Джентльмены - Клас Эстергрен

— Закончились! — фыркнула Мод. — Да у тебя своих сроду не было.

Мод открыла ящик комода, на котором сидела. Он был полон блоков сигарет с отметкой «такс-фри», которые B. C. закупал, разъезжая по миру, и Генри это знал, но молчал. Мод дала ему понять, что прекрасно обойдется и без напоминаний. Когда они были вместе, о некоторых вещах не стоило говорить. Например, о В. С. и Гагарине.

Генри закурил «Пэлл Мэлл», сделал несколько затяжек, послав пару аккуратных колец дыма Мод, и стряхнул пепел в стоящую под кроватью пепельницу.

— В твоем лице я люблю всех женщин мира, — серьезно произнес он. — Для меня ты больше человек, чем женщина. Знаешь, одно время мне казалось, что я стану голубым.

— Всем сосункам так кажется.

— У тебя такие маленькие груди…

— Если не нравится — ты знаешь, где выход. Эта квартира тоже маленькая.

— У меня есть друг, — сказал Генри. — Однажды ночью он проснулся в ужасе. Ему снился кошмар, он проснулся в холодном поту. Ему приснился гермафродит. Как будто он встретил самую прекрасную девушку, и когда они оказались в постели, он увидел, что у нее член. Он проснулся в панике и обнаружил, что одной рукой держит грудь своей девушки, а другой — собственный член. Во сне случилось короткое замыкание.

— Хватит врать! — Мод расхохоталась так, что ей пришлось утереть нос.

— Иди сюда, тетя Фрици. — Генри потушил окурок.

— Странный ты, — сказала Мод, снова забираясь под одеяло.

Этим утром они не произнесли ни единого слова о Гагарине. Им было наплевать на русских дурачков, которые делали записи в синеве космоса. И на B. C. им тоже было наплевать.

Встретились они несколько месяцев назад, и теперь этот вечер обоим казался окутанным романтической дымкой, как в одном из новых французских фильмов, или в книге Сэлинджера, или в очень красивой песне.

Лучшим школьным оркестрам предложили отыграть вечер в «Газели» в Гамла-стане, и Генри собрал квартет, который ему вовсе не нравился, но делать было нечего. Это был его второй квартет, который играл дюжину вещиц для школьных танцев и представлял собой обычный набор из пианино, баса, барабанов и кларнета. Они могли исполнять разную музыку, но на школьных танцах публика требовала подходящих мелодий, и квартету приходилось свинговать.

Зато в «Газели» им никто не мешал: публика была старше, более зрелая и ценила спокойные композиции, которые можно слушать по-настоящему. В «Газель» ходили люди с изысканным вкусом. Генри это нравилось, и он хотел отрепетировать программу из спокойных вещей, но парни не вникали. Кларнет визжал, даже когда солист пытался подражать Акеру Блику. Генри ругал музыкантов, пытаясь настроить их на иной, отличный от дикси, лад: времена дикси когда-нибудь пройдут, говорил он, как ни трудно в это поверить.

В «Газели» они выступили неплохо; впрочем, публика и не ожидала ничего особенного. Позже на сцену должны были выйти «Беар Куортет». Этот ансамбль был известен среди посвященных, среди настоящих ценителей, которые любили слушать джаз с закрытыми глазами и сигаретой в руке, спокойно покачивая головой и потягивая красное вино. Судя по интервью журналу «Оркестер Журнален», «Беар Куортет» и сами были глубокими людьми. Все они играли и боп, и дикси, и творили в довольно широком стилевом диапазоне. Сейчас они играли что-то авангардное: это означало, по большей части, продолжительные соло.

Как бы то ни было, вокруг членов «Беар Куортет» царила атмосфера загадочности. Генри не был знаком с ними, но его отец, Барон Джаза, как-то раз играл с этой группой на сэйшне и говорил, что парни станут великими музыкантами, когда придет их время. Может быть, время уже пришло?

Они и вправду казались очень интересными людьми. Двое носили черные береты, у одного была борода и длинные волосы, четвертого не было видно. На сцене сидели трое из четырех участников «Беар Куортет»: барабанщик, басист и тенор-саксофон; пианист отсутствовал. Он был где-то в клубе, но никто не знал где.

Вдруг высокий саксофонист встал и, пробравшись между столиками, подошел к Генри, который освежался после выступления слабоалкогольным пивом.

— Ты Генри Морган? — спросил он, глядя из-под очков.

— Да, я, — ответил Генри.

— Я знал твоего отца. Мы хотели сыграть одну вещь в память о нем. Мне он нравился, он был одним из лучших.

Генри не знал, что сказать. И что делать, он тоже не знал, но через минуту уже сидел на сцене в качестве резервного пианиста.

