Русские и нерусские - Лев Аннинский

Фамилия женщины, которую Коренблюм полюбил и с которой связал судьбу, — Гергасевич. Человек с наметанным этническим слухом не ошибется в происхождении фамилии. Для прочих выдано объяснение: фамилия белорусская. Но те, кто объяснение пропустят мимо ушей, скорей всего сочтут ее еврейской. По принципу: кто не русский, тот еврей.

Теща Коренблюма, веселая русская антисемитка (вышедшая когда-то за Гергасевича), искренне (по-русски!) любит своего зятя и. собирается ехать вместе с ним в Израиль — нянчить внука.

Внук реагирует на это вполне в духе описываемого сюжета:

— Бабушка! Ну тебе-то что там делать? Среди жидовни?

— Да то же, что и здесь, — отвечает гражданка Гергасевич, расставляя все по своим местам. Интуитивно. И безошибочно. Ибо ТАМ будет то же, что ВЕЗДЕ.

А ЗДЕСЬ?

— Здесь, говорит она, — евреев не любили, не любят и любить не будут. Хоть вывернись они наизнанку.

А ТАМ?

Сказано же: то же самое. Только с переменой ролей. В роли «нелюбимых» окажутся наши бывшие соотечественники, которых станут звать русскими. А в роли «коренных» — сабры, сефарды и прочие старожилы. Начиная с таких родственников, как измаилиты-палестинцы.

А в России что будут делать оставшиеся?

За неимением евреев на их роли назначат лиц кавказской национальности. Или еще кто подвернется. Или вывернется наизнанку.

А если все нерусские отъедут и останутся одни русские? Найдут причину! Край на край! Южнорусские — это вам не поморы. Уральцы — не чалдоны. Когда в русской деревне идут сокрушать друг другу челюсти — край на край, стенка на стенку, тот конец улица на этот — где там евреи?

Найдутся.

Что нужно, чтобы эта дремлющая в людях всегдашняя агрессия обрела смертельно опасный адрес?

Нужна ситуация катастрофы. Всемирно-историческая. С погромами по фронту. Тогда на грани истребления может оказаться любой народ, не только евреи. И евреи могут стать жертвами в любой стране. Дождись Иосиф мира не на берегу Волги, а на берегу Вислы, то есть сохрани он изначальное польское гражданство, — он что, был бы избавлен от риска погрома? Не в Пинске, так в Кельце. Это-то лучше всех и чувствует гражданка Гергасевич: везде — то же самое. С поправками на ситуацию Большой Войны и Катастрофы. И на характеры людей и народов.

Я не знаю, какую можно продемонстрировать витальность, когда тебя берут по списку и ведут расстреливать. И какую предусмотрительность. Мои троюродные дядья в Ростове — надеялись переждать, пережить, перетерпеть немецкое нашествие. Им бы рвануть на восток. Старики не решились. Утешали себя: немцы-де не способны на зверство, это ж культурнейший народ Европы. Дождались: один лег в ров, другого затолкали в душегубку. Наивность продемонстрировали несчастные мои старики, и никакой «витальности». Шестью миллионами жертв расплатились за эту наивность евреи, жившие в «культурнейшей Европе» и не верившие, что кошмар средневековых погромов может повториться.

Вопрос о витальности может встать тогда, когда тебя не ведут к расстрельному рву и не запихивают в душегубку. А «всего лишь» называют евреем с издевательской интонацией (сочувственной, глумливой, завистливой и т. д.).

А на это как реагировать?

Да вот так, как тот украинец, который посоветовал Коренблюму не обращать на это внимания. «Когда меня хохлом обзывают, я делаю вид, что я не слышу».

Рискну заметить, что «хохлом» обзывают наперегонки с «москалем». Если такой «хохол» обрусеет, никому и в голову не придет искать в его родословии украинские корни. Российская Империя, а потом Советская Держава на треть собрана выходцами с Украины! Вы справедливо добавите: и остзейцами! И кавказцами!

Переспрошу: и евреями?

Разумеется, и ими тоже. Решает не голос крови, а верность делу. Кто верен делу, тому незачем «выворачиваться наизнанку».

А если ты все-таки слышишь голос крови и не можешь перестать быть евреем — что тогда?

Тогда — ехать на «историческую родину» Под град арабских камней.

А если остаешься в России под градом насмешек и не собираешься «русеть»? Есть даже теория: мы, мол, не русские, но мы и не евреи, мы — русские евреи, особый субэтнос в русском народе. Нормально. И казаки — субэтнос, и волжане — субэтнос, и чалдоны — субэтнос.

