Тополиная Роща (рассказы) - Борис Ряховский

…Остался позади город, шел красный по сухой горячей земле. На краю оврага набежавший ветер подхватил птицу, завернул хвост и сбросил вниз, на днище оврага. Красный ударился об отвесную плиту песчаника так, что с ним случилось что-то вроде обморока.

Очнувшись, он увидел расплывчатое пятно, оно колыхалось, как отображение облака в воде. Красный будто медленно выходил из глубины темного сарая на свет открытой двери. Узнал плёкую, отозвался чуть слышно, сунулся к ней, как малый голубенок. Посидел, отходя от удара, слушал ее нежное, с хрипотцой урканье.

Голосок голубки, ее близость подействовали на него исцеляюще. Посидев тихонько возле нее, он заворковал, а там выгнул шею и грудью вперед пошел вокруг нее. Мел распущенным хвостом, выбрасывая вперед свои голые, обтянутые кольчатой кожей ноги с уродливыми утолщениями на средних пальцах в виде бородавок. В молодости он отморозил ноги, и когти отвалились.

Плёкая заволновалась, расслабленно развела крылья и пошла перед красным.

С камня на камень, как по ступенькам, они забрались на выступ каменной плиты. Плёкая под натиском наседавшего голубя взлетела, тот рванулся следом. Треща, он свалился в чилижник и замер там с растопыренными крыльями.

Плёкая опустилась на плиту, позвала. Голубь стал выбираться из цепкого кустарника. Стручки чилижника лопались, створки их скручивались спиральками, осыпали рябого глянцевыми цилиндриками бобов.

Бессчетное число раз в яростном пылу красный взбирался на каменную плиту, бросался оттуда и всякий раз не дотягивал до стены оврага. Падал, хлеща по стене крыльями и царапая ее когтями. Он был взъерошен, обсыпан пылью, нитки сползли и висели петельками. Еще под ящиком он зацепился за конец жестяной полосы, которой были стянуты доски, жесть подрезала нитку, и теперь нитка порвалась. Он цеплялся петлями за углы камня, за колючие ветки чилижника.

Однажды нитяная петля попала в расщеп. Красный трепыхался, колотил свободным крылом. Он сломал маховое перо, местами нитка срезала опахала со стержней. Но это ли цена за свободу!.. Он сдернул связку.

Воздух ударил в его жеваные крылья. Был забыт ужас бессильного трепыханья.

Плёкая рванулась за ним, встала столбом, чтобы перехватить на круге. Красный набатно ударил крыльями, сложил их лодочкой. В парении он оказался ниже линии ее полета. Плёкая нырнула колом под него, тут же взмыла, прочертив линию со стремительностью стрижа. Красный пылко ударил за ней.

Так в молодой игре птицы помчались вдоль отрогов, то круглобоких, то смятых гармошкой, напоминающих сверху свалку исковерканных при обжиге гигантских сосудов. Навстречу птицам неслись облака.

Ночевали птицы на голой, без былинки, горе. Здесь Мугоджары теряли свои округлые очертания; выпирали из глубин граниты.

В темени текла, неслышно поигрывала золотая река: горела степь.

В полночь птицы услышали быстрое потрескивание — огонь шел к ним. Теперь это была не река: огонь принял образ скопища насекомых. Хрустела трава в жвалах, сухо потрескивал хитин, шевелились щупики, порхали легкие без перепонок крылья, прозрачно-золотистые, с синим ободком. На каменистой россыпи началась массовая гибель насекомых, их тельца остались в россыпи пепельными струпьями. Лишь несколько живучих с травинки на травинку перескочило через россыпь в травянистую низину.

Крохотные твари набросились на ковыль, глодали кусты чилижника. Взобрались по листьям типчака, вцепились в метелки, только колоски хрустели. Началось яростное размножение, вмиг низина была полна с краями прожорливыми порхающими тварями.

Свет ночного пиршества отражался в выпуклых птичьих глазах. Голуби спускались с горы вдоль ленты пожара. Попали в россыпь, здесь при сейсмической разведке взрывом вырвало бок у горы.

Гнездо слюды растеклось рекой в гранитных берегах выброса. Птицы блуждали между колких глыб, в свете пожара поблескивающих сталью.

Со злой силой ветер вычесывал степь, вырывал, подхватывал все, что не крепко вцепилось корнями в жесткую землю. В завитках ветра рождались и рассыпались с шорохом легкие вихри.

Но вот один изловчился, схватил ветер, окреп. Выбежал на желтую проплешину заброшенной буровой, свил жгут из пыли, обвязался туго. Раскрутился огромной юлой, и пошло, пошло! Всасывал в себя пыль, крошево сухих трав, мелкую гальку, вытягивался. Глядь, уж тянулось в небо, как дым пожарища, гигантское веретено.

