Жанна дАрк из рода Валуа - Марина Алиева

Девочка стояла прислонившись щекой к дереву, крепко зажмурившись, и, как будто прислушивалась к тому, что творилось под корой. По её ладошкам ползали муравьи, прямо над головой, блестя любопытным глазом, присвистывала какая-то птаха, но девочка ни на что не обращала внимания, полностью поглощенная своим занятием. Она только слегка шевелила пальчиками, подгоняя щекотливых муравьев, однако глаз не открывала, поэтому человек, идущий по тропинке, смог подойти совсем близко. А потом, бесшумно ступая, встать по другую сторону дерева, откуда тихо и ласково, чтобы не испугать, поинтересовался:

– Что же тебе оттуда говорят?

Всё ещё не открывая глаз девочка прошептала:

– Горят, что бояться тебя не нужно.

– Вот как…

Человек удивлённо поднял брови.

– Это тебе дерево сказало?

– Да.

– А разве деревья разговаривают?

– Все друг с другом разговаривают. Не все слышат, если с ними говорят.

– А ты всех слышишь?

– Я слушаю.

– А почему глаза не открываешь?

– Так меня ничто не отвлекает.

Лицо у человека при этих словах приобрело такое выражение, словно он споткнулся на ровном месте и никак не может понять, как такое могло приключиться.

– Кто же тебя этому научил? – спросил он медленно, почти с опаской.

Девочка пожала плечами.

– Никто. Это же очень просто, и учиться не надо. Хочешь – сам попробуй. Дерево сказало, что ты сможешь.

– Какое оно, однако.., умное.., – пробормотал человек, почёсывая кончик носа

– Оно просто всё знает.

Девочка открыла, наконец, глаза, и человек невольно отступил – такой, не по-детски серьёзный, был у неё взгляд. Да и всё поведение девочки, как и её речь, сильно отличались от обычного поведения и речи крестьянских детей. А она, судя по платью, была именно из крестьян, хотя и не самых бедствующих.

– Откуда же дерево всё знает? – спросил незнакомец, не столько ради ответа, сколько ради того, чтобы, хоть чем-то, скрыть своё смущение перед взрослым взглядом этого странного ребёнка.

– Так ведь давно здесь стоит, – ответила девочка таким тоном словно всё было очевидно и без её пояснений.

– Ну и что? – глуповато спросил незнакомец.

– Если долго стоять на одном месте, оно делается, как вода – в нём всё становится видно – и даже то, чего в другом, совсем незнакомом месте нипочём не увидеть.

Изумлённый человек потёр лоб рукой.

– Это тебе тоже дерево сказало?

– Нет, – девочка засмеялась. – Это тебе любая лесная фея расскажет. Их тут много, но они летают, поэтому знают не всё.

– А ты?

– И я на одном месте тоже долго боюсь стоять.

– Почему же?

– Все знать страшно.

Человек с минуту молча смотрел на девочку.

– Сколько тебе лет, дитя? – спросил он, и голос его при этом почему-то дрогнул.

– Не знаю.

– Около пяти, да?

– Не знаю.

Девочка опустила голову, набычилась и посмотрела исподлобья, сразу став похожей на любого другого крестьянского ребёнка.

– А зовут тебя как?

Незнакомец присел перед девочкой, заглядывая ей в лицо, и отметил про себя, что простой вопрос заставил её, почему-то, смутиться.

– Ну же! Что тебя так озадачило? Ты и имени своего не знаешь?

– Знаю… Дома все меня зовут Жанной…

– Прекрасное имя. Но тебе, кажется, не нравится?

– Нравится…. Просто дерево говорит, что я – Клод.

Человек опустился на траву, не отрывая взгляда от девочки. Было видно, что он взволнован, хотя и сам, кажется, ещё не понял причины своего волнения.

– А как зовут твою матушку?

– Изабо. Все зовут её Изабелетта Римлянка, а когда разговаривают с ней, говорят – мадам Вутон.

– А отца?

– Жак Арк.

– Значит, ты – Жанна Арк?

Снова замешательство.

– … Я просто Жанна…. А в этом лесу – просто Клод.

По запинкам и неуверенности в голосе было ясно, что тема имени девочку, если и не пугает, то очень смущает, и человек решил больше пока ничего не уточнять. Он снова задумался, нахмурив брови, а Жанна-Клод, пока он размышлял, осмотрела грубую коричневую сутану незнакомца, подпоясанную простой верёвкой, его истертые кожаные сандалии, и решилась спросить сама:

– А тебя как зовут?

Человек, не прерывая раздумий, посмотрел девочке в глаза.

– Спроси у дерева, оно ведь всё знает.

