Четыре сестры-королевы - Шерри Джонс

– Нам нет нужды сражаться с Ричардом, если мы можем его купить, – отвечает Элеонора. – Нужно только выяснить его цену, и тогда, как бы это ни было больно, мы должны ее заплатить.

Маргарита

Новый Иерусалим

Санс, 1239 год.

Возраст – 18 лет

Кошелек, тяжелый от денег и дарующий надежду, при ходьбе бьет ее по бедрам. Из окон падают лучи солнца, освещая длинный проход в середине Вестминстерского собора. В конце ждет отец Жоффрей Больёский, его розовое лицо покрыто каплями пота, ладони влажные. Он целует Маргаритин перстень.

– Король говорит о вас с огромной любовью, – замечает она, гадая, какой из ее секретов Людовик доверил ему в нише для исповедей. – Если вы тоже любите короля Людовика, то должны ему помочь.

Святой отец улыбается, но смотрит рассеянно, словно его внимание отвлекает какой-то другой голос. Он открывает ее кошелек и высыпает серебро себе в ладони.

– Я бы хотела сделать пожертвование моей святой, Маргарите. – (Это покровительница беременности.) – Вы поможете мне, святой отец?

Туман рассеивается в его глазах. Он, облизываясь, смотрит на деньги.

– Вы хотите сказать, что у короля некоторые трудности? Он не говорил мне об этом. Что ж, госпожа. Сядем в моем внутреннем святилище, и вы расскажете, какую помощь хотели бы от меня получить.

Потягивая вместе со святым отцом изысканное лангедокское вино среди красных гобеленов с золотыми крестами, она просит не так уж много. Несколько слов. Слегка подтолкнуть Людовика в ее направлении. Напомнить, что Бог благословил их брак и их брачное ложе и что сближение мужа и жены не несет в себе греха.

– Он хочет лишь радовать Господа. – «И свою мать», думает Маргарита. Она ставит кубок, вино вдруг стало горьким.

Отец Жоффрей поднимает нос. Его ноздри раздуваются. Возможно, вынюхивая скандал. Маргарита передвигает по столу еще несколько монет. Священник опускает лицо.

– Ничто так не радует Господа, как наследники его помазанника. – Он сгребает со стола деньги и прячет их в мешочек на поясе. – Я напомню об этом Его Милости сегодня вечером после молитвы.

Когда она прощается, в комнату врывается молодой человек в сутане.

– Père! Père[34]! Это чудо! – При виде королевы он останавливается и краснеет, а потом, припав на колено, сообщает, что ее ищут фрейлины.

– Они прямо сейчас готовятся к поездке, – говорит он, вставая. Его лицо разрумянилось, словно он бежал. – Можно и нам поехать, святой отец?

Маргарита делает серьезное лицо, скрывая удивление:

– Я провела здесь больше времени, чем собиралась. Простите меня, святой отец. Мне нужно поспешить.

– Но куда, госпожа? Куда вы и король Людовик везете нас?

Заметив ее недоумевающий взгляд, он оборачивается к своему служке, который переминается с ноги на ногу.

– В Вильнев-л’Аршевек, святой отец, – тонким голосом докладывает юноша. – Там дожидается Константинопольский император – со святым Терновым венцом!

* * *

Писк мыши, и затем тишина – возможно, благоговейная. Золотой ларец на столе внушает трепет. Стоя под высокими сводами собора, где она вышла замуж за Людовика, Маргарита затаила дыхание. И все замерли, никто не издает ни звука – ни Людовик, ни его мать, ни скалящий зубы Роберт, ни Альфонс, ни маленький тиран Карл, спрятавшийся за юбками матери и показывающий оттуда Маргарите язык; ни лупоглазая Изабелла, чьи очи сияют, как у невесты; ни Тибо, граф Шампанский, стоящий неприлично близко к своей возлюбленной Бланке, которая на этот раз позволяет ему коснуться ее рукава; ни архиепископ Сансский, который продлевает волнение, со сцепленными на животе руками долго рассматривая ларец. Что же он медлит? Маргарите не терпится сделать шаг и поднять крышку. Тогда запоют ангелы? И церковь наполнится светом? А сама она преобразится при виде святого Тернового венца?

Архиепископ совершает литургию. Он кадит ладаном, как будто реликвия сама по себе недостаточно свята. В соборе звонят колокола. Архиепископ кладет руки на крышку, потом делает паузу, проверяет печати, удостоверяясь в их целости. Он наслаждается драматичностью момента. Маргарита сжала зубы и молит Бога придать ей терпения. Венец появится в час, назначенный Богом. Видны ли до сих пор пятна Христовой крови? Она представляет Его боль, когда острые шипы кололи Ему голову и кровь ручьями скользила по Его лицу, как сейчас слезы текут по ее щекам. «Отче наш, который на небесах, да святится имя твое». Еще мгновение – и она упадет в обморок. И тут, словно услышав ее мысли, архиепископ поднимает крышку – о, как медленно! – открывая содержимое ларца. Руки Маргариты взлетают к горлу.

Какой венец? Какие шипы? Она видит лишь несколько клочковатых соринок, уложенных в круг на бархатной материи. Неужели зрение изменило ей? Она смотрит на других стоящих вокруг стола – они тоже лишь моргают, щурятся и морщат лбы. Тибо трясет головой, словно отгоняя пелену с глаз. Внутри Маргариты зарождается хохот. Людовик посинеет от ярости. За эту штуковину Франция заплатила тринадцать тысяч золотых.

Неподалеку раздается крик. Королева-мать, бледная, как смерть, оседает на пол. Пока Роберт и Альфонс приводят ее в чувство, Маргарита бросает сочувственный взгляд на Людовика – который, сцепив руки, склонился над соломинками. Он поднимает лицо к небесам, восторженный, будто сам Иисус спускается сейчас сквозь потолок.

– Я вижу Его! – шепчет он. – На кресте, в скорби и крови, умирающего за мои грехи. Господи! О, мой бедный, страждущий Христос!

Бланка тоже начинает стонать и подергиваться в руках сыновей; лицо ее мокро от слез.

– Я тоже вижу Его! – голосит она. – Он ходит среди нас. – Она хватает Карла и прижимает к груди, вцепившись ему в волосы. – Не смотри, милый! Раны на Его руках кровоточат, Его голова в крови, Его святая кровь повсюду. Дева Мария! Помолись за нас, грешников.

Остальные вокруг нее тоже начинают плакать и восклицать, выкрикивая имя Христа и вознося хвалы Богу, пока вся церковь не наполняется воплями, рыданиями и благоговейными стонами.

Маргарита молча раскачивается, сдерживая смех. Неужели она одна здесь видит правду? Эта штуковина – жалкая подделка. Император Балдуин одурачил Францию, чтобы наполнить свои опустевшие сундуки. Конечно же, архиепископ должен понимать это, – но нет, закрыв глаза, он продолжает совершать латинскую литургию и помахивать скипетром.

Людовик сдергивает накидку, его примеру следует Роберт. А потом, словно сговорившись, они снимают туфли, рейтузы, камзолы, ремни и кольца и падают на колени в одних нижних сорочках – у Роберта из тонкого выбеленного льна, а у Людовика власяница из козьей шерсти. Кожа у Людовика вокруг шеи загрубела и покрылась кровавыми волдырями от шерсти; когда он поднимает руку к небесам, то открывает длинные, словно резаные, раны, красные полосы на предплечьях. Маргарита отводит глаза, ей хочется, чтобы он исчез, однако остальные смотрят на голое, изможденное тело ее мужа, который снова пытается изобразить из себя Господа.