За святую обитель - Владимир Лебедев

Оська Селевин прилежно из сулеи тянул; выпил вдоволь, отерся и захохотал весело.

— Мне, брат, и здесь хорошо; пенять не буду. Неласково покосился Мартьяш на переметчика.

— Известно, тебе лишь бы мед был да вино. А мне на глаза показаться стыдно пану гетману да пану полковнику. Насулил я им всего, а ничего не сделал. И кто знал, что монастырцы про подкоп проведают! Нет, уж теперь перехитрю я их!

Снова принялись приятели за сулею. Снова начал литвин простоватого Оську об обители расспрашивать: о воеводах, об игумене, о старцах. Слушал его рассказы да себе на ус мотал, про запас. Наконец, и Селевин приметил его лукавство, вздумал подшутить:

— А пуще всего подружись ты в обители с большим братом моим, Ананием. Чай, видел его, как он ваших бердышом сек? И еще тебе мой совет: поборись ты с ним один на один, поломай ему ребра. А ежели он тебя с маху единого пополам сломит — не взыщи.

Нахмурился литвин, с недоброй усмешкой ответил:

— Да и ты брата-то своего остерегайся. Как встретит он тебя в бою, приласкает рукой тяжелой.

Оська даже сулею оставил и отплюнулся.

— Типун тебе на язык! Сам с ним возись!

— Полно, не робей. Может, его теперь и в живых нет.

— Сегодня у пана Лисовского, что ль, пировать будут? — спросил, помолчав, Селевин, кивая на пестрый шатер полковника, видневшийся из-за рощи Терентьевской.

— У него. Гонец, слышно, из Тушина прискакал от царя Димитрия. Грамоту паны читать будут.

— От царя Димитрия? — проговорил Оська, словно дивясь. — А какого же царя Димитрия на Москве убили, да сожгли, да пеплом пушку зарядили, да выпалили?

— Ну, что с тобой о том беседу вести! — сказал сердито Мартьяш. — Сказано: Димитрий. Про то паны знают.

— Ну и пусть их! — отозвался Оська, прикладываясь к сулее. — Эх, крепкое винцо. Подремать, что ли?

Согласился и Мартьяш отдохнуть малость. Выбрали приятели под сосенкой сухое местечко, разостлали свои меховые тулупы и прилегли, угостившись еще перед сном. Скоро и заснули они крепко.

Тем временем в глубине оврага Глиняного слышался шорох какой-то, шепот, звяканье оружия. Все яснее и яснее становился шум. Вот показалась из-за кустов чья-то голова в высокой стрелецкой шапке; за ней — другая, третья. Зафыркали кони в кустах, пищали засверкали. Крадучись, озираясь, выбралась из оврага Глиняного небольшая рать воинов московских, исправно вооруженная, доброконная. Вели они и в поводу еще коней вьючных с немалой поклажей.

Мигом воевода московский зорким глазом путь выбрал промеж двух крайних окопов, и понеслись всадники через ляшский стан к обители. Задрожала земля от конских копыт.

Проснулись от шума сладко спавшие Оська да Мартьяш.

— Стрельцы московские! — закричал литвин.

— Господи помилуй! Ужели обошли нас?! — пробормотал, бледнея от страха, Оська.

— Давай пистоль свою сюда! Весть подать надо. Выхватил догадливый литвин у Селевина из-за пояса его немецкую пистоль. Сверкнула кремневая искра, прокатился вслед конной толпе гулкий выстрел.

Стража на окопах тоже приметила стрельцов; поднялись, засверкали пищали, трубы загудели, крик и суета поднялись в стане. Но, разогнав коней, прорвались стрельцы сквозь ляхов и поскакали в поле.

— Скажите панам, что атаман Останков от царя в обитель с запасом проехал! — зычно крикнул передовой всадник страже ляшской, проносясь мимо.

Грохнули, наконец, пищали вслед стрельцам — в четырех скакунов угодили, четверо воинов наземь упали вместе с конями. Хотели они, пешие, товарищей догнать, да не удалось: выслал Лисовский своих гусар легкоконных — взяли московцев, в стан повели. Остальные уже у ворот обительских были.

Переполошились ляхи, паны друг друга корили, что не усмотрели, не устерегли пути. Больше всех сердился и бранился пан Лисовский. Был он со вчерашней поздней попойки красен и зол. Тысячу проклятий послал он своим ротозеям-жолнерам, посулил их развесить на соснах с петлями на шее, на всю ночь на стражу нарядил.

— А где московцы? Сюда их живее! — заревел он. Привели стрельцов: трое рядовые воины были, четвертый — с галуном золотым на красной шапке.

— Ты кто будешь? — грозно спросил Лисовский.

— Ждан Скоробогатов, десятник рати царской, — смело ответил тот. — Послал государь и великий князь Василий Иоаннович стрельцов да детей боярских с атаманом Суханом Останковым на подмогу старцам и воеводам обительским. И захватили мы с собой вдоволь зелья пушечного и всяких снарядов воинских. Семьдесят человек нас было — стрельцов, казаков и слуг монастырских. А следом за нами шлет царь и еще силу большую.

