За святую обитель - Владимир Лебедев

Мать Грунюшкина ютилась вместе с другими старыми недужными богомолками в сенях трапезной. На сене и соломе, на ветхих, убогих подстилках тесно лежали старухи вокруг слабо тлеющего костра. Из дверей и от каменных, потемневших сводов несло сыростью. Стонами и громким плачем встретили богомолки доброго старца Гурия. Одни просили чем покрыться, другие — вина: согреть слабое тело, третьи о недуге своем криком кричали. Но не слушал их встревоженный старец, поспешая за плачущей Грунюшкой в дальний, темный и сырой угол.

Без памяти лежала бедная старуха на грязной соломенной подстилке. Уже не стон, а только хрип вырывался из ее распухших, воспаленных губ. Страшно было ее багрово-черное лицо. Старец Гурий наклонился к болящей, осмотрел грудь ее, спину, руки, и уныло головой покачал. Узнал он гостью страшную, лютую болезнь — цингу. Знал инок, чем лечить грозный недуг: надо бы пряных кореньев, уксусу, хлебного вина, а пуще всего — хорошей, проточной воды, да ясной, сухой погоды. А кругом стояла гнилая, мокрая оттепель, а в кладовых обительских ни вина, ни пряностей, ни уксусу давно уже не было: все еще в ноябре до капли, до крошки вышло. Нельзя было старуху спасти.

По печальному лицу старца поняла Грунюшка недобрую весть; упала она с воплем и причитаньями на беспамятное, бесчувственное тело старухи-матери.

— Покидаешь ты, матушка родная, свою дочь, сироту бессчастную. На кого бросаешь меня?! Где мне головушку приклонить?! Горе мое горькое, сиротство мое одинокое!

В ответ Грунюшке завопили, запричитали со всех концов и углов богомолки. Старца Гурия наперебой отовсюду звали; сразу везде больные оказались.

— И у меня, гляди-ка, отче — десны опухли!

— Мне грудь обложило, отец Гурий, помоги!

— Дай снадобья! Ради Господа Бога, ради святого Сергия!

Что было старцу делать с десятками, с сотнями недужных, плачущих и скорбящих! От жалости разрывалось на части доброе его сердце, но ничем он помочь им не мог, кроме молитвы. Обошел он всех, как мог — утешил, благословил, внушая терпеливо сносить злую напасть, говоря о Царстве небесном, что ожидает мучеников за веру православную. Насилу отпустили его богомолки, и поспешил растревоженный инок к архимандриту с худыми вестями.

На другой день, как воск бледная, с потухшими, впалыми глазами, — вошла Грунюшка к молодцам, в келью старца, и вымолвила глухим голосом:

— Преставилась матушка!

И упала бы на пол бедная девушка, если бы не подхватили ее вовремя. Не слышала она ни утешений Анания, ни увещания седого инока — словно мертвая, без кровинки в лице, сидела она на скамье.

— Полно, полно, болезная моя! — мягким голосом говорил ей Ананий, гладя ее ласково по русым волосам. — Не убивайся так. Матушка твоя век-то дожила уж.

— Молись, молись, дочь моя, — увещевал Грунюшку старец Гурий. — Сама ведаешь, что не одной тебе послал Господь испытание тяжкое. Всюду: во всех кельях, в углах, на дворах — мрут люди. В ночь-то более полусотни человек кончилось: одних злая лихорадка-трясовица убила, других жадная цинга съела. Неси крест свой, девушка, не ропщи на Бога. Грех великий — отчаяние!

— Мы тебя не покинем, — снова начал Ананий. — Ведь ты нам всем, как сестра родная, стала. Не одинокой сиротинкой будешь ты без матери на белом свете. Глянь-ка, сколько нас у тебя — заботников, защитников!

Не переставала Грунюшка ручьем слезы лить. Согрели сердце ее смутное ласковые речи, но все давила нежданная скорбь. Встала она со скамьи и пала в ноги старцу Гурию и добрым молодцам, утешителям своим.

— Помогите, не оставьте сироту бездольную! Нету у меня, сироты, ни грошика медного; не на что мне матушку отпеть-похоронить, не на что обрядить ее на вечный покой; нет ни одежи, ни савана! Горюшко мне!

Ни слова не ответили удальцы, а разом достали толстые мошны: в боях да вылазках немало каждому из них добычи досталось с убитых ляхов; было у них вдосталь серебра и золота. Зазвенели русские, ляшские, иноземные монеты, и мигом выросла около плачущей девушки немалая кучка денег.

— Видишь, девушка, — молвил отец Гурий, — печется о тебе Господь. И могилку для старухи у самой паперти церковной откупишь, и обрядишь ее, как подобает по обычаю православному. А я, иеромонах грешный, отпою старушку, панихидки отслужу, помолюсь над могилой ее. Не кручинься, ободрись духом!