О, тут нужна витальность. Чтобы почувствовать, чем грозит тебе фраза: «Умеют же люди устраиваться». Или: «Хороший ты человек, и не подумаешь, что еврей». А если подумаешь? Еврей — персонаж анекдота. Вроде чукчи. Ну и что? Возьмут и Абрамовича сделают губернатором Чукотки. Но при том, чтобы он стал еще и вождем английских футболистов. У нас — как везде.

Права теща-антисемитка. Изрядная нужна витальность, чтобы выдерживать ее сентенции. И еще большая, чтобы выдерживать сентенции гебешника: «Сознавайся, жид. Где деньги?» На уровне Державы (тем более пишущей на знаменах нечто интернациональное) все решается с оттенком невинности: «исправили перегибы» — и вперед! Но как вынести эту бытовуху, эти «жидовские морды», эти сострадающие физиономии среди текущих жилкооперативных труб? Эти шныряющие комбинации: прибрать к рукам имущество отъезжающих в Израиль соседей или родственников.

В казни Еврейского Антифашистского Комитета есть отсвет мировой трагедии. В телодвижениях рядового гебешника, берущего в долг и нагло объявляющего, что не отдаст, — только омерзение.

Выдержать такое — как раз и нужна «витальность». Жмут с обеих сторон. В нашем ОВИРе, перебрав по листику документы на отъезд, издевательски спрашивают: а чем вы докажете, что вы еврей? Метрики-то не сохранились.

А когда продерешься сквозь эту вонь, — тот же вопрос зададут в «ОВИРе» израильском: а откуда мы можем знать, что вы еврей?

Так и пилят с двух концов, так и визжат ножи, так тебя и пинают, доказывая, что ты — отрезанный ломоть.

Прорвавшись наконец сквозь те и эти кордоны, новоиспеченный гражданин Израиля Иосиф Коренблюм берет билет на самолет, летит в Самару, бывший Куйбышев, и спускается к Волге.

Не на берег Пины, заметьте, где родился и прожил первые десять лет жизни. А на берег Волги, где его, богатыря, подымали на смех, атои грозили избить втемную.

«Поведение великой реки непредсказуемо и вместе с тем навечно предопределено», — смотрит в корень Татьяна Копылова. И завершает книгу таким жарким суждением:

«Начинала я писать, сопереживая нелегкой судьбе Иосифа. И вот закончила. И пришло

осознание, что в этом процессе исхода (удаления, выживания, выдавливания) из страны моего героя вовсе не он главный пострадавший, главный потерпевший, главный потерявший. Не он. Изгнанник, как бы тяжело ему ни пришлось, найдет пристанище в иной стране. А вот народ, лишающийся своего людского богатства, несет невосполнимые потери, которые трудно потом будет восстанавливать. Ничуть не менее сложно, чем возобновлять природные ресурсы».

Все это, конечно, верно. Но верно и другое.

Ничего не убывает в народе, величина и величие которого ослабляют в нем чувство самосохранения, ионе легкостью отпускает (и даже весело выдавливает) все, что считает чужим.

И вовсе не факт, что изгнанник так уж легко приживается на чужбине, — хотя тысячелетняя жизнь в диаспоре и накопила в его народе готовность вынести худшее.

Чтобы эта картина обрела объемность, надо добавить сюда фигуру автора. Татьяна Копылова от широкого и щедрого русского сердца жалеет изгнанника и увещевает соотечественников беречь человеческие ресурсы, столь же дорогие, как и природные, и столь же невосполнимые — при нашей-то русской беспечности.

А изгнанник меж тем, прильнув к великой русской реке, набирается от нее своей загадочной витальности.

Мы и наше прошлое

Мод и Моб

Не буду интриговать читателя: я сократил до размеров Чука и Гека имена двух главных действующих сил Истории, борьба которых составляет сюжет книги Дмитрия Андреева и Геннадия Бордюгова (книга вышла под грифом Ассоциации Исследователей Российского Общества XX века, что в сокращении выглядит так: АИРО-ХХ).

Краткость — сестра двух талантливых авторов, уложивших тысячелетнюю отечественную историю «От Владимира Святого до Владимира Путина» (заголовок книги) в полторы сотни малоформатных страничек и определивших жанр работы как «Краткий курс» (подзаголовок книги). То, что этот жанр назван «необычным» (аннотация к книге) свидетельствует еще и о чувстве юмора.

Место действия — «пространство власти». Это побуждает меня к вопросам. А где это пространство кончается? Жизнь на всех уровнях пронизана насилием; всякое насилие есть проявление власти; дворник во дворе — власть; охранник, остановивший меня в дверях, когда я шел на презентацию книги, — власть; муж в семье — власть; продавец в магазине — тоже власть.

Авторы уточняют: имеется в виду власть верховная. Князь, царь, император, генсек, президент. Вообще вождь.