— Небылицы плетешь! — яростно закричал полковник.

— Истинно слово мое, пан! — твердо ответил Ждан.

Разгневался Лисовский на то, что перечит ему беззащитный пленник, что пугает вестями ляхов.

Тем временем прискакал из своего стана пан гетман Сапега. Всполошила и его дерзость московцев. С ним были и ротмистры полков его: пан Костовский, князь Вишневецкий. Сияя пестрыми кунтушами, звеня дорогими, изукрашенными саблями, окружили паны связанных московских воинов.

— Взгляните, пан гетман, какие упрямцы! — воскликнул Лисовский, указывая Сапеге на пленников.

— Что вы, пан полковник, будете делать с ними?

— О, я уже придумал! — И на красном лице хищного наездника показалась торжествующая, зловещая усмешка.

— Надеюсь, вы допросите их хорошенько?

— Допрашивать? Да разве пану гетману неизвестно их воловье упорство? Нет, я покажу монахам, как ляхи наказывают за дерзость и ослушание. Хотите видеть, пан гетман, — поезжайте со мной.

По приказу Лисовского гусары вскочили на коней и окружили пленников.

— В поле! К стенам! — крикнул полковник.

— Поедем с ними, пан гетман, — шепнул Сапеге князь Вишневецкий. — Полковник, кажется, рехнулся от злости и забыл, что у монахов в руках есть много и наших пленных.

Блестящий отряд ляхов близко подскакал к монастырским стенам. На башнях у зубцов показался народ; обительские узнали в толпе вражьей своих; глядели со страхом, что будет с ними.

— Вывести вперед московцев и отрубить им головы! — закричал своим жолнерам полковник Лисовский.

— Остановитесь, пан полковник! Это безумие! — заговорили наперебой гетман и ротмистры. — А наши пленники? Ведь монахи могут убить и их!

— Мои люди взяли в плен стрельцов, и я делаю с ними, что хочу! — сердито и упрямо отвечал Лисовский. — Гей, жолнеры? Вы слышали приказ?

— Жаль, что я не взял с собой людей! — гневно сказал Сапега, отъезжая в сторону.

Одна за другой слетели окровавленные головы мучеников за святую обитель на грязную, холодную землю. Жолнеры, воткнув их на пики, показали издали обительским защитникам. Глухой крик раздался на стенах и башнях; увидели ляхи, как заметались там стрельцы и послушники, бросились поспешно куда-то.

С замиранием сердца следили за этой суетой Сапега и ротмистры его: чуяли они недоброе и не обманулись.

— Глядите, пан полковник, вот вам и возмездие, — молвил Сапега, подъезжая опять к Лисовскому. Тот устремил воспаленные, налившиеся кровью глаза на стены. На высокой башне показались оба воеводы обительские в блестящих доспехах, за ними стали стеной московские стрельцы в красных кафтанах с пищалями на плечах. Потом вывели кучку безоружных связанных людей.

— Ротмистр Брушевский! Князь Горский! — слышалось в польском отряде. — Наши пленные! Что-то будет?!

Высокий воин, с широким, блестящим топором в могучей руке, подошел к пленным ляхам и повел одного из них к переднему башенному зубцу. Молнией сверкнуло на башне страшное оружие — и казненный лях слетел с вышины к подножью башни.

— Брушевский обезглавлен! — воскликнул в отчаянии Сапега. — На вашей душе, пан полковник, этот грех!

Одно за другим валились с башни бездыханные тела пленников. Не выдержали ляхи кровавого зрелища и ускакали в стан. Лишь пан Лисовский, отуманенный злостью и хмелем, злобно усмехался.

— Когда возьму обитель — все припомню!

Медленно направился он со своими верными жолнерами к окопам. А там, в сапегинском стане, да и у самого полковника, закипал уже гнев: те, что ранее примчались, рассказали о кровавой казни, что свершилась на монастырских стенах. Были в числе казненных и паны, и немцы, и венгерцы, и казаки — почти из каждого ляшского полка воины. И взволновался весь многолюдный стан, шумными толпами сходились стрелки и наездники, на вождей роптали.

— Кабы не Лисовский, были бы живы наши!

— Он первый кровавое дело начал!

— Ему только бы грабить! Войска не бережет!

Польский шляхтич из стана сапегинского еще больше разжег гневную толпу. Вскочил он на туру старую, саблей загремел и крикнул, что хочет воинам добрый совет дать. Кое-как унялся шум и крик кругом.

— Панове! — начал шляхтич, — или мы не вольные люди? Или вождям нашим только сабли наши дороги, а крови нашей не жаль?! За что погибли товарищи наши? Не по капризу ли пана полковника? В его голове вчерашнее венгерское бродит, а мы из-за этого на казнь иди! Полно, братья панове, терпеть да ежиться, да в шалашах зябнуть, да под пушки лезть! Кто как хочет, а я вон ухожу! От таких гетманов да полковников хорошего не дождешься. В Тушино пойду, к Рожинскому!