– Нет, – покачала головой девочка, – просто так оно не скажет. Ты подойди, обними его руками и немного постой, послушай…

Человек, с улыбкой, замахал пуками.

– Нет, нет. Для меня это слишком сложно. Лучше я сам тебе скажу, что меня зовут Мигель.

– Какое смешное имя, – улыбнулась девочка.

– Испанское…. А по-французски я…

Но договорить он не успел. Глаза девочки округлились, рот приоткрылся, и она, не столько сказала, сколько трепетно выдохнула:

– Я знаю… Как святой Мишель, да?

Фонтевро

(лето 1412 г.)

Растянувшееся на побережье Луары аббатство Фонтевро, летом представляло собой место, вполне достойное служить земным воплощением райского сада.

Благоухающие мёдом цветники одурманивали каждого входящего и ярким многообразием красок, и какой-то особенной, знойно-летней истомой, когда кажется, что нет на свете большего блаженства, чем прилечь где-нибудь в тени, на изумрудной, сочной траве и целиком отдаться созерцанию всего, на что упадёт переполненный ленью взор – от торчащей перед самым носом травинки, до высокого библейского неба.

В хозяйственных пристройках редко и густо мычали разморенные зноем коровы, и пчёлы вплетали свой низкий басовый гул в тонкое птичье щебетание. Огородные квадраты на полях аббатства, хоть и не были ещё тем образчиком итальянского искусства, которым, много позже, украшала окрестности своих замков Екатерина Медичи, всё же отличались от обычных крестьянских посадок и ровностью рядов, и густотой взошедших побегов.

Несколько монахов, в лёгких летних сутанах, скрючившись, каждый на своем огороде, исправно махали тяпками, отбрасывая в сторону ненужные ветки, подгнившие после обильных дождей листья и вырванные сорняки. Работали они сосредоточенно, почти механически, но всякий раз, разгибая спину, чтобы вытереть напотевшее лицо, нет-нет, да и бросали любопытствующие взгляды в сторону церковного сада, где, вот уже больше часа, по-светски оживлённо, проводила время пёстрая, жёлто-оранжевая свита герцогини Анжуйской, щедро «разбавленная» тёмными камзолами Лотарингских лучников.

Поводом для встреч мадам Иоланды и Карла Лотарингского пару последних лет служила материнская тоска герцогини по маленькому Рене. И, хотя у воспитателей не принято было баловать воспитанников родительскими ласками, герцог Карл, несомненно по доброте душевной нет-нет да и привозил мальчика в Фонтевро, куда на богомолья приезжала и герцогиня Анжуйская со старшими сыновьями.

Невинные и трогательные картины краткого семейного воссоединения продолжались, как правило, недолго. Дети, радуясь возможности поиграть и похвастать всем тем, чем обычно хвастаются дети, видящие друг друга не более двух раз в год, быстро исчезали в густых зарослях сада. А мадам Иоланда и герцог Карл удалялись для беседы в часовню.

Эта часовня давно уже стала любимым местом герцогини. И всякий раз, приезжая сюда даже в одиночестве, она неизменно приходила поклониться одному из трёх, расположенных там надгробий.

– Вы отдаете дань уважения прежнему владельцу Анжу, или вас привлекает его легендарный сын? – спросил герцог Карл, когда, вслед за мадам Иоландой, он с облегчением шагнул с разморенного солнцем двора в прохладную темноту часовни.

– Ни тот, ни другой, – ответила герцогиня.

Шурша тяжелым подолом по каменному полу, она подошла к единственному здесь женскому надгробию и, перекрестившись, опустилась на колено.

– Мадам Алиенора? – усмехнулся герцог. – Мне бы следовало догадаться…

– Да.

Сквозь скудное оконце проникали солнечные лучи, создавая из невесомой пыли, кружащей в воздухе, золотистую дымку вокруг каменного лица отчего казалось, что оно теплеет и дышит, превращая свою владелицу из покойной в спящую.

– Ни одна женщина, когда-либо облеченная властью, не привлекает меня так, как эта, – почтительно произнесла герцогиня. – Великая королева и великая мать. Правительница, разуму которой следовало бы поучиться многим из наших… Наверное, она заслужила всё то, что произошло с ней в жизни, но только не таких сыновей…

Мадам Иоланда кивком головы указала на расположенное слева, почти под прямым углом надгробие Ричарда Львиное Сердце.

– Вот, хоть этот… Ничтожный, бездарный правитель, которого и правителем-то в полной мере назвать нельзя. Истерик, всю жизнь подчинявшийся только своим прихотям, амбициям и страстям. Испытывал ли он хоть крупицу любви и благодарности к матери? А ведь это она и только она сделала из него легенду, сохранив для сына трон, корону и страну, для себя же оставив только тень безвестности.