Тополиная Роща (рассказы) - Борис Ряховский

— Давно ли мы тех щенков подобрали с твоим отцом, — сказал, спросил ли себя печально седой и побрел прочь.

Даулет было догнал его, да остановился. Глядел с болью, как бредет по сугробам старый человек в фуфайке и валенках с отворотами.

Волчий след, прострочив волны пуховых, искристых снегов, привел погоню к подножию горы. Здесь в каменных расщелинах след пропал, однако Куцый уверенно полез наверх. С перевала стала видна закрытая отрогами котловина. Куцый по прямой, по целине, направился к каменной осыпи, что чернела в дальнем углу котловины. Даулет, дивясь такой уверенности, погнал коня следом. На краю россыпи, в том месте, где она подходила к горе, Куцый нашел волчий след, зарычал.

— Держись рядом с конем, — велел ему Даулет.

Местами ноги у лошади разъезжались на гладких, скрытых под снегом камнях. Звяканье ее копыт о камни далеко разносилось вокруг. Куцый тянул голову, ожидая каждый миг появления поднятых с лежки волков.

Так они пересекли осыпь. По команде Даулета Куцый обежал по краю россыпи, убедился, что уходящих следов волка нет, что звери затаились в камнях.

Куцый вернулся к тому месту, где волчий след входил в россыпь, вновь пошел по нему и вновь потерял его на камнях. Утренний ветерок стер с гладких камней быстрые касания волчьих лап.

В гневе заметался Куцый, и в этот миг его чуткие ноздри поймали легкую, как паутинка, струйку запаха: то был едкий, ненавистный, распаляющий запах волка.

Куцый, вытянувшись и подрагивая всем телом, пошел через россыпь. Его вело верхнее чутье, он ловил в ветре запахи зверя.

Раз, и другой, и третий, теряя направление, он принимался кружить.

Даулет разгадал смысл его кружения и двинулся с края россыпи к ее середине, чтобы не проиграть в расстоянии, когда волки не выдержат и выскочат из своего убежища.

Вскрикнул Даулет, указывая рукой вбок. Куцый оглянулся: из-под камня, из черной дыры выметнулись два волка.

— А-а! — завизжал Даулет, поощряя Куцего, коня и себя.

Волки бросились к тому месту, где осыпь подходила к горе. Ее крутой склон был труден для коня.

Наперерез им выскочил Куцый. Увернулся черный волк. Избегали звери схватки: миг задержки позволил бы Даулету настичь их.

В новом прыжке Куцый вцепился в загривок черному волку, тот полоснул его клыками и стряхнул — как тогда, при первой схватке.

Налетая, диким голосом закричал Даулет, взмахнул дубиной. Волки бросились в разные стороны, погоня разделилась: Куцый преследовал черного волка.

Скрыла гора всадника. Стал черный волк, хлестнул себя хвостом по боку. Не подпустил к себе зверь, прыгнул. Во встречном прыжке Куцый выгнулся — и промахнулся зверь, не поймал горло Куцего. Смял Куцый зверя. В тот же миг волчьи клыки рванули грудь пса, а Куцый поймал волчье горло, вскинул зверя. Бился зверь, неумолимо сжимал Куцый свои страшные челюсти. Смешались в горле зверя клокотанье, хрип и стон. Вспыхнули, расширяясь от боли и ненависти, его зрачки.

Погасли волчьи зрачки, и силы покинули Куцего. Повалился он, притянутый тяжестью волчьего трупа.

Порывался он встать, устремиться вслед за хозяином, туда, где настигнет Даулет второго волка на белой равнине степи и с криком на скаку поразит его ударом дедовской дубины. Но подогнулись ноги у Куцего, и свет померк в глазах.

…Очнулся он в руках хозяина. Держал его хозяин на руках, мчал конь по степи.

8

Плохо зарастали у Куцего порванные внутренности, глубокие раны на груди, на холке. Приходил к нему несколько раз на день Даулет, поглядывал в чашку с молоком, говорил с ласковым упреком: «Ай, совсем не ешь». Гладил по голове, иной раз, забывшись, рука проскальзывала ниже, и Куцый дергался всем телом: шея также была распорота.

Начался окот, Даулету стало не до Куцего. Одиноко лежал пес в своем закутке в углу овчарни.

На зимовку приехали сакманщики — люди, что были посланы помогать чабанам при ягнении.

Наполнили первую клетку матками и ягнятами. Клетка была далеко от Куцего, в противоположном углу овчарни, так что его не слишком беспокоил шум. Но ягнята стали появляться на свет десятками, клетки наполнялись одна за другой, катились по овчарне галдеж и верещанье, и заполнилась последняя клетка, за которой лежал Куцый.

