, – сказал он, – но не будем терять времени. Это ваш Телепорон?

– Боже правый, да! – воскликнул я.

– Вы хотите применить его немедленно?

– Да.

– Тогда я понимаю, чего вы задумали. Это яд, вы убьете себя, чтобы избежать повешения.

– Клянусь честью, я уверяю вас, что это не яд, и что у меня нет намерения совершить самоубийство. Под мое торжественное честное слово.

– Что! Вы солжете, умирая? – перебил капитан Омаров.

– Поскольку я надеюсь на спасение, это точно не ложь. – твердо сказал я.

– Боже правый! Это странно, – сказал капитан Омаров. – Вы не сумасшедший, и если вы не хотите отравиться, то для чего вам бутылка? А! Может быть, чтобы взорвать нас всех?

– Я вообще могу не прикасаться к бутылке. Клянусь честью, в ней нет ничего опасного. Но только сделайте с ней то, о чем я тебя попрошу, хорошо?

Но тут в камеру вошли трое солдат. Капитан Омаров положил бутылку в карман.

– Увидимся, – сказал он, – в Кизил-Арвате. Когда мы приедем туда, мы посмотрим, что с этой бутылкой. А пока вы должны идти с этими охранниками. Им приказано завязать вам глаза, но в остальном они не причинят вреда. Оревуар!

Через мгновение мне на голову накинули черный шелковый шарф, чтобы полностью ослепить меня. Потеря зрения была неприятной, но в остальном я не испытывал никаких неудобств. Под руководством двух охранников, которые держали меня под руки, я поднялся по ступенькам в ночной воздух, а затем сел в какое-то транспортное средство. Я сел на жесткое сиденье между двумя охранниками. В повозке было еще по крайней мере два или три человека, но что это была за повозка и сколько в ней было людей точно, я не мог разобрать. Мы двинулись в бодром темпе, но в каком направлении мы ехали, я, конечно, не имел ни малейшего представления. В конце концов, через час или около того, мы въехали во двор какого-то здания. Повозка остановилась. Меня вывели из нее, затем, очевидно, подняли по каким-то ступенькам и повели через какие-то проходы, после чего с моей головы сняли шарф.

Я так долго находился в темноте, что свет сначала ослепил меня, но постепенно я увидел, что нахожусь в большой комнате, освещенной примерно шестью или семью свечами. Это была, насколько я мог судить, какая-то обычная, чисто прибранная комната. Посередине стоял стол, за которым, в синем мундире с золотыми погонами, сидел крепкий, остролицый человек с седыми усами, но без усов и бороды. Рядом с ним стоял и разговаривал по-русски капитан Омаров. У огня сидел в рубашке, но в военных брюках