Жена авиатора - Мелани Бенджамин

– Знаю, – согласилась я, – тебе сейчас трудно смотреть на все это, – я обвела жестом комнату, указывая на цветы, огромные корзины фруктов и конфет, присланные конгрессменами, сенаторами и президентом моего университета. Даже президент Гувер прислал букет из Белого дома.

– Энн, в тот день…

– Это неважно, – прервала ее я.

Мое лицо горело от смущения; внезапно я увидела ее снова, сидящую на коленях Конни Чилтон, такую беспомощно-уступчивую.

– Нет, важно. Очень важно, и мы обе знаем это. Дело в том, что… мне очень стыдно, Энн. Ты даже не знаешь, как мне стыдно.

Я не ответила; я просто не знала, что сказать.

– Конни и я… в том положении, что ты нас увидела – это то, против чего я боролась так долго. Я не хочу быть такой… правда, не хочу. Мы были друзьями, работали рядом, но потом что-то случилось – что-то на меня нашло. А вот ей не стыдно, и я думаю, что от этого еще хуже. Я не могу иметь нормальную жизнь, как у тебя… и теперь твой ребенок… О, Энн, я тоже хочу этого! Хочу обычной жизни с мужем и детьми и не знаю, как это сделать. Просто не знаю! Не с моими болезнями, не с моей слабостью!

Она прикусила губу, слезы текли по щекам, и она не стирала их. Но по-прежнему не смотрела на меня.

– Элизабет, я не понимаю. Хотя очень хочу понять.

И это было правдой; всеми фибрами души я пыталась почувствовать, что творится в очевидно страдающем сердце моей сестры. Но это было так далеко за границами моего представления о жизни.

– Энни, ты только верь, что я люблю тебя – правда люблю! И что я счастлива за тебя. Со мной все будет в порядке – просто должно пройти время. Я обязательно найду выход. Ой, посмотри на часы! – Она вздрогнула. – Я должна вернуться в школу, Конни будет ждать меня. Она тоже посылает тебе свою любовь. Энн, пожалуйста, постарайся понять – мне очень тяжело видеть тебя сейчас такую… С ребенком, мужем, переполненную счастьем. Я хочу радоваться, но мне просто тяжело. Похоже, я очень многое делаю неправильно. Но, пожалуйста, прими мое частое отсутствие, мое желание разобраться в себе – и ради бога – постарайся объяснить это маме. Сможешь?

Я кивнула, захлебываясь во внезапно нахлынувшей страшной тоске. Теперь, став матерью, я хотела снова быть полноценной сестрой и дочерью. Желание сохранить прежние связи, определить роли, понять загадки и лабиринты отношений в семье было очень сильным. Я надеялась, в чем-то наивно, что рождение моего ребенка вернет Элизабет обратно в мою жизнь. Но теперь поняла, что происходило как раз противоположное. Я смотрела на мою сестру, стоящую около детской кроватки и с горечью глядящую на моего сына. С невыносимой, надрывающей сердце тоской.

– Элизабет?

– Что? – Она не повернулась ко мне, и я внезапно поняла, как сильно изменились наши роли – она, склонившаяся над своим племянником, выглядела униженной и побежденной.

– С тобой все будет в порядке. – Я говорила точно так, как отец с Дуайтом. Нет, надо иначе. – Я хочу сказать, что тебя здесь всегда ждут. Это твой дом, возможно, он больше твой, чем мой. Ты ведь знаешь, скоро мы переедем – я хочу, чтобы у моего сына был собственный дом. Но я хочу также, чтобы он знал, что такое семья. И я хочу, чтобы он знал свою тетю Элизабет.

Ее лицо прояснилось. Она улыбнулась и подбежала, чтобы поцеловать меня на прощание.

Это был последний раз, когда мы по-настоящему говорили друг с другом. Прошел уже почти год. Покорно присутствуя на большинстве семейных встреч, Элизабет старалась обособиться от остальных, даже от мамы. Ее здоровье не улучшалось; врачи предупреждали, что ее сердце постоянно подтачивается ревматизмом.

Я чувствовала на себе внимательный взгляд мамы, но неотрывно смотрела на сына и улыбалась ему. Мой блаженно невинный крохотный сынишка узнал меня и просиял. Я чувствовала крепкую непрерывную связь между нами. Как будто невидимая нить была протянута от его губ к моему сердцу.

– Я думаю, мы сможем переехать через месяц, – проговорил Чарльз, внезапно дергая за эту нить. В груди саднило; почему он решил сказать это именно сегодня, выбрав из всех дней именно этот – день рождения нашего сына? И мой день рождения тоже, потому что сегодня был двойной праздник; торт и шампанское для меня были приготовлены позже.

– Ох, Чарльз, давай не будем говорить об этом сегодня, – мне пришлось оторваться от ясного, доверчивого взгляда сынишки. Я этого не заслуживала.

