Жертвы времени (СИ) - Евгения Федорова

— Ты увидишь множество драконов и напитаешься многими впечатлениями, я же предупреждал, что слова тут бессильны, — Дон ослабил подпругу на черном жеребце Мастера, взгромоздился в свое седло и чинно пригладил растрепанную бороду. — Вперед, теперь время наш самый страшный враг.

— А почему бы нам тоже не лететь на драконах? — все еще провожая взглядом скользящего на воздушных потоках древнего ящера, уточнил я.

— Ни один дракон тебя даже близко к себе не подпустит. Ты — чужак, пустое место. Драконы считаются лишь с теми, кто обладает властью, — подобрав нужные слова, пояснил Дон. — Только дракон может присоединить существо к Истоку, прокладывая путь через собственную сущность. Это слишком сложно, не смотри на меня так. Если тебе повезет и в горах родится дракон, ты получишь шанс прикоснуться к этому знанию. Впрочем, и тогда чужой ящер заговорит с тобой лишь по просьбе своего Смотрящего.

— Этот закон придумали люди? — я удивился тому, с какой легкостью в отсутствие Мастера Дон рассуждал о подобных вещах. В горах родиться дракон! Родиться для меня!

— Это не закон, — откликнулся маг, — это то, как драконы видят отношения с людьми. Я слышал, были случаи, когда драконы говорили с чужими по своему желанию, но не наоборот. Ящер никогда не ответит на твоей вопрос, но может потребовать ответа.

— Драконы… — прошептал я.

На том наш разговор оборвался. Я замолчал, наслаждаясь отступившим, оставшимся высоко на перевале холодом, заворожено наблюдая, как над горами рождается едва заметная глазу серовато-розоватая дымка и солнце окрашивает эту дымке во все тона красного. Небо над нами начинает сереть, и я вижу на горизонте двух птиц — драконов. Они стремительно движутся в лучах заходящего солнца вдоль пиков дальних гор и вскоре сливаются с ними. Последний луч выбивается из-за пелены, вонзается в небо прощальной стрелой и гаснет. Первая звезда уже зажглась на небосводе.

Кони уверено спускаются по тропе, заставляя меня откидываться в седле. То и дело из-под их копыт выскальзывают камни и, порождая долгое и гулкое эхо, катятся вниз. Воздух меняется слоями. Чем ниже мы спускаемся, тем теплее становится воздух. Еще рано, и горячие пласты плавают над долиной, а земля так и не успела остыть, охотно отдавая свое живительное тепло.

В тот день я закончил рассуждать о причинах, судьбе и смысле жизни. Идущий своим собственным, предназначенным мне Высшими путем, я смирился с неизбежным и был готов принять то, что меня ждало. Я действительно был этой ночью, осознавая, что в Гранд Сити нет и не будет ничего подобного. Первый раз за много лет во мне жило осознание того, что я существую.

К полуночи пришла боль. Я ждал этого визита раньше и был польщен задержкой.

Город темнел впереди неимоверной громадой. Словно высеченный из горы, он громоздился темными силуэтами башен у нас над головой, загораживая перемигивающиеся звезды. Я заставлял себя принимать окружающее, но холод уже давно украл все мои желания, заморозил мысли, и я больше не мог с ним бороться.

Громко заскрипела, прервав громогласный треск цикад в траве у подножия стен, поднимаемая воротом решетка. Копыта коней прогрохотали по доскам моста и снова, как и в горах, застучали по камню. Стены отозвались звонким эхо.

На этот раз с коня меня снимал Дон. Он дважды дернул того за повод вниз, и жеребец, покорно подогнув ноги, улегся под стеной.

Мое сознание практически угасло. Состояние было схожее с дремой, но со сном можно было бороться, а этой страшной силе, что убаюкивала меня в холодной колыбели, я противиться не мог. И на этом кончился весь я.

Глава 6. Прикосновения

Лишь когда сознание приходит, ты узнаешь, что его у тебя не было. Тогда, по возвращении, понимаешь: не вернись сознание, тебя бы так и не было, как не было твоего ощущения бытия. И невозможно сказать, что, упав в беспамятство, ты провалился в темноту, потому что не было темноты, не было ничего и тебя там тоже не было. Но если там тебя не было, то где же ты был?..

Я проснулся, когда за окнами небо стало сереть. Этот совсем неяркий свет раздражал, пробираясь под прикрытые веки, и я поплотнее сжал их.

В теле ощущалась тягостная слабость. Лежать на неширокой, в меру жесткой кровати, было тепло и удобно. На мне было одето нечто вроде длинного балахона из плотной мягкой ткани. Тело под одеждой покрылось потом, ткань сдавила живот и грудь.

Шевелиться не хотелось. Я лежал с плотно закрытыми глазами, но мысли не шли. Как это часто бывает во время тяжелой болезни или при сильном жаре, после пробуждения я не мог сосредоточиться, не мог до конца вспомнить того, что было перед тем, как я заснул.

Хотелось пить, и я заставил себя открыть глаза. В комнате царил полумрак, а сквозь стекло окна, прорезанного слева от кровати в толстой каменной стене, проникал предутренний сумрак. Я увидел резной деревянный карниз и тяжелые темно-зеленые шторы, обрамляющие окно; каменную, гладкую, словно отшлифованную, без единой трещины, стену и гобелен на ней. С темного фона полотнища смотрело на меня большими глазами существо, которому у меня не нашлось имени. Оно стояло на большом, неровно сколотом камне. В прожилках оголившейся породы играли, будто настоящие, фиолетовые и белые драгоценные кристаллы. У основания валуна росли цветы — маленькие белые звездочки горной гвоздики, такие, какие я видел перед первым перевалом. Они выглядели ожившими, впрочем, как и само диковинное существо и камень под ним. Искуснейший мастер, из-под чьих рук вышла эта необычная картина, смог капля за каплей влить в блеклую ткань жизнь. И в это странное, непонятное существо с тонкими, костлявыми лапами, которые заканчивались короткими плоскими ногтями; существо с округлой лохматой головой, на которой большую часть занимали широко распахнутые, глядящие на мир с нескрываемой жалостью глазища. Острые, аккуратные уши и вытянутое, худое тело с выточенными дугами выступающих ребер казалось скульптурой, не вышивкой.

В раздумье я окинул взглядом всю комнату. Вдавленный в стену, закопченный камин с резным кантом поверху, груда мелко наколотых дров с левой стороны от него в искусно сплетенной из железных прутьев корзине. Два кресла, обитые серым войлоком напротив очага, между ними маленький столик, на котором сиротливо лежит бронзовая зажигалка, да стоят высокий глиняный кувшин и пустой хрустальный бокал. В остальном довольно просторная комната пуста. У кресел и кровати, на которой я лежу, на пол брошены белые козьи шкуры, блестящие, волосок к волоску, чтобы можно было ступить босой ногой, не боясь коснуться холода камней.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});