Ягнята просовывали головки между рейками, глазели на пса. Пес был неподвижен, молчалив, казался ягнятам, должно быть, овцой, тем лишь не похожей на других, что жил за пределами клетки. Когда какой-нибудь верткий ягненок продирался между рейками, он без всякой робости перескакивал через откинутые вбок лапы пса. Один такой беглец, беленький с черной звездочкой на лбу, набегался между клетками, накричался — да кто его услышит в таком галдеже, — обессилел, очутился в углу овчарни возле Куцего. Здесь стояла глиняная чашка с овечьим молоком. Ягненок сунулся в чашку мордочкой, привлеченный запахом молока, зачмокал. Очевидно, малость ему попало в рот, — он зачмокал живее, задергался всем своим жиденьким тельцем. Голод научил его сноровке, так что дело у него пошло, и он выдул полчашки. Походил ли Куцый окраской на мать, был ли хмелен от молока маленький обжора, только барашек, подогнув передние ножки, сунулся мордочкой куда-то в пах Куцему. Тот зарычал, отбросил его головой, попытался встать, но боль в груди повалила его.

Вечером Куцего разбудила возня барашка и стук глиняной чашки. Допив молоко, не обращая внимания на ворчание Куцего, он вновь залег у пса под боком.

Прижился барашек под боком у Куцего — сыт был, спал день-деньской, согревшись у собачьего бока. Даулет, обнаружив ягненка на второй день, вернул его в клетку. Вновь тот удрал из клетки, опустошал чашку Куцего и лез к нему под бок, суетливый, навязчивый. Овцы и ягнята с глупым простодушием наблюдали, как маленький наглец тиранит Куцего, а тот покорно вздыхает.

Окрепли ягнята, подросли. Их с матками объединили в большие группы. Сакманщики уехали.

Талые воды скатились в овраги, в речку. Обсохли пригорки; низины стали зелены. Жаворонки запели в небе.

Угнали отары валухов и яловых ярок — их перегоняют первыми, быстро, чтобы сохранить пастбища кочевых путей для маток с ягнятами, эти движутся медленно.

Опустела кошара. Бегал воробей по порогу, чирикал.

Даулет, что осматривал углы и клетки, подхватил на руки Куцего, принес к арбе. Арба была завалена частями юрты и пожитками. В задке лежало десятка полтора ягнят послабее. Даулет локтем отодвинул крайних ягнят, положил пса.

Мимо проскакал на пегом коньке брат Даулета, весело закричал, и отара потекла с бугра.

Арбу качало, местами встряхивало, однако Куцый встал на ноги. Отара была не видна псу, она шла впереди арбы, и тем острее волновали Куцего крики чабанов, лай, овечий гомон. Ему казалось, что там, впереди, то и дело происходят заминки, кто-то мешает двигаться отаре. Куцый рычал — получалось хрип и шипение. Ему послышалось, будто Даулет позвал его, он прыгнул с арбы, ударился о землю с жалобным щенячьим визгом.

Медленно двигалась отара — уставали ягнята, — однако не в силах был догнать ее Куцый. Покачивало его на ходу, грудь, и нога, и живот были стянуты шрамами. Подсыхающая кожица лопнула местами при падении с телеги, каждый шаг рождал в трещинах боль.

Заночевал Куцый на склоне отрога. Засыпая, он слышал острые запахи рассыпанных овечьих горошков и оброненных шерстинок, смешанных с запахами земли и трав. Тянуло холодом из долины; сыра была степь, разбухли от влаги луковицы тюльпанов, гусиный лук, весенняя крупка и бурачок, пробили их стрелки прель прошлогодних трав, кинулись они первыми в степи жить свои короткие жизни.

Проснулся Куцый при полном солнце. Выбрался на гребень отрога и увидел под собой на желтой, с зеленым налетом равнине отару и юрту. Юрта была как красная почка.

Увидел Куцый также такое, что вызвало у него сердитое хрипение. Отара одним краем касалась пологого холма, в холме вешние воды промыли глинистую щель; три овцы, две из них с ягнятами, цепочкой проскользнули по щели и оказались за холмом, невидимые ни чабанским псам, ни Даулету.

Куцый поковылял вниз. Компанию он застал в низине. Возглавлял ее Баран-Завидущие-Глаза. На дне низины выделялся травяной узор, похожий на узор кошмы. Эта сочная травка, называемая чабанами «уушоб», была ядовита, и овцы, а за ними и ягнята, щипали ее. Баран не щипал травы — вовсе не потому, что он уже однажды пробовал этой травки и болел, куда там, из его пустой башки ветер выдул память о том происшествии. Баран не щипал травы — он пялился на Куцего: пса он помнил, потому что память о нем хранилась не в голове, а в мясистой части задних ног.

Куцый узнал и приятельниц Барана-Завидущие-Глаза. Место овцы, зарезанной зимой черным волком, заняла знакомая Куцему овца, что приходилась ему вроде как соседкой последний месяц. Это она пялилась на него, а ее белый с черной звездочкой ягненок прыгал через неподвижного пса и пил молоко из его чашки.