Еще жива - Алекс Адамс

— Почему вы не на войне?

— Я не пригоден к строевой службе по состоянию здоровья. Вы знаете, что это значит?

— Да, слышала о таком.

Он кивнул, не отводя взгляда от сиденья впереди.

— Врачи утверждают, что у меня синдром Аспергера.[34] Это не значит ровным счетом ничего, кроме того, что я не такой, как все. «Не такой, как все» может означать или «хорошо», или «плохо», все зависит от того, кто об этом говорит.

Его пальцы начали непроизвольно постукивать. Сначала я подумала, что это игра на фортепьяно, но, понаблюдав дольше, поняла, что это изображения цифр.

— После поездки в Литл-Рок я посетил еще несколько мест, а потом вернулся домой. В университете есть большая библиотека. Раньше я мог бы просто поискать в Гугле, но теперь мне пришлось действовать старинными методами, что довольно утомительно после всех этих поездок на автобусах. Хотя я не мог воспользоваться Интернетом, там у них все еще работала локальная сеть, в которой можно было искать книги и журналы. И знаете что? Нет такой болезни, как эта. Ничего такого, от чего сначала тошнит, а потом вырастает хвост. У других умерших также вырастали странные образования на теле. У одного парня, когда его вскрыли, оказалось два сердца, при этом одно из них было у него в горле, отчего он и задохнулся. Некоторые просто умерли после изнурительной рвоты, но у других выросло нечто такое, чего у людей не должно быть. В общем, я поговорил с мамой, и она сказала, что, возможно, я открыл что-то новое, что-то такое, о чем никто раньше не слышал. И, может быть, поскольку я установил, что это такое, болезнь назовут моим именем. Если только еще остались люди, которые этим займутся.

Он вдруг ссутулился, пальцы перестали выводить цифры.

В голове у меня стало проясняться. Я поверила тому, что он рассказал. Все сходится.

— Ну а я тут при чем?

— Новая болезнь откуда-то появилась. Вы видели «Обитель Зла»? Там произошло чрезвычайное происшествие в лаборатории, и все превратились в зомби. Я подумал, что тут, вполне вероятно, было нечто подобное.

— Но это же просто фильм.

— Эх-эх, такое происходит. В Интернете полно форумов, на которых обсуждают, как такое может произойти в реальной жизни. Я обращался во многие лаборатории и компании, выпускающие медикаменты, и никто не стал со мной даже разговаривать. Они только улыбались и давали мне почитать рекламные проспекты или предупреждали, что вышвырнут вон. Один парень пригрозил, что запрет меня на ночь в их учреждении. Все, чего я хотел, — это задать им несколько вопросов. Я думаю, они не стали со мной говорить, потому что решили, что я не такой, как все, чудак.

Я качаю головой.

— Вероятно, они не стали с вами говорить, поскольку вы могли оказаться правы.

Это безумие. Это, должно быть, безумие. Но если что-то является безумием, то вряд ли можно утверждать, что это неправда. Дохлые мыши. Хорхе. Кости, которыми была набита ваза. Все это рождает во мне вопросы. Возможно, это не просто моя паранойя.

Бен мертв. Джеймс. Рауль. Уже две секретарши. Женщина из уборной. И мужчина из Арканзаса с хвостом. О Боже!

Пальцы Джесса снова забегали, потом опять остановились. Он повернул голову, и я подумала, что он собирается взглянуть на меня, но вместо этого он уставился на мой рот.

— Вы ответите на мои вопросы?

Я бы и не против, но не могу. Я объясняю, что заключила контракт, дала подписку о неразглашении и что он наверняка понимает, по каким законам существует мир бизнеса, где на кону огромные деньги и репутации. Думаю, до него дошел смысл моих слов, потому что он отвернулся и снова вперил взгляд в сиденье перед собой.

— Вы напуганы. Я тоже напуган, — произносит он после довольно продолжительной паузы. — Моя мама говорит, что быть напуганным нормально, просто наш мозг так предупреждает нас об опасности.

До моей станции остается пара минут езды.

— Если бы я только могла, — говорю я Джессу.

Он, похоже, хороший парень. Мне он нравится. Я бы хотела помочь ему.

— Пожалуйста.

— Мне очень жаль, но я не хочу никому из нас причинять боль.

Или хуже того.

— Но мой папа будет мною гордиться, если болезнь назовут моим именем. Я стану хорошим, не таким, как все, и буду что-то значить.

Электричка замедляет ход. Я вешаю сумку на плечо, берусь за ремень другой рукой, тем самым как бы закрываюсь от его дальнейших вопросов.

— Сожалею.

Последнее, что я вижу, взглянув через плечо, — его лицо, прижатое к стеклу окна. Он смотрит прямо мне в душу, которую я так тщательно оберегаю.