— Дело в том, — объяснил публике саксофонист, — что наш пианист заболел, пока сидел в баре, и ушел. Но у нас есть замена — вы видели его раньше.

Казалось, этот саксофонист — единственный член квартета, способный говорить с публикой. Перкуссионист рассеянно водил метелками по хай-хэту, басист задумчиво склонился над гитарой. Генри боялся забыть переходы, записанные на клочке бумаги.

— Будем импровизировать, — сообщил саксофонист публике. — Начнем с вещи, которая называется «Барон» — она посвящается Барону Джаза.

Саксофонист задал ритм, и квартет заиграл. Музыка звучала медленно и спокойно — именно так, как хотелось Генри, и сбился он всего один раз, а после долгого саксофонного соло настала его очередь, и он отлично справился. Публике явно понравилось, то и дело раздавались аплодисменты. Генри отыграл целый вечер с «Беар Куортет», понимая, что это его звездный час.

Концерт закончился лишь к двум пополуночи, и последнее, пронзительно авангардное соло саксофониста в берете и темных очках слышала лишь горстка самых стойких слушателей.

Генри, которого угостили пивом, присел за столик с сигаретой, чтобы чуть отдохнуть. Он совсем выбился из сил и с трудом мог оценить масштабы события.

— Отлично сыграл, парень, — сказал саксофонист, присев рядом с Генри. — Меня зовут Билл.

Генри пожал руку небритому Биллу, который хохотал, сверкая белыми зубами. Только здесь, вдали от света рампы, он снял очки, чтобы смочить веки холодным пивом.

— Хороший вечер, Билл, — раздался голос девушки, сидевшей в темноте. — Хороший вечер!

— Хороший, — согласился Билл. — Познакомься с Генри Морганом, — продолжил он, кивая в сторону Генри. — Ангел-спаситель этого вечера. А это Эва и Мод.

Девушка по имени Эва направилась к столику музыкантов, Мод следовала за ней. Обе казались ровесницами Генри, девчонками в стиле дикси: черные узкие брюки и свитера с исландским узором. Еще, наверное, носят суконные пальто, подумал Генри.

— Какой ты смешной в галстуке, — сказала Эва.

Генри смутился, и она тут же добавила:

— Не расстраивайся, у Билла вид не лучше.

— Давайте-ка двинем куда-нибудь, — сказал Билл.

— Можно пойти ко мне, если хотите — предложила Эва, окинув взглядом сидящих за столиком.

— Еще бы, хотим, — отозвался Билл. — Правда, Генри?

— Конечно, — согласился Генри. — Мне только сигарет надо купить.

Они попрощались с остальными музыкантами квартета, которые после бутылки вина стали еще более глубокомысленными, Билл назначил время следующей репетиции и бросил пару слов о Генри, но что он сказал, никто больше не расслышал.

Ранняя мартовская ночь была суровой и промозглой. Эва и Мод в самом деле носили суконные пальто, но даже они не спасали от холода. В это время суток не ходили ни автобусы, ни трамваи, но Эва, к счастью, жила у площади Уденплан, и компании надо было лишь подняться по улице Дроттнингатан. Все говорили о Париже — и все там бывали, кроме Генри.

— Париж — вот это город, — говорил Билл, дрожа от холода. — Там такого мороза не бывает. А если и выдается холодный вечер, то от бара до бара недалеко. А внутри тепло. Чертовски тепло.

— Как-то вечером, прошлой осенью, я видела Сартра, — сказала Эва. — Такой маленький и славный.

— Он — сила! — сказал Билл. — «Грязными руками» — вот это пьеса! Мощь…

— Ты читал Сартра? — спросила Мод, коснувшись Генри.

— Я почти ничего не читаю, — ответил тот. — Разве что Дэмона Раньона. «Парни и куколки» — это мне нравится.

Он чувствовал, что Билл и эти девчонки не такие, как он. Они достигли такого глубокомыслия, что даже читают этого заумного француза, о котором учителя рассказывают в школе. Генри читал «Парни и куколки», и ему нравилось, а книг Сартра он и в руках не держал. И, пожалуй, не собирался.

— «Парни и куколки» — это нормально. Но тебе надо почитать Сартра. «Грязными руками». Когда станешь читать Сартра, будешь лучше понимать джаз.

— Как это? — спросил Генри, слегка надувшись.

— Это основа, понимаешь? Как истинный джаз. Не дикси. Понимаешь, порой оказываешься перед выбором: не знаешь, какая из дорог верная, и тебе страшно пойти не туда, куда нужно. То, что сегодня кажется верным, назавтра оказывается ошибкой, и вот ты стоишь, как дурак, разинув рот. Если не веришь в Бога, конечно.