Немцы в городе - Алексей Оутерицкий

Пройдя возле почтовых ящиков, я вдруг вспомнил, что за целую неделю не удосужился заглянуть, проверить почту. Всю эту неделю я здорово уставал на работе и думал только о жратве и как добраться до койки, поэтому мне было не до почтового ящика, хотя единственное, что я сделал за прошедшее время, это заточил около полусотни прутков.

Вернувшись, я открыл ящик и увидел скопившиеся там газеты, а перед ними пристроился небольшой, казенного вида листок, при виде которого у меня судорожно сжалось в животе. Листок вдруг выпал и плавно спланировал на пол. Еще глядя, как летит он, покачивая, словно маневрирующий планер, боками, я интуитивно понял, что листок этот предназначен для меня и ничего хорошего он мне не сулит.

Так и оказалось. Это была повестка, предписывающая явиться в военкомат, имея при себе три фотографии размером три на четыре сантиметра. Я посмотрел на дату и обнаружил, что в это нехорошее учреждение мне предписано явиться в понедельник, к восьми утра. И в восемь же мне нужно было быть на работе.

Газеты меня не интересовали. Их выписывал отец и там не было ничего для меня интересного. Я выписывал журнал «Ровесник», но очередной его номер должен был прийти недели через две.

– Здравствуй, Саша.

Я дергано обернулся и увидел пенсионера с небольшой беспородной собакой без поводка, которая подбежала и деловито обнюхала мои штаны. Точнее, батины, потому что мои покупки пребывали в целлофановом пакете, вложенном в левую подмышку.

– Здравствуйте, Иван Петрович.

– Из военкомата?

Он кивнул на бланк, который я уже внимательно изучил, но не спрятал, желая пробежаться по тексту еще разок, будто в нем помимо очевидного была зашифрована между строк какая-то важная информация.

– Ну да.

– Забирают?

– Через полгода, – сказал я, – если в институт не поступлю.

– Сейчас, сейчас, Боцман. Видишь, я разговариваю с нашим соседом, – сказал пенсионер и посмотрел на собаку, которая выбежала на крыльцо, повернулась к хозяину и смотрела на него выжидающе. Та, словно все поняв, уселась на попу и замерла, глядя на нас влажно поблескивающими глазками. – Родители скоро вернутся?

– Через неделю обещали.

– Ну ничего, я вижу, ты стал совсем самостоятельным. Я, когда гуляю утром с Боцманом, вижу, как ты отправляешься на работу. Ты ведь на работу ходишь?

– Ну да, – сказал я.

– Вот видишь. – Старик положил руку мне на плечо. – Ты вообще как-то резко возмужал. Надо же… одни мышцы.

Когда он дошел до Боцмана, тот радостно взвизгнул, словно дождался хозяина из кругосветного путешествия, и два неразлучных друга поковыляли во двор. А я достал газеты, закрыл ящик и побрел к себе, пытаясь припомнить, остались ли у меня эти чертовы фотографии. Вообще-то не так давно я их заказывал целую кучу.

Конечно, фотографий не оказалось. Я перерыл все, что можно было перерыть, и ничего не нашел. Сделанные пару месяцев назад, как мне казалось, с запасом, они разлетелись как деньги у алкоголика. Фотографии потребовались в отделе кадров «Текстиля», на медкомиссии в поликлинике, чтобы предъявить справку о здоровье на том же «Текстиле», да еще до этого я, кажется, зачем-то относил фотки в паспортный отдел и еще куда-то.

Но главное, что положение было безвыходным. По субботам фотоателье не работали, а если, возможно, и были какие-то, обслуживающие народ по выходным, я все равно не знал их адресов, да и наверняка они были закрыты. Я посмотрел на настенные часы. Уже пять, а подобные дежурные конторы обычно работали по выходным максимум до обеда. А если заказать фотографии завтра, то готовы они, скорее всего, будут только в понедельник, даже с учетом срочности.

Просто надо было вовремя проверять почтовый ящик, с раздражением подумал я и как-то вдруг успокоился. В конце концов, можно ведь просто съездить в военкомат, объяснить, что вышла такая вот история, и пообещать, что привезу фотки в любой другой день. О том, что можно вообще не ехать в военкомат, у меня и мысли не возникло. Я до сих пор помнил орущего на провинившегося в чем-то пацана капитана, у которого на лбу вздулись такие же вены, как у недавнего грузчика в магазине: «Таких борзых я отправляю служить к белым медведям! Готовь валенки!». А ходить два годы в валенках мне, честно говоря, не хотелось.