Степь раскалялась, текли от земли горячие воздушные струи. Показался слепяще-белый язык песка; он уходил в мутную даль, как в гигантскую горячую гортань. На конце языка в охристом ободке подрагивала водяная капля.

Птицы, прижав крылья, упали с высоты к омутку пересохшей речки. По самые глаза запустили клювы в воду. Из-за поворота высокого берега вымахнул вихрь — будто караулил птиц, изогнулся, в броске хищной пастью сцапал птиц — с песком, с илом. Завертелся, ускоряя вращение, всасывая воду с протяжным свистом.

Птицы бились на дне воронки, хлестали крыльями, вихрь мял их, швырял о землю, вновь подхватывал.

Красный вырвался из скрученных струй, понесся вокруг вихря. В броске пробил пыльно-глинистый конус. Вдруг очутившись в пустоте, красный провалился вниз, как по трубе: то была полая середина вихря. Рядом опустился сухой куст тальника — как большая мертвая птица, истлевшая в песке, невесомая, с редкими перьями в сухих крыльях. В кольце мусора блеснуло: плёкая! Красный рванулся — но сгинула голубка в бешеном кружении. Голубь вылетел, как через окно, в чистоту солнечного дня.

Покидая долину, вихрь выбросил плёкую, она ударилась о песок, кувыркнулась. Следом вихрь выплюнул корягу, которая на лету развалилась с сухим треском. Ее комель, белый как кость, упал на грязное дно омутка.

Вихрь прыжком перескочил сухое русло, исчез. Шуршал ручеек сухой глины, стекая по срезу берега. Остались от вихря, как от коровы, вываленные в песке лепешки — ошметки ила.

Сломанное крыло у плёкой чертило по песку. Птицы шли по высохшему руслу за ручейком, его перевитый шнурочек стеклянно поблескивал в белых гальках, шершавых, будто известковых, от сухого ила.

Над хаосом холмов, такыров, оврагов, что веерами сбегались к руслу высохшей речки, парил беркут. Его глаза видели, как ответвление русла привело птиц в провал, где на днище валялись черепа зайцев, катышки совиного кала, сухие шкурки ежей, свернутые в трубочки. Красная птица изредка взлетала, делала круг и вновь шла рядом с черно-пестрой. Беркут как бы пас птиц-пешеходов.

Пробегала над речным руслом машина гидрогеологического отряда.

Блеснул в гальке шнурочек воды. Шофер с ведром спустился по берегу, увидел отбегавших от воды голубей. Подивился, а как разглядел — голубка волочит крыло, рассудил, что занесло птицу сюда лихо и что погибнуть им. Ближайший поселок километрах в восьмидесяти. Шофер поймал голубку — рябой не давался ему, взлетал из-под руки. С ведром воды в одной руке, с голубкой в другой вернулся к машине. В кузове между ящиками сделал для голубки домик из своей тяжелой рабочей телогрейки, проверил, есть ли продух.

Речка повернула, утянула за собой клин желто-серой травы. Мотор натужно зашумел, машина запылила. Красный летел над машиной. В кузове между ящиками был втиснут черный сверток.

На плоскостях степи машина набирала скорость, красный отставал. Но возникал на пути гигантский веер оврага, начинала машина вычерчивать зигзаги. Красный складывал крылья, падал с высоты, так что из травы картечью вылетали овсянки и с писком уносились, мелькая белыми рулевыми перьями.

…Старый красный блуждал бы годы со связанными крыльями в поисках родного двора, он околел бы с голоду где-нибудь в угольном сарае, он замерз бы, облитый помоями, с лентой морковной кожуры на спине, — ничто не могло помешать вернуться в родной двор, ничто, кроме голубки, которую надо гнать на посад в гнездо.

В сумерках машина догнала колонну гидрогеологического отряда. На повороте, когда замедлил ход грузовик с установленным на его платформе буровым станком, машина с плёкой в кузове вскочила в середину колонны.

То была последняя заминка в движении. Люди спешили добраться до места, колонна рванулась и пошла в сумрак, густеющий на глазах. В последнем усилии красный догнал колонну, снизился. Крылья уж не слушались, он падал. Вспыхнули фары, голубь — ослепший, с риском промахнуться и разбиться о борт — упал на ящики, вцепился.

Его мотало, ящики двигались. Он пытался звать голубку, выходило прерывистое хрипение.

Цвигун измучился — какой сон в кабине грузовика, на ходу; валишься головой в стекло, а стукнувшись, через силу таращишься — медленно расплетаются в свете фар ленты пыли. Смыкаются веки, горячие от пыли, от ветра и солнца. Вдруг кто-то быстрый прокатится перед машиной по сухой, оголенной светом земле.

Останавливались машины, одна за другой погружались в темень. Цвигун выволок раскладушку, спальный мешок, лег.