Прошло четыре года после исторического перелета Чарльза через Атлантику. «Дух Сент-Луиса», теперь подвешенный на стропилах в Смитсоновском университете, выглядел хрупким и старомодным по сравнению с огромными сверкающими самолетами и пароходами нового поколения. Слава Чарльза, казалось, возрастала с каждым годом, но это его не радовало: он сетовал, что осталось мало неисследованных маршрутов, мало мест для его подвигов. Ведь ему еще не было и тридцати!

Теперь он планировал смелую и опасную экспедицию, чтобы нанести на карту летные маршруты сначала над Арктикой, а потом в Восточном полушарии. Естественно, я должна была сопровождать его в качестве второго пилота. Вот для чего я непрестанно тренировалась с тех пор, как мы поженились; теперь мне все было ясно. Чарльз учил меня не только быть пилотом и штурманом, но также оставлять тех, кого я любила, ослабляя узы моего семейства, отрывая меня от всех и вся, кроме него. Без исключений. Даже для нашего сына.

Что ж, я была прилежной ученицей. Всегда была такой; в конце концов, я ведь Морроу.

Я выучила азбуку Морзе и получила лицензию радиста третьего класса. Я овладела астронавигацией. Научилась управлять нашим тяжелым новым гидросамолетом «Сириус», который был намного больше тех самолетов, которыми я управляла раньше.

Но оказалось, что меня не так просто принудить к покорности. В последнее время, когда мне надо было прощаться с сынишкой, я не могла сделать это без слез.

– Чарльз, как долго по твоим подсчетам мы будем отсутствовать? – Я нервно скомкала носовой платок с инициалами «М» (что означало Морроу), вышитыми в углу. Чарльз пока еще не сообщал никому о длительности полета, включая меня. Одинокий орел. Иногда мне казалось, что он будет таким всегда, даже с женой и ребенком. В очень многом он вел прежнюю жизнь молодого пилота, перевозящего почту, сидя один в своей кабине и планируя будущее без учета желаний других людей.

– Не менее шести месяцев. Если наш перелет на Восток пройдет благополучно, мы сможем обогнуть и остальную часть земного шара. Было бы глупо останавливаться на полпути.

– Что? – вскрикнула я, и ребенок, испугавшись, снова заплакал. – Шесть месяцев? Вокруг земного шара? Когда ты придумал все это?

– Только недавно. Нет никаких разумных причин, препятствующих этому плану. У Хуана Триппа из Пан Ам просто слюнки текут при мысли о такой возможности.

– Ты обсуждал это с Триппом до меня? Тогда пусть он с тобой и летит! «Нет разумных причин»! А как насчет Чарли? – Потянувшись к сыну, я поцеловала его в щечку и почувствовала, что она соленая от слез.

Мои руки сжали его теплое тельце.

– Что ты имеешь в виду? За ребенком прекрасно ухаживает Бетти. Зачем тогда приглашать няню? – С искренним удивлением Чарльз повернулся ко мне и маме.

– С одной стороны, конечно, но… это слишком долгое отсутствие, – ответила она, и ее глаза расширились от сострадания ко мне.

– А я думаю, что это прекрасная мысль, – сказала Кон, и в ее глазах запрыгали веселые искорки, – как здорово! Привезете мне кимоно!

– Это прекрасная, просто превосходная мысль, – в голосе папы слышалось одобрение, хотя он с сожалением посмотрел на меня, – вы станете гордостью нации.

– Энн, – Чарльз подвинул свой стул ближе к моему, – у тебя просто расшатались нервы. Мы ведь планировали этот перелет много месяцев.

– Я знаю, но… я просто не понимала, что мы будем отсутствовать так долго. О, Чарльз, а как же ребенок? Он в таком возрасте, когда уже понимают… он поймет, что меня нет рядом. Раньше он этого не знал, он был слишком маленьким. Тогда мое отсутствие не имело большого значения. Но теперь… – Подавляя желание расплакаться, я зарылась лицом в мягких кудряшках сына.

– Энн, – голос мужа был низким и терпеливым, как хорошо отлаженный механизм, – послушай, мне совсем не хочется, чтобы ты становилась рабыней домашних дел. Ты стоишь большего. Я не хочу навсегда терять тебя в детской.

– Знаю, знаю и не хочу тебя подводить! Но мы никогда не оставляли Чарли больше чем на две недели – а теперь ты говоришь о шести месяцах!

– Энн, это наша жизнь – летать! Это наша работа. Поэтому я женился на тебе. Я знал, что ты станешь моим вторым пилотом. Я думал, что ты этого тоже хочешь. Думал, тебе нравится летать со мной.

– Так оно и есть! Конечно, мне нравится – я обожаю это!

Встретив его явно смущенный взгляд, я вспомнила наш полет в Мексику, когда мы фотографировали развалины; вспомнила нашу близость, чистоту нашей любви, слишком глубокой, чтобы выразить словами. Как я смогу расстаться с этим?