Я занимаюсь своими делами, убираю, разговариваю с мышами, наблюдаю за ними на предмет признаков надвигающейся смерти. Я не даю им имен, хотя тот малютка с загнутыми усиками в углу клетки требует чего-то большего, чем просто номер.

Я наблюдаю за мышами и задаюсь вопросом, может ли так быть, что опыты не ограничиваются этими клетками.

У моей паранойи свой ход мыслей.

«Ты знаешь, что хочешь этого», — говорит голос Ника в моей голове.

— Не сейчас.

Он замолкает. Пожалуйста, пусть сегодня будет не тот день, когда я увижу его фамилию в списке.

Я натягиваю джинсы, надеваю туфли, накидываю плащ. Все равно я дрожу, когда уличная прохлада пробирается к моему телу. Я сжимаю в ладони две обжигающие холодом двадцатипятицентовые монеты. Они со звоном проваливаются в автомат по продаже газет, и я натягиваю рукав на ладонь, чтобы открыть его и достать газету.

Городская газета отсутствует, на ее месте «Юнайтед Стейтс таймс». В моем сознании возникает Джесс, парень, который хочет быть всего лишь «хорошим».

Под ногами мелькают ступеньки. За спиной со стуком захлопывается входная дверь моей квартиры. Я сгребаю еще двадцатипятицентовых монет и снова выбегаю на улицу.

Я всовываю по две монеты в другие автоматы, в которых должны быть газеты со всей страны. Я должна посмотреть, я должна узнать, есть ли там другие издания. Но везде теперь одна газета — «Юнайтед Стейтс таймс». Эта доведенная до опасной степени концентрация прессы бросает меня в активную деятельность. Я не делаю ничего, в то время как нужно делать хоть что-нибудь.

Вернувшись в свое убежище, я изучаю газету. Я просматриваю страницы, как гадалка изучает сплетение внутренностей, пытаясь получить знак к дальнейшим действиям. Но это только газета, ничего более. Она, как и все прочие, громким названием заявляет о себе. И ничего в ней не кричит о том, что она за одну ночь лишила нас выбора, уничтожив конкуренцию. На обложке все то же самое, что мы видели много раз: выигранные сражения, радостные лица, командиры, гордые за успехи своих подчиненных. И на двенадцать некрологов больше, чем во вчерашней газете.

Шкаф в прихожей виднеется в неясном свете. Его чисто-белая окрашенная поверхность темнеет, когда я наделяю его свойствами, которых он не может иметь: темный, зловещий, угрожающий.

Я подскакиваю от раздавшегося телефонного звонка.

— Мы зафиксировали сигнал тревоги в вашем жилище. Вам нужна помощь?

Я забыла о сигнализации. Черт.

— Нет, нет, все в порядке. Я просто несла… пакеты с продуктами.

— Назовите, пожалуйста, код.

Я называю контрольный код, и подтверждающий код, и девичью фамилию своей матери.

Удостоверившись, что я не злоумышленница, они включают заново систему сигнализации, и я запираюсь.

Я стою перед шкафом, протянув руки к дверным ручкам.

— Я готова, — говорю я Нику-в-моей-голове.

Обмотанная упаковочной лентой картонная коробка, которую я тут спрятала, по-прежнему на месте. Она между искусственной рождественской елкой, которую я храню, потому что ненавижу втаскивать настоящую вверх по лестнице (правила этого здания запрещают пользоваться лифтом), и стопкой скопившихся за долгие годы Библий, которые мне вручали люди, считающие, что мою душу необходимо спасать. Не решаясь выкинуть Библии из-за суеверного страха, я держу их для того, чтобы предъявить тем, кто вздумает мне всучить очередную. Но мой план оказался не безупречным. На прошлое Рождество Джеймс подарил мне детскую Библию, иллюстрированную зубастыми персонажами, как в комиксах.

Я отвожу взгляд, прежде чем начинает печь глаза.

Я сажусь на пол, широко расставив ноги, и придвигаю к себе коробку. Она ничего такого особенного не представляет. Вполне обычная коробка, по правде говоря. По существу, ничего устрашающего в картонной коробке, обмотанной скотчем, нет. Если бы кто-нибудь увидел, как я ее тащу на почту, то решил бы, что это тщательно упакованная посылка для хорошего друга. Только ее содержимое придает ей зловещий характер смертоносной тайны.

У меня созрел план. Он зародился в моей голове еще в электричке, в тот момент, когда ко мне подошел Джесс, но человеческий ум способен великолепно утаивать информацию от самого себя. Обрывочные мысли околачиваются по редко посещаемым углам нашего сознания, пока что-либо не спровоцирует их выпрыгнуть из тени.