Я подошел к большому зеркалу в прихожей, чтобы посмотреть, как выгляжу в новых, только купленных штанах, и не поверил своим глазам. На меня смотрело лицо сорокалетнего мужика, причем лицо было явно знакомым. Это было странно, потому что не далее чем сегодня утром это же зеркало утверждало, что мне двадцать пять.

Я пялился на свое и одновременно не свое отражение не меньше пары минут, пытаясь припомнить, где я это лицо видел. И когда подумал, что это все же мое лицо, просто, почему-то, со сдвигом во времени, то есть примерно так я буду выглядеть лет через двадцать, меня внезапно осенило. Я видел это лицо на кладбище, на могиле деда! Ну да, точно. Все в один голос твердили, что я жутко похож на отца моего отца; меня, в общем-то, и назвали в честь него. А теперь это могло здорово мне помочь.

Теперь у меня появилась возможность решить проблему быстро и просто. Надо всего лишь съездить на могилу деда и позаимствовать у него фотографию. Ну, а потом вернуть ее на место. Точнее, не ее, а сделанную взамен. Я прекрасно помнил, что, когда дед умер, отец взял одну из его фотографий и заказал в фотоателье ее увеличенную копию в форме овала. Так что придется оставить фотку деда, то есть мою, меня нынешнего, в военкомате, и заказать новую, только и всего. Думаю, дед простит мне, что его могила простоит какую недельку без фото. Правда, мне нужно три экземпляра, но это ничего, здесь важно другое. Важно в первую очередь показать военкоматским, что я хотел выполнить их требование, но просто не смог, не успел. Это все же лучше, чем приехать без фоток или не приехать вообще, выказав таким образом неуважение к людям в погонах. По крайней мере, при таком раскладе к медведям меня точно не сошлют.

Конечно, целесообразнее было найти ту фотографию, с которой отец сделал увеличенную овальную копию, но я не знал точно, где ее искать. Подозревал только, что для этого мне пришлось бы перерыть половину огромной стенной секции, где родители хранили всевозможные квитанции, семейные архивы и прочие ценные для них бумаги, да и то без стопроцентной гарантии положительного результата.

Остановившись на придуманном варианте, я успокоился; он мне показался изящным в замысле и простым в исполнении – или, иными словами, гениальным. Теперь мне можно было расслабиться и полностью переключиться мыслями на Тамарку. Подумав о своей девчонке, я хотел немедленно ей позвонить, но усилием воли сумел удержать себя в руках. Не надо. Пусть она оценит мою выдержку. Лучше дотерпеть до понедельника, а там зайти к ней в отдел кадров уже на правах старого знакомого. Вытащить ее в ту их курилку на лестнице, посидеть, поговорить.

А на могилу я съезжу завтра, теперь все равно спешить некуда.

Я пошел на кухню и на радостях сожрал сразу килограмма три зельца. Потом стал искать телевизионную программу и только тогда вспомнил, что попросту ее не купил. Да и не особо она мне была нужна, потому что после работы телевизор я не включал, сразу отправляясь жрать, а потом спать.

Я просто включил телевизор и попал на концерт Льва Лещенко. Можно было перевести, поискать какой-нибудь фильм, но мне было лень. Я улегся на диван, заложил руки за голову и стал мечтать о Тамарке.

«Прощай, от всех вокзалов поезда уходят в дальние края; прощай, мы расстаемся навсегда под белым небом января», – пел Лещенко, помогая моим фантазиям созданием подходящего романтического фона.

Только вот расставаться с Тамаркой я не хотел. Еще чего…

Я порадовался, что поехал на кладбище в воскресенье, потому что в какой-то момент, пожирая на кухне завтрак, состоящий из двух килограммов зельца, мне из-за лени захотелось перенести все на понедельник. Встану пораньше и съезжу перед военкоматом, подумал тогда я, и только необходимость столь раннего подъема смогла испугать меня больше, чем воскресная поездка.

Могилу деда оказалось найти не так-то просто. Бродя по кривым тропинкам между бессчетных могил, я сто раз пожалел, что всегда всеми силами отбрыкивался от подобного рода семейных мероприятий. Съездил бы с родителями, помог бы им навести порядок на могиле хотя бы полгода назад, когда мне еле удалось отбрехаться, и сейчас не пришлось бы топтаться, разыскивая место захоронения своего предка, на которого я получился таким похожим, что завтра даже понесу его фотографию в военкомат как свою.

А когда я его могилу все-таки нашел, вместо радости опять испытал чувство вины. Догадался бы захватить с собой инструменты, сейчас мог бы привести последнее пристанище деда в порядок. Прошелся бы везде граблями, взрыхлил слежавшийся песок. Полил бы кустики и специально посаженную траву. В конце концов, я уже взрослый и пора бы добровольно принимать участие в исполнении некоторых семейных обязанностей, не перекладывая их на плечи родителей.