Не нашла и речей девушка, чтобы отблагодарить печальников своих; только низко-низехонько поклонилась она каждому, рукою до полу. Светлые слезы катились из ее голубых глаз, глубоко вздыхала она.

Под вечер похоронили старуху-богомолку. Дивился народ, глядя, как шли за гробом рядом с рыдающей девушкой всем ведомые обительские храбрецы, словно родные братья. Похорон в тот день много было; для бедноты даже вырыли на кладбище монастырском общую могилку, заодно и отпели разом: не хватило бы для каждого порознь гробов…

Словно мертвая, упала Грунюшка на свеженасыпанную могилу матери, не хватило более ни голосу, ни слез. Со всех концов доносилось заунывное погребальное пение, холодный, мокрый снег тихо падал с мутного неба и таял в липкой грязи, в лужах широких и глубоких. Молодцы подхватили обессилевшую девушку, отнесли к старцу Гурию в келью. Насилу-насилу очнулась она.

День за днем все мрачнее и страшнее становилось в обители. Расползалась злая цинга на цепких лапах своих по всем жилищам, кельям, палатам. Хватала она слабых и сильных, молодых и старых, богатых и бедных; пухли и умирали люди сотнями. Сбились с ног старцы, хороня мертвецов бессчетных.

Много уже чернело на монастырском кладбище унылых общих могил, где лежали, побратавшись нежданною смертью, чужие друг другу люди.

— Скоро некому будет умерших отпевать, — говорил темным, туманным утром отец архимандрит князю-воеводе, сидя у него в горнице. — Моих старцев меньше трети осталось — всех болезнь лютая съела!

— И не говори, отче! — грустно отозвался князь. — Я-то уж и счет потерял своим ратникам. Доколе же будет Господь Бог на нас гневаться?! Всяких бед, кажись, довольно было; все избыли мы помощью святого Сергия, а эту беду не осилить нам! Опустели башни, стены; на страже стоять некому! Что делать, ума не приложу!

— Видно, придется царя Василия Иоанныча слезной просьбой утрудить. Без помощи никак не обойтись нам: живьем возьмут нас ляхи. Грамоту надо писать; теперь ночи темные — гонец неприметно проскачет мимо стана ляшского.

— Слышно, и царю-то нелегко приходится. Стеснил, окружил его вор тушинский. Пожалуй, не посмотрят бояре на наше горе великое: самим сила ратная нужна.

— А разве забыл ты, воевода, нашего печальника, предстателя за нас перед престолом царским. Отец Авраамий, келарь наш многомудрый, найдет доступ к сердцу царя. Ему и писать надо.

— Что ж, отец архимандрит, пошлем грамотку. Для нас в том стыда да позора нет: не за себя просим, а за обитель святую страшимся. Обезлюдели совсем.

— Вот и отец Гурий идет, — молвил архимандрит, глядя в окно. — Добрый он нам помощник; любит его народ, слушается. Да и сам себя инок не жалеет, даром что стар и дряхл. Пусть напишет грамоту.

Неровной, шаткой поступью вошел отец Гурий к воеводе: видно было, что устал старый инок до смерти.

— Утомился, отец Гурий? — участливо спросил архимандрит, идя ему навстречу. — Чай, много труда за утро понес?

— Ох, много, отец архимандрит! Невеселый труд-то — сердце надрывается, слезы из глаз сами идут. Девятерых покойников отпел сегодня. Еще до рассвета поднялся. Стрельцов трое померло, сын боярский Булыгин Ефим, да из старцев наших двое, отец Киприан да отец Пахомий. Другие-то — из богомольцев бедных. Истомился я… мочи нет!

Присел старец Гурий на скамью широкую, тяжело дыша.

— Так, преставился отец Киприан, — грустно молвил архимандрит. — Мудрый был инок, постник, молчальник великий. Сам царь Иоанн Васильевич не раз к нему в келейку молиться захаживал. Однажды гневен был схимник на царя Иоанна за свирепства его и не дал ему благословения, да и кромешников-опричников отогнал от двери своей дланью, грозно поднятой. И не тронул грозный царь святого старца! Отца Пахомия тоже жаль; недавно еще он чин ангельский принял, бежав от мирской суеты, но великий был он молитвенник за нас, грешных.

— Плача да стона у могилок сколько! — продолжал отец Гурий. — Дети покинутые, жены сирые! Господи! Господи!

— Устал ты, отче, — молвил ему князь-воевода, — а все же потрудись еще ради Бога. Надо нам в Москву к отцу келарю грамотку написать: умолил бы он царя помочь обители. Про все беды наши поведать надо мудрому отцу Авраамию, чтобы тронул он сердце царское, упросил бояр, советчиков государевых. Возьмись за перо, отче; складнее тебя никто здесь не напишет.

Покорно встал со скамьи старец Гурий и пошел к столу, да помешал ему послушник, что спешно в горницу вбежал и наскоро уставный поклон сотворил.